Форум » Альманах » Драмы от Gata » Ответить
Драмы от Gata
Gata: Оформила свои короткие драмы одним сборником - и для удобства чтения (все в одном месте), и чтобы Альманах не забивать маленькими темками.
Ответов - 91, стр:
1 2 3 4 5 All
Gata: Название: "Две холопки" Жанр: драма Персонажи: Татьяна, Анна, Никита, цыганка Рада, Шубин Примечание: с первого конкурса формата "кот в мешке" Таня поежилась и глубже запахнула полы легкого тулупчика. Студено! На дворе стоит позднее бабье лето, теплынь, а здесь, в этой темной сырой арестантской, и не догадаешься, что снаружи светит солнышко. Не зря в народе прозвали тюрьму сибиркой, в Сибири – и там, наверно, не так холодно… «Горемычная!» – говорили о ней в деревне, жалея за горькую долю. Барыня милость изъявила – спасла сиротку от голодной смерти, в дом взяла, да за милость ту потом спросила втройне. Пришлось Танюшке работать от зари до зари, всё в ее ловких руках спорилось, старательная была, а не могла хозяйке угодить, только попреки и пощечины получала. С годами пообвыкла, даже плакать перестала, выросла, похорошела… А тут новая беда: приехал в отпуск из полка хозяйский сын – красивый, ласковый… как в такого не влюбиться? Все служанки в доме им грезили, а он глядел на одну Танюшку. От взглядов этих сердце сладко обмирало. Только недолго счастье длилось, сведала об их любви барыня – завистницы услужливо нашептали – и быть бы Тане поротой на конюшне, но вмешался молодой барин. Голубь сизокрылый, век за него Бога молить! Подписал вольную и денег дал – на дорогу и на первое время, пока работа не найдется. Так и попала Таня в Петербург. Город надменный, каменный, чужой. Девушка в нем потерялась. Денег, что в родной деревеньке и за три года не истратить, хватило едва на полмесяца. Ни работы, ни крыши над головой. Намыкалась Таня, хотела уж назад в поместье возвращаться, пасть барыне в ноги… прикажут пороть, в грязные работы отправят – пусть! Лучше дома за свиньями ходить, чем скитаться по ночлежкам с ворами да пьяницами… Но увидала она как-то на улице конюха из соседней усадьбы, рослого добродушного парня по имени Никита. Обрадовалась: шутка ли – в огромном городе знакомца повстречать! Знала бы, к чему приведет эта встреча, бежала бы прочь без оглядки… да разве наперед всё узнаешь? Парень рассказал, что служит он теперь кучером у знаменитой на весь Петербург оперной певицы Анны Платоновой, бывшей холопки барона Корфа, у которого и сам Никита до недавних пор за лошадьми ходил. У прежних хозяев Анну за баснословные деньги выкупил князь Репнин, привез в Петербург, квартиру для нее снял и в театр помог поступить, где она в скором времени благодаря своему таланту и связям князя сделала головокружительную карьеру. Новые поклонники появились, один другого знатней и богаче, с ног до головы Анну золотом осыпали… господин Репнин ревновал, не раз на дуэлях с соперниками дрался, но когда певице оказал честь сам Великий князь Александр Николаевич, прежний покровитель вынужден был отступиться. Таня помнила Анну – та, бывало, в доме господ Долгоруких пела на званых вечерах, хозяин ее, как птицу диковинную, соседям возил показать… Вознеслась теперь эта птица, что и не достать: поет на Императорской сцене, в роскоши купается, знатные господа к ней на поклон ездят, и даже сам наследник престола взял под свое покровительство. Невольно кольнула обида: почему же к ней-то, к Тане, судьба так неласкова? Но, когда Никита не без гордости поведал, что госпожа Платонова недавно переехала со съемной квартиры в прекрасный дом, подаренный его высочеством, девушка встрепенулась: – А не нужны ли в новом доме служанки? Парень, помявшись, ответил, что служанки, конечно, нужны, только… – Только несладко тебе придется, Танюша… нраву моя хозяйка крутенького… Таня вспомнила, как княгиня Долгорукая по щекам ее хлестала, как высечь велела… неужто ж Анна, сама в неволе горюшка хлебнувшая, окажется строже спесивой барыни? Кто сам страдал, других страдать не заставит. Однако напрасно уповала Таня на доброту новой хозяйки. И куда подевалась скромная девушка, что пела романсы в гостиных двугорских помещиков и глаз на господ не смела поднять? На театральных подмостках царила блистательная Анна Платонова, со сцены пленяя публику чарующим голосом и ангельской красотой, а в роскошном особняке на Фонтанке безжалостно помыкала прислугой избалованная, капризная кокотка, вздорная и мелочно придирчивая. Служанки дольше двух недель в доме не задерживались. Одну хозяйка прогнала за то, что салфетки были плохо накрахмалены, другая сама сбежала, спасаясь от разъяренной певицы, едва не опрокинувшей на нее кувшин с кипятком, третью уволокли на съезжую – у хозяйки кольцо пропало, с изумрудом, и та обвинила в воровстве первую попавшуюся ей на глаза горничную. Колечко вскоре нашлось – Анна его в коробку со шпильками положила нечаянно, да и забыла потом. Таня осмелилась за невиновную девушку заступиться: дескать, надо бы из полиции вызволить бедную Глашу, но хозяйка раскричалась: – Какая, Глаша, дура? Сегодня в театре будет его высочество, а я еще не одета! Говорила она это, стоя в прихожей уже в шляпке и в меховой накидке. Таня протянула ей перчатки. – Что ты мне даешь?! – взвизгнула актриса. – Желтые перчатки к голубой ленте на шляпе?! Ножками затопала, кусая красивые губки, в гневе сорвала с головы шляпку, швырнула в съежившуюся горничную: – Неси берет с желтым пером! …На место Глаши взяли новую девушку, а про Глашу больше никто не слышал. Но хозяйка не простила служанке заступничества за подругу, и с той поры жизнь Тани, и без того несладкая, превратилась в сущий кошмар. – Шла бы ты, Танюша, отсюда подобру-поздорову, – говорил ей Никита. – Невзлюбила тебя наша барышня, со свету сживет! Точно бес какой в нее вселился, – вздохнул парень тяжко. – Ведь прежде-то ангелом была, кроткая, милая… меня, простого конюха, не гнушалась, чай, с ней, бывало, пили из одного самовара, на кухне… А нынче? Эх!.. – Куда ж мне идти-то, Никитушка? Обратно на улицу? Хозяек-то ласковых не бывает, – рассуждала Таня, себя успокаивая. – От добра добра не ищут. Тут хоть тепло и сыто, а работы я не боюсь. – А всё ж я потолкую с конюхами соседскими, – решил Никита. – Может, в каком доме ищут горничную… Оно, конечно, ласковых хозяек не бывает, а и таких, как наша Анна Петровна, редко встретишь! Добрый он был парень, заботливый, хотел Тане помочь, да не успел. Однажды поутру дом огласился криками и рыданьями. Перепуганная челядь сбежалась на шум. Певица, обливаясь злыми слезами, расшвыривала на своем туалетном столике шкатулки и футляры, кричала истошно на бледную служанку: – Воровка, ты украла мое ожерелье!.. У Тани только губы тряслись. – Чего вы стоите?! – накинулась Анна на других слуг. – Бегите за квартальным, пусть эту воровку обыщут, пусть вернут мне ожерелье!.. Никита сокрушенно покачал головой вслед понурой Таниной фигурке, исчезнувшей в тюремной повозке. Квартального надзирателя в ту пору на месте не случилось, и допрашивал Таню его помощник – молодой и пригожий унтер-офицер. Девушка невольно им залюбовалась: кудри густые, русые, а глаза синие-синие, как весеннее небушко, и такие же ласковые. «Насмешка это, – подумалось ей. – Разве могут быть у полицейского такие глаза?» Но молодой унтер-офицер смотрел на нее с таким неподдельным участием и добротой, что Таня не выдержала и заплакала горько. – Первый раз, небось, украла-то? – сочувственно спросил помощник квартального. – Не крала я ожерелья, – всхлипнула девушка. – Жаль мне тебя, – вздохнул он. – Красивая ты… Изувечат ведь кнутом, а то и насмерть забьют… Отдала б хозяйкин жемчуг да ступала с миром. – Не крала я ничего, – упрямо повторила Таня, кулачком смахивая слезы со щеки. Унтер-офицер вздохнул и отвел ее в холодную комнату, где уже томились две арестантки. Одна, которая пьяного купчину в трактире пыталась обобрать, вслух разглагольствовала, что кнута не боится – приласкает квартального, как прошлый раз, тот ее и отпустит. Вторая, цыганка, молчала, посверкивая в полумраке камеры черными глазами и блестящими браслетами, но видно было, что и ей кнут не страшен, точно знает она колдовской секрет, как избежать любой напасти. Таня отсела в сторонку, закуталась в тулупчик, который бросил ей в повозку сердобольный Никита, и предалась невеселым своим думам. Коли Бог милостив, даст ей умереть под ударами кнута… а коли нет? Коли не окончатся на этом ее мытарства? Тогда – на каторгу? По этапу, в дождь, в грязь… точно преступница она, душегубка… Покосилась Таня на разбитную арестантку, что за свободу телом решила заплатить, и тошно ей стало и горько. Нету на этом свете правды, нету справедливости… Когда настала ночь, девушка оторвала от юбки две широких полосы, скрутила веревку, и, приподнявшись на цыпочках, привязала ее одним концом к решетке на крохотном квадратном оконце… По булыжной мостовой неслась щегольская коляска с откидным верхом, запряженная великолепной, серой в яблоках парой. У ворот красного двухэтажного особняка кучер натянул поводья: – Тпру! Томная красавица, лениво кутаясь в меха, ждала, пока кучер слезет с козел, чтобы распахнуть перед нею дверцу коляски. Внезапно кукольно-красивое ее личико исказила гримаса ужаса. – Что это, Никита?! На другой стороне улицы рос корявый старый дуб, а на толстом нижнем суку того дуба висело в петле, покачиваясь на октябрьском ветру, тело девушки с длинной белой косой. Парень испуганно перекрестился: – Это ж… Таня! – Зачем, зачем она здесь?! – закатила глаза певица. – Сказывают, барышня, будто она три дни назад в арестантской удавилась… – Нет, я не хочу ее видеть! Не хочу! – разрыдалась Анна, отворачиваясь от страшного зрелища и закрывая руками голову. – Вези меня отсюда! – крикнула она Никите. – Мы ж домой приехали, барышня, – растерялся тот. – Гони, гони!!! – билась в истерике Анна. Никита вскарабкался обратно на козлы и хлестнул лошадей. Два часа они колесили по улицам, пока город не окутали сумерки и пока Анна, наконец, не решилась вернуться. Однако у последнего поворота к дому ею вновь овладел страх. Она велела Никите остановить коляску и пойти посмотреть, не висит ли бывшая горничная по-прежнему на том дереве. – Нету там никого и не было, – сказал парень, прибежав назад. – Я у дворника спрашивал… Померещилось вам, барышня… – Но ты тоже ее видел! – И мне, видать, померещилось… – потупился он виновато. – Болван! Тупица! Ничтожество! – обрушилась на него хозяйка. Никита молча взял в руки вожжи. Каждый день слышит он слова эти обидные, пора бы уж привыкнуть, а – не привыкается. Потому что помнит он, как у него искала когда-то защиты бедная Аннушка от грубых домогательств дворовых, как ему жаловалась на жестокость управляющего. Он помнит, а она – забыла. Теперь он для нее холоп ничтожный, пустое место, как и горемычная Таня, наложившая на себя руки. Ожерелье жемчужное, якобы украденное, и двух дней после того случая не прошло – отыскалось, снова на белой груди сверкает, а у Тани на шее вместо жемчуга – пеньковая веревка… Анна недолго терзалась мрачными мыслями. Бокал красного вина за ужином и новый подарок от одного из поклонников развеяли давешний страх. Утром она долго нежилась в постели, размышляя, какой наряд выбрать для придворного маскарада. День обещал быть чудесным. Тщеславная красавица выглянула в окно – нет ли там робких воздыхателей, над которыми так приятно посмеяться за чашечкой утреннего кофе. Посреди пустынной улицы стояла девушка с обрывком веревки на шее. Поймав в окне взгляд бывшей хозяйки, отвесила ей поясной поклон. Анна с диким криком отскочила от окна… С той поры покой покинул ее навсегда. Таня являлась ей повсюду: то грозила пальцем из глубины зрительного зала, то чуть не бросалась под колеса кареты, то в модном магазине трясла своею веревкой среди шелков и кружев… Анна перестала выезжать, закрыла двери перед всеми поклонниками, отменила спектакли. Упрямо не желая верить, что призрак Татьяны порожден муками нечистой совести, призвала попа из ближней церкви, чтоб окропил комнаты святой водой. Ночью она проснулась от того, что кто-то тронул ее за плечо. Хотела закричать, но Таня, голубоватая в лунном свете, приложила палец к губам. – Что тебе от меня надо? – взмолилась измученная хозяйка. – Холодно мне, – прошелестело в ответ. – Возьми мою соболью шубу! Все забери! Только оставь меня, не мучь! – простонала Анна. Таня показала на веревку на шее: – Вот какое ожерелье я по вашей милости ношу. Анна подбежала к туалетному столику, стала вытряхивать из футляров серьги и браслеты, горстями бросать их под ноги ночной гостье: – Мне ничего не нужно! Возьми! Тебе на десять жизней ТАМ хватит, но не приходи ты больше, не приходи! – рыдала она. – Хочешь, на колени перед тобою встану? – Простите меня, барышня! – вдруг воскликнула Таня. – Не хотела я вас пугать, но уж больно обидно мне было без вины за решеткой томиться… – Так ты… не умерла? – дрожащим голосом спросила Анна. – Господь уберег… и на свободу выбраться – не вы, другие люди помогли. Но зла на вас я долго хранить не могу, и золота мне вашего не надо. Бог вам судья, барышня, а я вас больше не потревожу. Из глаз надменной красавицы ручьями текли слезы, смягчая зачерствевшее сердце, и проступало сквозь эти слезы лицо прежней Анны. – Прости меня, – сказала одна бывшая холопка другой, доставая из груды драгоценностей жемчужное ожерелье. – Оно твое по праву, возьми! И прости меня, – повторила покаянно, – если сможешь… – Прощайте, барышня, – поклонилась ей Таня и тихонько вышла вон. Оставшись одна, Анна рухнула на колени перед иконой с ликом Спасителя и стала истово молиться. А Таня через заднюю дверь покинула особняк, обнялась на прощание с Никитой: «Не поминай лихом!» – и скрылась в темноте переулка, где поджидала ее цыганка Рада. Черные глаза сверкнули хищно при виде жемчужного ожерелья, но быстро потухли от разочарования: – И это всё? – Не смогла я взять остальное… – вздохнула Таня. – Обманом взять – все равно, что украсть. Ожерелье в награду за помощь прими, а дальше нам с тобою не по пути. – Разные у нас дорожки, верно говоришь, – усмехнулась цыганка, пряча жемчуг в своих пестрых лохмотьях. – Ступай и не горюй: близко совсем твое счастье. Рассвет Таня встретила на почтовой станции. Прощай, Петербург! В ожидании кареты на Двугорское гадала она над словами цыганки. Может, счастье в том и есть, чтоб домой вернуться? Вспомнила, как помешала ей Рада петлю на шее затянуть, как научила прикинуться мертвой, чтобы из арестантской бежать… Как по наущению той же Рады и с помощью Никиты стала она преследовать бывшую хозяйку под видом призрака… – Наконец-то я тебя нашел! – раздался рядом радостный голос. Таня испуганно вскочила, уронив на землю узелок с нехитрыми пожитками. – Который день сюда хожу, – широко улыбнулся ей синеглазый унтер-офицер. – Знал, что домой поедешь…Не бойся! – добавил он поспешно. – Нынче чуть свет хозяйка твоя приезжала, сказала, что нашлась ее пропажа. – Как вы узнали… про меня? – пролепетала Таня. – Думаешь, я живого тела от мертвого отличить не могу? – продолжал улыбаться унтер-офицер. – А бежать тебе позволил, потому что верил: не виновна ты. – Зачем же вы теперь меня искали? Он посерьезнел. – Полюбил я тебя, с первого взгляда полюбил. И никуда больше не отпущу, слышишь? – обнял он ее. – Я ведь даже имени вашего не знаю, – слабо улыбнулась Таня. – Алексей Шубин… Через неделю они обвенчались в маленькой церквушке, но надменный Петербург не заметил скромного этого события, взбудораженный другою новостью: блистательная Анна Платонова, оставив внезапно сцену и раздав свое имущество нищим, приняла постриг в отдаленном монастыре…
Gata: Название: «Цепи любви» Жанр: драма Сюжет: история любви и ревности в античности и в наши дни Он был прекрасен, как Аполлон, и свиреп, как Марс. Полунагой, с развевающимися черными волосами, с горящим взором, вооруженный лишь трезубцем и сетью, он героически сдерживал натиск двух размахивающих короткими мечами мирмилонов, то убегая от них по арене, то сам атакуя и заставляя отступать противников. – Бей! Бей! – вопила стотысячная толпа на трибунах римского цирка. Симпатии толпы метались от ретиария к мирмилонам* – в зависимости от того, на чьей стороне находился в тот момент перевес в сражении. – Ставлю на мирмилонов, – сказал, обращаясь к своей собеседнице, молодой изнеженный патриций по имени Александр. Его собеседница ничего не ответила, всецело поглощенная происходящим на арене. – Дивной Наталии приглянулся ретиарий, – пропел другой ее поклонник, Адриан, державший над нею зонтик от солнца. – Если он погибнет, он недостоин моего восхищения, – обронила Наталия, сестра сенатора Михия Реппиана и жена консула Гая Мария, воевавшего сейчас в Аквитании. – А если победит? – Если победит, я куплю его. Под оглушительный рев трибун ретиарий набросил на первого мирмилона сеть и вонзил в него трезубец, а второго прикончил его собственным мечом. Зеленые глаза Наталии сверкнули восторгом. – Я его покупаю! – Хороший гладиатор стоит не меньше двадцати тысяч сестерциев, – сказал Адриан, – а теперь, когда он победил, цена его удвоится. – За понравившуюся мне вещь я готова заплатить тройную цену. – Я бы многое отдал, чтобы так нравиться тебе, о дивная Наталия! – прошептал Александр, целуя край ее туники. Наталия бросила презрительный взгляд на его изнеженные белые руки. – Мне нравится, как ты читаешь послание Леандра к Геро**, но отважился бы ты повторить его подвиг, переплыв Геллеспонт? Бывший хозяин продал его за семьдесят тысяч сестерциев. – Ты стоишь дороже, раб, но разве мог я отказать прекрасной Наталии? – вздыхал Петроний, передавая одного из лучших своих гладиаторов управляющему новой владелицы. Участь раба – повиноваться. О чем думал он, ступая под портик дома Гая Мария? Едва ли об огромных голубых глазах белокурой рабыни, тонкой и прекрасной, как луч утреннего солнца, с голосом чистым и прозрачным, как лесной родник. – Госпожа ждет тебя, – тихо проговорила девушка, указывая ему следовать за собой. – Подожди, дай мне посмотреть на тебя! – воскликнул Володий, беря ее за руку. Она вздрогнула, потупив взор. – Госпожа будет сердиться… – Скажи хотя бы, как тебя зовут! – взмолился он. – Анния, – чуть слышно проговорила она. Он никогда не видел подобной красоты. Война, плен, школа гладиаторов, бои на арене. Пот и грязь. И реки крови. Он просто забыл, что на свете существует красота. – Госпожа ждет тебя, – повторила она, отворачиваясь. Володий шел за нею, как зачарованный, не чуя под собою ног, не замечая помпезной роскоши покоев, через которые проходил, видя лишь хрупкую фигурку в простом белом одеянии, излучавшую дивный, неземной свет. – Он здесь, госпожа, – объявила Анния, раздвигая прозрачные занавеси, низко поклонилась и исчезла. – Подойди! – раздался повелительный голос. Наталия возлежала на низкой кушетке в позе, полной ленивой и томной неги, из-под полуопущенных ресниц глядя на нового раба. – Ты знаешь, зачем я тебя купила? – Нет, госпожа, – ответил он. – Мой муж скоро возвращается из похода, я хочу сделать ему подарок. В бронзовой курильнице, сделанной в виде птицы, горели благовония, наполняя комнату сладким душным ароматом. – Черные волосы и синие глаза… ты красив, раб! – вымолвила хозяйка, откровенно им любуясь. – Разденься! Он молча скинул короткую тунику. – Красив и силен, – с удовольствием проговорила Наталия, взгляд ее бесстыдно скользил по обнаженному телу раба, коралловые губы сладострастно приоткрылись. – В честь возвращения мужа я устрою пир. Ты будешь сражаться нагим, с тремя нубийцами… кровь пьянит сильнее вина… и возбуждает аппетит… красная кровь на черной коже… – она прикрыла глаза, вдыхая аромат благовоний. – А теперь иди! Анния проводила Володия в отведенную ему комнату. Он пытался задержать девушку, но она испуганно замотала головой и, как тень, выскользнула вон. Потекли однообразные дни в доме Гая Мария. Утренние и дневные часы Володий посвящал тренировкам, сражаясь на деревянных мечах с другими рабами-гладиаторами, часто за этими поединками наблюдала Наталия – одна или в компании своих поклонников, громко смеясь и аплодируя особенно удачным выпадам; и, никем не замеченная, прячась в тени за колонной, в волнении сжав на груди руки, смотрела на красавца-гладиатора хрупкая белокурая рабыня с голубыми, как небо, глазами. Она уже не дичилась Володия, даже позволяла себе в редкие свободные минутки поболтать с ним. Так он узнал, что она родом из Северной Галлии, дочь вождя одного из покоренных Римом белгских племен. Она была изящной и хрупкой, удивительно нежной, как первый весенний цветок, и огрубевшая в кровавых схватках душа гладиатора оттаивала и плакала рядом с этим цветком от незнакомой дотоле радости. По вечерам Володий являлся в конклав госпожи, где она велела ему раздеваться, желая убедиться, что ее подарок мужу не утратил прекрасной формы. – Ты красив, раб, – говорила она, любуясь им из-под полуопущенных ресниц; не довольствуясь одним созерцанием, подходила близко, почти касаясь его своею томно вздымавшейся грудью; обнажая в улыбке мелкие хищные зубы, проводила ладонью по его плечам. – Так красив и так робок… Куда подевалась твоя смелость, о храбрый Володий? Он прикрывал глаза и представлял, что это тонкие руки Аннии ласкают его, что это ее нежный голосок журчит в его сердце. Однажды он забылся и произнес ее имя вслух. Наталия отпрянула от него, будто увидев скорпиона. Зеленые глаза ее злобно вспыхнули. – Ты пожалеешь об этом, презренный раб! – прошипела она. Его заковали в цепи и бросили в грязную зловонную клетку, где раньше держали медведя, потешавшего гостей Наталии на пирах. Володия не страшили ни грязь, ни зловоние, ни даже возможная смерть – всего этого он с лихвою насмотрелся на войне и в школе гладиаторов; его страшила судьба Аннии, беззащитной перед местью жестокой госпожи. – О милосердные боги! – молил он в отчаянии. – Сделайте так, чтобы гнев Наталии пал только на мою голову! Вечером на другой день его, все так же в цепях, повели в триклиний, ярко освещенный несколькими десятками бронзовых ламп, расставленных в нишах и подвешенных к потолку. Аромат изысканных яств сливался с ароматом курящихся благовоний, но ложа вокруг стола были пусты. – Сегодня ты мой единственный гость, храбрый Володий! – улыбаясь, произнесла Наталия и велела другим рабам: – Дайте ему вина! Но он отвернулся от поднесенной чаши. – Ты не хочешь пить? – усмехнулась Наталия. – Так вкуси же другого моего угощения! Она трижды хлопнула в ладоши, и трижды звякнули золотые браслеты на ее запястьях. На пороге появилась маленькая белокурая девушка, бледная и дрожащая, в огромных голубых глазах ее, обращенных на Володия, плескался ужас. – Анния! – рванулся он к ней. – Не спеши, Володий, – хозяйка сделала знак рабам, и те крепче натянули цепи, на которых держали гладиатора. – Обещаю, ты сполна насладишься этим зрелищем! Она снова хлопнула в ладоши, и вошли три огромных нагих нубийца в уродливых масках, разрисованных красными полосами. Володий был храбр, но от вида этих чернокожих чудовищ по спине его пробежал холодок. Повинуясь знаку Наталии, один из нубийцев сорвал с Аннии легкую тунику и швырнул девушку на мозаичные плиты пола. – Нееееееееееееееееет!!! – вырвался нечеловеческий вопль из горла Володия. Маленькую Аннию, которой он поклонялся, как богине Венере, перед которой благоговел так сильно, что даже не осмеливался ее поцеловать, терзал огромный черный зверь, ее хрупкое белое тельце беспомощно содрогалось под напором этого чудовища, с губ слетали жалобные стоны, но скоро они затихли – бедняжка погрузилась в спасительное забытье. Володий бился в цепях, пытаясь освободиться, по щекам его текли слезы, железо до крови врезалось в кожу. Наталия наслаждалась его муками, с янтарным кубком в руке возлежа на инкрустированном слоновой костью ложе, прекрасная и отвратительная в своей торжествующей ненависти. Издав удовлетворенное рычание, нубиец отпустил истерзанное тело, в которое впились два других черных монстра – впились и тут же отпустили. – Она мертва, госпожа… Золотистые волосы рассыпались по цветной мозаике, навсегда потухли голубые глаза. Чистый белый цветок, сорванный и раздавленный безжалостною рукой. – Аннияааааааааааааааааа!!! Володий, рыдая, рухнул на колени. – Дайте мне меч, о, сжальтесь, дайте мне меч, чтобы я мог убить себя! – Тебе дадут меч, – кивнула Наталия. Мгновение – и с него сняли цепи, и вот он стоит, с коротким мечом в руке, один против трех вооруженных такими же мечами нубийцев. «О Анния, скоро я услышу твое пение на берегах реки в царстве Орка, ты сплетешь мне венок из цветов, которых не видел никто из живых…» Нубийцы окружили его, осыпая издевательскими насмешками. – Этот трус не способен даже поднять меч! – Куда подевалась твоя отвага, храбрый Володий? – спросила Наталия. – Или ты и вправду ни на что более не годишься, кроме как на еду для моих псов? – Твои псы поперхнутся мною! – взревел он, очнувшись и бросаясь в атаку. Он убил их всех троих, мучителей его несчастной Аннии. Гнев и ярость его были столь велики, что ему невозможно было противостоять. Он убил всех троих, отрубил их головы и швырнул на стол перед Наталией: – Довольна ли ты, госпожа? «Кровь пьянит сильнее вина…» – Ты прекрасен, раб! – воскликнула Наталия, поднимаясь со своего ложа и протягивая к нему руки. – Теперь ты мой, только мой! Люби же меня, о храбрый Володий! Он приблизился к ней, с ног до головы покрытый дымящейся кровью. Лезвие меча сверкнуло в пламени горящих светильников… …Свет фар встречного автомобиля полоснул по глазам. Владимир тряхнул головой, отгоняя наваждение. Где он? Что с ним? Бред, пьяный бред… «Нет, я не пьян, – думал он. – Я никогда не сажусь пьяным за руль. Я не пьян, я просто устал, чертовски устал». Это усталость гнала его темным вечером из бара в бар. Коньяк, виски, мартини… сколько он выпил? Он не мог вспомнить. Он едва держался на ногах, но как-то умудрялся держать руль. «Я не пьян, я просто смертельно устал…» – повторял он про себя, проезжая на красный сигнал светофора. В ветровом стекле вдруг отразилось лицо Наташи, заплаканное, искаженное обидой и гневом – ее лицо было последнее, что он запомнил перед тем, как выскочить из квартиры. «Я не отдам тебя ей, слышишь?! – кричала жена где-то за захлопнувшейся дверью. – Ты мой, только мой! Я не позволю тебе уйти!» «Почему ты не хочешь понять, Наташа? Я не могу уйти, но и не могу остаться. Я люблю тебя, но я люблю и ее. Когда я с ней, думаю о тебе, с тобой – тоскую о ней… Я устал, смертельно, невыносимо устал…» Рука, лежавшая на руле, дрогнула. Надрывный визг тормозов, скрежет металла, какие-то огни и шум беснующейся толпы в римском цирке, – всё потонуло в кровавой пелене. К о н е ц ------------------------------------------------------ * ретиарии, мирмилоны – гладиаторы ** поэма Овидия
Gata: Название: «Рубиновый браслет» Действующие лица: Натали, Владимир, Андрей и др. Время действия: 1839 год Жанр: драма …И если бы ты мог на карту бросить душу, То я против твоей - поставил бы свою. М.Ю. Лермонтов, «Маскарад» Возвращаясь под утро с придворного бала-маскарада, княгиня Наталья Александровна Долгорукая рассеянно поглядывала на окутанные предрассветной дымкой улицы и улыбалась чему-то приятному. В лилово-шелковом полумраке кареты ей все еще слышались всплески музыки, перед затуманенным взором мелькали нарядные маски, взрывались фейерверки, бурлила разноцветная толпа, несясь куда-то в хмельном, в сумасшедшем восторге, и вместе с толпою неслась она, Натали… Огни, огни, громкий смех, головокружение, и – дерзкий незнакомец, не отпускавший ее подряд четыре танца, а потом увлекший в нишу, под бархатную портьеру, с мягким шорохом соблазна окутавшей два домино. Натали позволила ему много больше, чем допускали приличия, даже на маскараде, но брызги шампанского и мазурки, и эти волнующие глаза в прорезях черной полумаски – она сдалась им в плен на несколько упоительных мгновений, она была пьяна и счастлива и чуточку безумна. Серое утро стерло волшебные краски ночи, за окошком кареты мелькали унылые очертания домов – будто на бледной, размытой акварели… Ах, как хочется назад, в шумное праздничное многоцветье, в объятья мазурки и дерзкого кавалера! В прихожей особняка Долгоруких княгиня сбросила меховую накидку, лениво потянула с руки перчатку и только сейчас заметила, что на запястье нет браслета – цепочки из золотых листьев с красными ягодками рубинов. Года три назад ей приглянулся этот браслет в ювелирной лавке на Невском, и Андрей, тогда еще жених, сразу же купил его и сам застегнул на тонкой Наташиной руке. Княгине жаль было потерянного браслета и – немного – себя прежней, той девушки, что с радостным смехом повисла у жениха на шее, болтая ногами, а он смущенно оглядывался по сторонам и шептал ей в ухо: «Наташенька, неудобно, мы не одни…» Та девушка смеялась громко и весело, не боясь показаться «не комильфо». Княгиня Долгорукая улыбалась холодной светской улыбкой, тщательно взвешивая каждое слово и жест, и слыла весьма утонченной дамой. – …Андре! Он поднял голову от бумаг, близоруко щуря глаза за круглыми стеклами очков. – Ангел мой, ты уже вернулась? – А ты всю ночь провел за работой, – грустно вздохнула она, опускаясь на ковер у его ног и заглядывая ему в лицо снизу вверх. – Наташенька, мне нужно подготовить эту записку, я обещал министру, – он улыбнулся мягко и виновато. – Прости, что не поехал с тобой, милая, но право, из меня нынче вышел бы дурной кавалер… – Ты всегда был дурным кавалером, друг мой, – рассмеялась она, пряча за шуткой упрек, но Андрей ничуть не обиделся. Он никогда не обижался, он просто не умел этого делать – добрый, заботливый, неревнивый, – идеальный муж… – На бале было весело? – спросил он. – Я ужасно устала! – Натали зевнула нарочито громко. – Иди спать, мой ангел, – Андрей нежно коснулся губами ее руки. – А мне уж сегодня спать не придется… Княгиня посмотрела на пустое запястье и ощутила легкий укол вины; она еще чувствовала себя виноватой, покидая кабинет мужа и медленным шагом направляясь в спальню, но едва коснулась головою подушки и смежила усталые веки, как из вихря маскарадной толпы снова вынырнул этот взгляд, притягательный и опасный, затрепетали губы в ожидании поцелуя… Это был всего лишь сон, сон прекрасной грешницы – нимфа и фавн, купающиеся в водопаде шампанского, который растворился в первых лучах рассвета… Щеголеватый, с тонкими черными усами поручик раздраженно бросил на стол карты, потянулся к бутылке и, перелив остатки вина из нее в свой стакан, осушил одним глотком. – Вам чертовски везет, Шубин! – выговорил он зло. – Хотите отыграться, Серж? – спросил другой офицер, капитан, поправляя сползающий с плеча мундир и принимаясь длинными ловкими пальцами тасовать колоду. Мутный рассвет сочился сквозь высокие узкие окна, загоняя ночную тьму в дальние углы комнаты, обставленной с унылой казарменной простотой: узкая кровать, несколько стульев, стол. Над столом, прикрепленный к толстой потолочной балке, висел фонарь с тлевшим еще фитилем, на полу валялись полдюжины пустых бутылок. – Вот так-так! – раздался с порога веселый голос. – Бедняга Писарев опять проиграл, и у вас опять закончилось вино. Кажется, вернись я сюда через сто лет, господа, и тогда застану эту же картину! – А, Корф… – угрюмо буркнул поручик, все еще пребывавший в дурном настроении из-за проигрыша. – Где же ваше домино? Тот, кого назвали Корфом – высокий сероглазый брюнет с хищно-красивым лицом, – усмехнулся, расстегивая шинель: – Боюсь, наш старик полковник не одобрил бы, явись я в казарму в маскарадном платье. Шампанского, господа? При виде бутылки клико картежники заметно оживились. – Еще одна крепость пала? – подмигнул Корфу Писарев, подставляя стакан под пенную струю вырвавшегося из плена игристого вина, и добавил не без злорадства: – Похоже, Шубин, вы проиграли пари! – Черт побери! – вырвалось у капитана. – Неужели и княгиня Долгорукая?.. Корф снова усмехнулся и, нарочито медленным движением вытащив из кармана, бросил на стол золотой, усыпанный рубинами браслет. – Красивая вещица! – прищелкнул языком Писарев. – Красивая, – согласился Шубин, проведя по кровавого цвета камням пальцами. – Я видел его на руке княгини… Но как вы нашли ее, барон? – повернулся он к Корфу. – Неужели переоделись цыганкой и изучали ручки всех дам на маскараде? – К чему столько хлопот? – лениво протянул Корф, откидываясь на спинку стула и вертя в руке бокал с шампанским. – Я подкупил горничную Натальи Александровны, и она сказала мне, в каком костюме ее хозяйка будет на балу. Преданных слуг нынче можно встретить только в водевилях. – Как и добродетельных хозяек! – хохотнул Писарев. Капитан сидел мрачный. – Мне казалось, что княгиня Долгорукая… А, пустое! – махнул он рукой. – Видно, и вправду все они одинаковы… – Тонкое замечание! – Писарев цинично ухмыльнулся, допил шампанское и, сославшись на дела, покинул компанию. – К вечеру, барон, о вашей новой победе будет знать весь Петербург, – кивнул Шубин вслед убежавшему поручику. Корф пожал плечами и приглашающим жестом поднял бокал, но капитан вдруг посмотрел на него серьезным, почти трезвым взглядом. – Вам никогда не было жаль этих женщин? Барон на минуту прикрыл глаза, вспоминая далекое лето, дрожащий мостик над бурным ручьем, запутавшееся в белокурых волосах солнце и нежные девичьи губы, еще не умевшие целовать… Счастье казалось безбрежным и ослепительно ярким, как голубое небо над головой, как смех, рассыпавшийся серебристыми колокольчиками над цветущим лугом… Но синеву небес заволокли грозовые тучи, а смех погас, отравленный ядом тех, кто не умел смеяться и лишь хихикал исподтишка, – благочинных сплетниц, кровожадных церберов добродетели… От отчаяния, от бессилия что-либо изменить Корф бросился укреплять за собою порочную репутацию, созданную ему уездными кумушками, и поражался лишь легкости, с какой эти благонравные дамы уступали его натиску, сдавались, даже зная о позоре, постигшем их подруг, – каждая из них верила, что ради нее одной красавец барон оставит прежние привычки. – Нет, – произнес он с кривой усмешкой. – Мне их не жаль. Стылый ноябрьский ветер трепал на деревьях лохмотья последней листвы, рвал полы сюртука, но палец, напряженно застывший на курке, не чувствовал холода. Тяжесть пистолета была непривычна руке, выводившей каллиграфическим почерком отчеты для министра иностранных дел. «Вы хорошо стреляете?» «Пожалуй, я не попаду в бутылку с десяти шагов…» «Откажитесь от дуэли, это самоубийство!» «Самоубийством было бы отказаться…» Его противник стоял вполоборота, держа руку с пистолетом за спиной, и насвистывал какой-то марш, всем своим видом являя расслабленную и насмешливую самоуверенность. Циничный и жестокий игрок, не ведавший жалости, шутя коверкавший жизни, глумившийся над любовью, над верностью, над самым святым и сокровенным, что есть в душе человеческой… Стыд, боль и ненависть, терзавшие князя, переместились в эту минуту в его палец, лежавший на курке пистолета. Гордая красавица Натали стала тихой и жалкой, не поднимала глаз и не осмеливалась просить у мужа прощения, хоть Андрей ни словом ее не упрекнул, понимая, что ей сейчас стократ больнее, чем ему самому… Когда все закончится, они уедут в Италию, к успокоительной тишине Неаполитанского залива, аромату моря и лимонов, изумрудной зелени оливковых рощ. Как прекрасен Везувий в сиреневой предзакатной дымке!.. Когда все закончится… Князь старался не думать о том, КАК все закончится, гнал от себя мысли о смерти. Быть может, он будет ранен, даже наверное – будет ранен, рука барона не знает промаха. Но быть убитым этим надменным красавцем, любителем пари, жнецом легких лавров – нет, это было бы высшей, чудовищной несправедливостью! Лицо Корфа было безмятежно, но Андрею казалось, что тот мысленно потешается над ним, как потешаются, наверное, и два офицера, что пришли вместе с бароном и, о чем-то перешептываясь, ждут на краю поляны, когда их приятель прострелит грудь неуклюжему чиновнику в очках, решившему вступиться за честь жены. «Следующий выстрел его… он убьет меня?.. Я погибну… может быть… я погибну, и Наташа останется одна… Но я не мог поступить иначе… Обида, ей нанесенная, будет смыта кровью, и неважно, его – или моей…» Андрей глубоко вздохнул и нажал на курок. Он не сразу понял, почему противник вдруг покачнулся, сделал два нетвердых шага и, словно подкошенный, рухнул на бурую, иссушенную осенними заморозками траву; почему стоявшие в стороне люди с громким криком сорвались с места и куда-то побежали… Барон лежал, широко раскинув руки, мундир на груди его потемнел от крови, предсмертная судорога исказила черты красивого лица. Остывающими губами он прошептал женское имя, которого никто не расслышал – ветер сорвал его вместе с последним вздохом и унес вдаль на холодных ноябрьских крыльях.
Olya: "Цепи любви" Прочитала... сижу вся в слезах. Бедный Вова... Только... я кое-что не поняла с параллелью... Последние мысли Вовы, что он любит и жену, и Анну - это что намек, что он мог любить Наташу в римской истории??
Gata: Olya пишет: Прочитала... сижу вся в слезах. Бедный Вова... Оль, мне его самой тут жалко ужасно Оттого я никогда и не пишу длинных драм, что просто нервов не хватит. А в коротком формате иногда позволяю себе печальные вещи. Olya пишет: я кое-что не поняла с параллелью... Последние мысли Вовы, что он любит и жену, и Анну - это что намек, что он мог любить Наташу в римской истории?? Вторая часть истории у меня вообще вышла неудачно. Я ее написала, потому что первая получилась излишне мрачно, и хотелось добавить хоть немного просвета. Первоначально вторая часть была длиннее, и там Наташа с Анной встретились в больнице у дверей в палату Вовы, оставили свои распри, ввиду тяжелого положения Вовы - шла операция, и было неизвестно, чем она закончится. Меня сильно ругали за эту вторую часть - за то, что она совершенно не сочетается с первой, лишняя и т.д. Хоть я пыталась провести параллель, назвав рассказ "Цепи любви" - пьяный "древнеримский" бред Вовы за рулем это отражение того, что терзает его в реале. Он по-своему любил обеих женщин, но жена в ревности перегибала палку, закатывала истерики мужу и сопернице, и оттого в бреду она предстала тираншей, а любовники - жертвами. Но донести свою мысль до читателей я в полной мере не смогла, поэтому правильней, наверно, было бы напрочь отсечь "современную" часть фика. Я ограничилась полумерами - сократила ее до минимума.
Olya: Gata пишет: и оттого в бреду она предстала тираншей, а любовники - жертвами. А... все, теперь понятно Gata пишет: Меня сильно ругали за эту вторую часть - за то, что она совершенно не сочетается с первой, лишняя Ой, я тебя умоляю, было бы кому ругать... Параллель с Римом - такая интересная задумка Только Анечку очень жалко...
Самсон: Переплетение во времни очень интересно. Добовляет истории колорита и трагизма. Женская ревность во все времена была страшна А Вову бесконечно жаль.......
Klepa: "Цепи любви" Гатусь, ты не поверишь, на днях вспоминала об этом рассказе и мучилась как он называется . Помнила, что был конкурсным, и все . распечатала, мурси за телепатию
Olya: "Рубиновый браслет" Gata Спасибо, что выложила его сюда Один из моих самых любимых Очень красиво и пронзительно... Каждое слово усиляет драматичный эффект. Андрей выше всяких похвал, и автор тоже...
Эйлис: "Рубиновый браслет" Один из моих любимый рассказов у Гаты. Обожаю. С удовольствием перечитала еще раз.
Роза: "Рубиновый браслет" Замечательный рассказ. Не хочу писать разные пустые слова. Замечательный, Гата
Gata: Девочки, простите, что сразу обрушила на ваши головы несколько довольно мрачных вещей. Но я решила пропустить их вперед, а потом публиковать только позитив и юмор А фики с чернушного конкурса даже и публиковать здесь не хочу - ну их в топку, страшилки эти! Klepa пишет: Гатусь, ты не поверишь, на днях вспоминала об этом рассказе и мучилась как он называется Клепочка, а помнишь, как я тебе жаловалась, что рассказ вышел таким беспросветным, что у меня самой нет сил его перечитывать, и спрашивала твоего совета о "современной" добавке? Пьяный бред - это, конечно, тоже мрачновато, но всё не так жутко, как в реальности. Спасибо, что ты меня морально тогда поддержала!
Klepa: Gata пишет: Спасибо, что ты меня морально тогда поддержала Гатусь, к своему стыду я этого не помню , но знаю твердо семья всегда поддержит .
Gata: Спасибо за высокую оценку "Браслета". Я понимаю, что драма производит неизмеримо большее впечатление, но как же тяжело она дается! В моральном плане. У других прочитаешь, сидишь и плачешь, а самой терзать героев и вовсе тяжко... Оля, у тебя просто железные нервы :)
Gata: Klepa пишет: но знаю твердо семья всегда поддержит
Olya: Gata пишет: Оля, у тебя просто железные нервы :) Э... Спасибо, конечно, но не думаю, что данное словосочетании применимо к человеку, которого до слез может довести всего лишь повышенная интонация Какое-то несоотвествие образу :) "Две холопки" Наверно, это странно и неправильно, но мне так жалко стало Анну. Власть портит людей... Gata пишет: Из глаз надменной красавицы ручьями текли слезы, смягчая зачерствевшее сердце, и проступало сквозь эти слезы лицо прежней Анны. Сильно, очень сильно... Так грустно думать о прежней Ане, что даже Танино счастье отошло на второй план... Очень пронзительные драмы
Gata: Olya пишет: "Две холопки" Наверно, это странно и неправильно, но мне так жалко стало Анну. Власть портит людей... Почему странно и неправильно? Я сама Анну жалела. Сериальные персонажи- это сериальные персонажи, а своих героев я всегда понимаю и сочувствую им, какими бы они ни были. Olya пишет: Так грустно думать о прежней Ане, что даже Танино счастье отошло на второй план... Думай о том, что в конце каждая обрела свое тихое счастье: Таня - в семейной жизни, Анна - в молитвах.
Царапка: из выложенных, на мой взгляд, самый интересны рассказ - "Рубиновый браслет". "Цепи любви" были бы хороши в чисто римском варианте. Ну и "Бенкендорффий" настраивает на комический лад.
Olya: Gata пишет: Анна - в молитвах Гата, я не понимаю, как можно обрести счастье в молитвах... Это какое-то сверх выражение для меня Но кончись для Анны хорошо, не было бы столь сильного эффекта. Здорово
Gata: Olya пишет: Гата, я не понимаю, как можно обрести счастье в молитвах... Для счастья иногда так мало нужно... А после того ужаса, который Анне довелось пережить (хоть и сама спровоцировала Таню с Никитой на такое иезуитство), спокойствие и умиротворенность - разве не счастье? Царапка пишет: "Цепи любви" были бы хороши в чисто римском варианте. Кровожадный Царапкин )))) Царапка пишет: Ну и "Бенкендорффий" настраивает на комический лад. Упс! Просмотрела. Надо срочно исправлять на другое имя, незачем даже римскому тезке АХБ такая жена, которая с гладиаторами развлекается, пока он в военных походах.
Olya: Gata пишет: спокойствие и умиротворенность - разве не счастье? В келье? Для такой молодой женщины... Мне кажется, это ужасно
Gata: Olya пишет: В келье? Для такой молодой женщины... Мне кажется, это ужасно Однако же она предпочла монастырь мирской жизни - значит, там для нее было лучше. Без мира в душе нигде счастлив не будешь, а обретает этот мир каждая душа по-своему. Может, я и не совсем верно выразилась про счастье в отношении Анны, но ведь ее никто в келью не гнал - сама ушла, в поисках того самого мира в душе.
Olya: Gata пишет: Может, я и не совсем верно выразилась про счастье в отношении Анны, но ведь ее никто в келью не гнал - сама ушла, в поисках того самого мира в душе. Ну после того, что она пережила может ей это и казалось лучшим... Просто по мне тут хорошего мало, хотя и логично с одной стороны - плохие герои должны быть наказаны... Ой, да не важно, Катя, прости, что я придираюсь! Как бы там ни было, в целом и общем мне очень понравилось, ты замечательный автор
Gata: Olya, да разве это придирки? Я сама прекрасно понимаю, что в монастыре жизнь не сахар, однако всё относительно, всё относительно... Olya пишет: ты замечательный автор *смутилась и покраснела* И вообще, у нас не замечательных авторов нет - все отличники и медалисты, наш альманах по праву можно называть Золотым
Алекса: Gata , ты не сильно на меня обидишься, если я не буду читать драмы? Мне это очень трудно, не могу сдержать слез. Может подскажешь, что у тебя есть с хорошим концом?
Gata: Алекса пишет: Gata , ты не сильно на меня обидишься, если я не буду читать драмы? Мне это очень трудно, не могу сдержать слез. Может подскажешь, что у тебя есть с хорошим концом? Алекса - что ты, конечно, не обижусь! Сама очень не люблю драмы, особенно про дорогих мне героев, и сочиняла драмы в основном для конкурсов, т.к. сей жанр выше котируется :) Прости, что так задержалась с ответом - давно в эту темку не заглядывала. Но я уже авансом ответила на твой вопрос, открыв темку с мелодрамами
Gata: Аромат дождя Ранним утром одного из последних майских дней 184* года светловолосый, с добродушным веселым лицом молодой человек в мундире поручика выехал из небольшого уездного городка Двугорска, дремавшего в провинциальной тиши верстах в пятидесяти от северной столицы. Прибыл наш офицер туда накануне вечером, переночевал в захудалой с виду гостинице, где его, однако же, накормили отменным ужином, а рано поутру снова тронулся в путь. Через пару верст он наткнулся на развилку и, не зная, куда повернуть – направо или налево, – около четверти часа провел там в ожидании доброго путника, который бы помог ему разрешить сомнения. День обещал быть жарким. Солнце купалось в безоблачной синеве небес, плавно подымаясь ввысь. Поручик едва сдерживал бьющего копытом коня и от нетерпения покусывал ручку хлыста. С досадой он проклинал свою беспечность и даже подумывал о том, чтобы вернуться обратно в город за более точными сведениями. Наконец, показался какой-то крестьянин на телеге. На вопрос нашего офицера он уверенно махнул рукой направо, и молодой человек, ни минуты не мешкая, устремился в указанном направлении. Вскоре он вырвался из редкого перелеска на простор полей и пришпорил коня, стремясь скорей достичь конечной цели своего путешествия. Дорога петляла среди обширных лугов, сменившихся затем пашнями, зеленевшими молодыми всходами. И конь, и всадник стали выбиваться из сил. Жалея верное животное, молодой человек ослабил поводья и пустил коня шагом. Зной между тем становился невыносимым. Поручик едва не ежеминутно приподнимался на стременах, обозревая окрестности, но впереди, насколько хватало глаз, не видно было ни деревца – укрыться от палящих лучей полуденного солнца, ни колодца – утолить жажду. Но наш герой и не думал унывать. Чутье и опыт подсказывали ему, что, коль скоро он едет мимо пашен, то рано или поздно встретит какую-нибудь деревушку. Он повеселел и даже стал насвистывать бравурный мотивчик, когда конь вдруг захрипел и встал на дыбы. От неожиданности молодой человек чуть не вылетел из седла, хоть и был превосходным наездником, и приготовился уж было от души выругаться, но грубые слова застыли у него на языке. В первое мгновение он подумал, что это мираж, навеянный зноем и усталостью, и даже провел ладонью по глазам, чтобы отогнать видение… но видение не исчезло. Хрупкая юная девушка в белом платье, легкая, словно сотканная из воздуха, красивая какою-то волшебной, неземной красотой – как оказалась она на этой затерянной в полях дороге, вдали от человеческого жилья? Выбившиеся из-под шляпки золотистые локоны оттеняли фарфоровую бледность кожи, трепетные губы дышали свежестью, а бездонная синева глаз манила сладостной глубиной, чистой и хрустальной, как в горном озере. Почудилось ему, или и впрямь повеяло на него живительной прохладой? Спохватившись, что разглядывает незнакомку, оставаясь в седле, он торопливо спешился и сорвал с головы фуражку. - Разрешите представиться, сударыня. Поручик Михаил Репнин! Губы ее не шевельнулись в ответ, однако он отчетливо услыхал произнесенное на диво мелодичным голосом: «Анна». - Анна, - повторил он зачарованно. – Анна, - словно пропели хором все ангелы небесные. Ободренный ее едва уловимой улыбкой, он стал рассказывать, что привело его в эти края, и что, возможно, он сбился с пути, разыскивая усадьбу друга своего, барона Корфа. - Я знаю их усадьбу, это совсем близко, - кивнула Анна, - лишь минуете рощу… - Рощу? Саженях в сорока впереди он с изумлением, близким к испугу, увидел группу стройных берез – там, где еще минуту назад, он мог бы в этом поклясться, расстилались бескрайние поля… Что это? Морок? Наваждение? Ветер доносил отдаленный шелест листвы и гомон птиц… - Но вам следует поторопиться, - продолжала Анна, по-прежнему будто не разжимая губ, - скоро будет дождь. И с этими словами она, не дав поблагодарить себя и не попрощавшись, пошла прочь, а Михаил, растерянный и ошеломленный, молча смотрел ей вслед, пока она совсем не исчезла из виду – загадочная фея, возникшая из ниоткуда, овеянная синей прохладой и принесшая с собою сказку березовой рощи и острых дождевых струй, рассыпавшихся мокрыми пятнами на пыльной дороге. Медленно забираясь обратно в седло, он не переставал дивиться переменам, случившимся с природой и с ним самим всего за несколько минут. Усилившийся дождь освежил его тело, но не мысли. Михаил вновь пустил коня в галоп, теперь уже терзаемый любопытством – что там, за березовой рощей? Когда деревья поредели, дорога сделала крутой поворот и привела нашего путешественника к живописному черному пруду, на другом берегу которого раскинулась барская усадьба. Михаил мгновенно узнал желтый дом с белыми колоннами и бельведером, хоть и не виденный им прежде, но знакомый по рассказам приятеля. Вынужденный подать в отставку после скандальной истории с дуэлью, барон Владимир Корф поселился в имении, доставшемся ему от отца, умершего за два года до описываемых нами событий. Князь Репнин, тесно сошедшийся с Владимиром еще в пору их совместной службы на Кавказе, не позабыл друга и в придворной суете, встречался с ним настолько часто, насколько позволяли обоим их обязанности: у одного – во дворце, у другого – в полку, – а когда Корф покинул столицу, вступил с ним в оживленную переписку и, наконец, принял приглашение последнего навестить его в деревенской глуши. Владимир, извещенный приятелем о приезде, давно поджидал его и встретил с распростертыми объятиями, не поленившись выйти на крыльцо, хотя никому из соседей подобных знаков внимания не оказывал. Темноволосый, с красивым нервным лицом и вечно кривившей рот презрительно-надменной ухмылкой, он являл полную противоположность открытому и добродушному Михаилу. Радостно приветствовав гостя, барон обнял его за плечи и повел в дом, по пути со смехом осведомляясь, где того угораздило промокнуть до нитки – уж не в пруду ли он искупался, спасаясь от жары? Репнин посетовал на застигший его при подъезде к усадьбе ливень. - Да ты шутник, брат, - засмеялся Корф, указывая рукой за окно. – На небе ни облачка! Михаил посмотрел на солнце, безмятежно катившееся к закату по чистому небосклону, и новые сомнения овладели его сердцем. Дабы отвлечься от тревожных раздумий, он поведал хозяину о своих дорожных злоключениях, умолчав, однако, о встрече с таинственной Анной – из боязни быть высмеянным злым на язык бароном. Но рассказ его и без того вызвал новый приступ веселья. - Зачем же ты поехал кружным путем? Ха-ха! От развилки надо было повернуть налево! Погоди, - спохватился Владимир, - а получал ли ты мое последнее письмо, в котором я тебе подробно написал, как сюда ехать, и даже, помнится, начертил план? Князь извлек из кармана письмо, которое просматривал в гостинице накануне вечером, нашел нужную страницу и корявые линии на ней, изображающие ту самую развилку, а также слово «налево», подчеркнутое дважды… как вышло, что прочитанное всего несколько часов назад бесследно выветрилось из его головы, и почему он ни разу за минувший день не вспомнил, что письмо это лежит у него в кармане? Михаил выглядел таким растерянным, что Владимир с улыбкой похлопал его по плечу. - Не огорчайся, бывает! Тебе нужно отдохнуть, я позову слугу… Но не успел он прикоснуться к колокольчику, как дверь отворилась, и в комнату вошла девушка в белом шелковом платье. По-прежнему бледная ее кожа отливала перламутром, и всё та же синева плескалась в огромных глазах. Длинная толстая коса, переброшенная на грудь, золотой змеей скользила по изгибам хрупкой фигуры. Удивленный и обрадованный, Михаил порывисто шагнул ей навстречу. - Анна? - Зачем ты пришла? – резко бросил Владимир; лицо его исказилось болезненной судорогой, в глазах вспыхнули одновременно злость и отчаяние. Никогда прежде Михаил не видел на лице у приятеля такого выражения, как и не слышал, чтобы Корф, слывший в столице отменным ловеласом, хоть когда-нибудь был груб с женщиной. Но Анна, ни жестом, ни голосом не выразив обиды, негромко пробормотала: - Извините, - и, сделав легкий книксен, бесшумно удалилась, оставив в душной комнате свежий аромат дождя. - Кто она? – спросил Репнин, когда дверь за нею захлопнулась. - Никто, - буркнул барон, отворачиваясь к столику, где стоял хрустальный графин с бренди, налил себе полный стакан и выпил жадными глотками. Михаил обиженно молчал. Искоса бросив на друга быстрый взгляд, Владимир виновато кашлянул и потер кулаком подбородок. - Она… воспитанница моего отца… - процедил он, словно нехотя. – Бывает порою невероятно докучна… и довольно об этом! – он плеснул бренди в другой стакан и протянул Михаилу. – Что нового в Петербурге? Видя, какое мучение доставляют Владимиру попытки казаться веселым, и припомнив промелькнувшую в его глазах боль, князь почувствовал, что поспешил осудить его, и объяснение давешней грубости следует искать в непростых отношениях, связывающих барона с воспитанницей его покойного отца. Михаил невольно ощутил в сердце укол ревности, подумав, что, быть может, тут имела место романтическая связь, и сцена, которой он был свидетель – всего лишь размолвка между влюбленными. Однако чего-то не хватало, чтобы увиденное сложилось в целую картину: возможно – румянца на бледных щеках Анны, возможно – игривого блеска в глазах Корфа, появлявшегося в них всякий раз, когда их обладатель увлекался какой-нибудь прелестницей. Михаил вяло и не всегда впопад отвечал на вопросы Владимира о жизни в столице и об их общих знакомых, пока последний не спохватился, что приятелю надо отдохнуть с дороги и не позвал, наконец, слугу, который проводил гостя в отведенную ему комнату – в том же крыле дома, где располагалась и хозяйская спальня. Сбросив мундир и сапоги и ополоснув разгоряченное лицо, Михаил с наслаждением упал на мягкую постель и сам не заметил, как задремал. Разбудил его робкий стук в дверь. Слуга принес вычищенный мундир и передал приглашение хозяина к ужину. Еще не открыв двери в столовую, Михаил почувствовал, что Анна там – по неповторимому аромату прохладной свежести. Он постоял немного на пороге, прикрыв глаза и вбирая всей кожей этот аромат, а потом толкнул дверь и вошел. Во время ужина Владимир вел себя так, будто Анны за столом вовсе не было: пил много, не пьянея, весело и непринужденно расспрашивал приятеля о столичных новостях, в свою очередь делясь впечатлениями о деревенском житье-бытье, пересыпая рассказы шутками и анекдотами из жизни соседей-помещиков. Анна не проронила ни слова, сидела прямая и неподвижная, по-новому красивая в нарядном вечернем платье неизменно белого цвета и с убранными в замысловатую прическу золотистыми волосами, лишь ресницы слегка подрагивали в неровном свете свечей, бросая на бледные щеки голубоватые тени. Михаилу сделалось стыдно за неучтивость приятеля, и он предложил Анне вина, однако та, сдержанно поблагодарив, отказалась. Он вдруг заметил, что перед нею на столе нет прибора. - Анна никогда не ужинает, - криво усмехнулся барон, перехватив его взгляд. – Но она может нам спеть. Девушка, ни слова не говоря, поднялась из-за стола и прошла к роялю в углу комнаты. Михаил замечтался, внимая чарующим звукам музыки и серебристому голосу певицы; он слышал в них всю ту же сказку дождя и умиротворяющий шелест мокрой листвы. Корф с мрачным видом крутил в руках пустой бокал. - Тебе, я вижу, нравится этот романс? – осведомился он иронично. - А тебе – неужели нет? – недовольно отозвался Михаил, досадуя, что приятель вторгся в его мечты. - Мне – нет! – отрезал Владимир, швырнув бокал на стол, с грохотом отодвинул стул и выбежал из комнаты. Князь переводил ошеломленный взгляд с осколков бокала на захлопнувшуюся дверь, почти испугавшись столь бурной вспышки ревности, и недоумевая, зачем Корф велел Анне играть и петь, коли его так задевает чье-то восторженное преклонение перед ее талантами. Анна… мечта и загадка… Ореол окружавшей ее тайны будоражил воображение. Она с поистине ангельской кротостью сносила капризы хозяина дома, что наводило на мысль о зависимом, бесправном ее положении, а Корф представлялся неким сказочным тираном, от которого Михаилу волею благосклонной судьбы дано было избавить красавицу. Возможные препятствия его не смущали, он надеялся преодолеть их шутя, особенно если наградою ему станут счастливая улыбка и сияние синих, как горные озера, глаз. Рисуя в мечтах картины, одну пленительнее другой, князь не заметил, как наступила тишина, и, лишь случайно повернув голову, обнаружил, что Анны в комнате уже нет. Он медленно приблизился к укутанному в чехол из небеленого полотна роялю, провел по нему ладонью, вдохнул запах пыли и забвения… Рояль не открывали много месяцев, и Анна не могла играть на нем этим вечером… не могла! Отчего же Михаил так помнил ее тонкие пальцы, порхавшие по черно-белым клавишам, легкий наклон головы, нежный голос? Он грезит наяву или лишился рассудка? Что происходит с ним?! Что происходит в этом странном доме?! Ответить на эти вопросы мог только один человек, и Михаил без промедления отправился на его поиски, полный решимости выяснить всё до конца. Из-за неплотно прикрытой двери библиотеки пробивался луч света. - Уйди, оставь меня! – донесся раздраженный голос Владимира. Решив, что сказанное относится к нему, Михаил отпрянул от двери, но тут услышал другой голос – женский: - Зачем ты гонишь меня? Зачем лелеешь старые обиды? Отпусти свое сердце на свободу, позволь ему любить!.. – речь невидимой собеседницы была пронизана тоскою и мучительной страстью, только каменное сердце осталось бы равнодушным к этой мольбе, но Владимир повторил глухо: - Я ненавижу тебя, уйди. Михаил позабыл и дышать, жадно ловя каждое слово, чувствуя, что еще чуть-чуть – и он проникнет в тайну, но вдруг рассохшаяся половица под его ногой предательски скрипнула, и ему, чтобы не быть уличенным в вульгарном подслушивании, пришлось открыто объявить о своем присутствии. - Миша! – обрадовался барон, поднимая голову от лежащих перед ним на столе бумаг. – И тебе, я вижу, не спится? А я коротаю ночь над хозяйственными расчетами… Вот не думал, что это чтение может быть занимательным! - А где Анна? – спросил Михаил, оглядываясь по сторонам. – Я слышал ее голос… - Анна? – улыбка медленно сползла с лица Владимира. – Тебе показалось, мы здесь одни. - Она была с тобой, - упрямо повторил князь, - и умоляла тебя о любви… Только не говори, что я сошел с ума, - возвысил он голос, видя, что приятель собирается возразить. – Если ты сейчас же не объяснишь мне, что, черт побери, творится в этом доме, я покину его, не дожидаясь рассвета, и навсегда с тобою раззнакомлюсь! Вспыхнувшие было глаза Владимира погасли и как будто подернулись мутной пеленой. - Ты хочешь знать, - пробормотал он устало. – Хорошо, завтра ты всё узнаешь… И медленно побрел к двери, с трудом, по-старчески передвигая ноги. Утром он пригласил князя на прогулку. Ссутулившийся, будто постаревший за минувшую ночь на десять лет, всю дорогу он хранил угрюмое молчание, а Михаил, охваченный безотчетным страхом, не решался ни о чем его спрашивать. Узкая тропинка привела их к утопавшему в буйной молодой зелени кладбищу. Побродив между могилами, Владимир остановился у одного из надгробий и кивнул другу: - Ты искал Анну? Вот она. Не веря своим глазам, Михаил дважды перечитал выбитую на камне надпись: «Баронесса Анна Петровна Корф». - Но ведь… я видел ее… я говорил с ней! – пробормотал он ошеломленно, силясь собрать рассыпающиеся мысли. Анна мертва… уже больше года… но она спасла его вчера на дороге от палящего зноя, подарив березовую рощу и свежие капли дождя, она играла на рояле, расцвечивая волшебными красками серый вечер… Да полно, она ли это была?! Словно подслушав его мысли, Владимир негромко произнес: - Анна ушла… но она никуда не уходила… - Разве такое возможно? – изумился Михаил. - Я расскажу тебе. Всё. Только не здесь, - ответил барон, увлекая друга к выходу с кладбища. - Анна была дочерью нашего управляющего, - начал он свой рассказ, когда они вышли к берегу черного пруда. - Мой отец глубоко уважал его и любил, и когда тот умер, взял осиротевшую девочку в нашу семью. Мы с Анной росли и воспитывались вместе, как брат и сестра, но я погрешил бы против истины, сказав, что относился к ней по-братски. Я видел в ней соперницу, укравшую у меня любовь отца, и отчаянно ревновал его к ней, не подозревая, что однажды наступит время, и я буду ревновать ее – к нему. Но постепенно детские обиды уступили место сначала привязанности, а потом и любви. Оглядываясь назад, я понимаю, что чувство это всегда жило во мне, только раньше, из мальчишеского самолюбия, я не желал себе в этом признаваться. Тот день мне не забыть до самой смерти… день ее именин… По настоянию отца я взял в полку отпуск и приехал поздравить мою названую сестру. Анне уже сравнялось семнадцать лет. Она была чудо как хороша в тот вечер, в белом платье, которое шло ей необыкновенно… дом был полон гостей, играла музыка, я ловил обращенные на Анну восхищенные взгляды мужчин и чувствовал, как сердце мое сжимается от непонятной тоски. Анна о чем-то спросила меня, я ответил ей нарочито грубо – сердясь на себя и боясь, как бы она не заметила моего смятения. Она улыбнулась, ничем не показав, что обижена, но когда спустя несколько минут я вышел в сад, то застал ее там горько плачущей. В душе моей всё перевернулось, я упал перед Анной на колени, бормоча бессвязные слова любви вперемежку с мольбами о прощении… Мы объяснились. На службу я возвращался счастливейшим из смертных, полный самых радужных надежд. Помолвку нашу мы решили до поры до времени хранить в тайне, и как же я корил себя потом за то, что тогда же не открылся своему отцу и не спросил его благословения! Вскоре полк перевели на Кавказ. Несколько месяцев мы с Анной обменивались длинными нежными посланиями, но однажды вместо ожидаемого привета от невесты почта принесла письмо отца - он сообщал мне о своей женитьбе… на Анне! Не могу передать, что со мною сталось! Я был близок к безумию; к счастью, наш полковник, видя столь плачевное мое состояние, дал мне отпуск, и я помчался домой, все еще надеясь на глупую ошибку… Увы! Под родительским кровом встретила меня молодая баронесса Корф, моя мачеха. Новым ударом стало известие о тяжелой болезни отца, слегшего с сердечным приступом за несколько дней до моего приезда. Он был так рад видеть меня, и он не был виновен в том, что на склоне лет ему захотелось немного счастья… другое дело – Анна. Если б не отец, я бы ни на минуту не остался в одном доме с презренной изменницей. Она пришла ко мне ночью, когда все уснули, заливалась слезами, умоляя простить ее, говорила, что не посмела отказать своему опекуну и благодетелю и, щадя больное сердце отца, умолчала о своей любви к его сыну. Я не стал слушать ее и прогнал. Под утро отец мой скончался. Похоронив его, я отбыл обратно на Кавказ, с одною мечтой – поскорей встретить смерть, но злобная старуха, кося моих товарищей, почему-то обходила меня стороной. Спустя год наш домоправитель известил меня о кончине Анны, тихо угасшей от неизвестной болезни, и переслал ее прощальное письмо. Она писала, что любит и всегда любила только меня, что будет любить вечно, даже за порогом могилы… не дочитав письмо до конца, я разорвал его на клочки и развеял их по ветру. Я не мог простить Анну тогда, не простил ее и сейчас, - глаза его полыхнули черным пламенем, и Михаил испугался разверзшейся в них бездны ненависти. - Долго не решался я переступить порог отчего дома, - продолжал Владимир, - но прошлой зимой, вынужденно подав в отставку, я, наконец-то, нашел в себе силы вернуться туда, где когда-то мечтал стать счастливым… И в первый же вечер моего возвращения ко мне пришла Анна. С тех пор она посещает меня каждую ночь, иногда наведываясь и днем, плачет, клянется в любви, молит о прощении… я гоню ее, она уходит, но назавтра является вновь… Тысячу раз порывался я сбежать, и тысячу раз она удерживала меня, удавом увиваясь на шее… Я изнемог в борьбе с этой любовью, она по каплям выпивает мою жизнь, лишает воли, превращает меня в раба… Твоего приезда я ждал, как спасения. Анна узнала и хотела этому воспротивиться – не зря ты заблудился в трех соснах, - но потом решила с твоею помощью разжечь во мне ревность и указала тебе дорогу к дому. - Орудие… - поник головою Михаил. – Я был всего лишь орудием в ее руках… Барон внимательно на него посмотрел. - Уезжай! – заявил он тоном приказа и добавил мягче: - Прости, что я вовлек тебя во всё это. - Но… - запротестовал было Репнин. - Ты мне ничем уже не поможешь. Рано или поздно она возьмет надо мною верх… я стою на краю пропасти, один шаг – и руки Анны примут меня. Один шаг, и не будет больше ни боли, ни страха, ни сомнений, прекратится эта мучительная пытка… не будет ничего – только упоительный восторг освобождения. И однажды я сделаю этот шаг… Михаил покидал усадьбу Корфа, снедаемый дурными предчувствиями, и ругал себя малодушным трусом за то, что так легко поддался соблазну сбежать из обители мрачных призраков и даже не попытался вызволить из их плена своего друга. Но вернуться было бы уже невозможно – конь упрямо нес его вперед, подталкиваемый неведомой силой. Далеко позади прозвучал одинокий выстрел. Михаил обернулся: над желтым домом с белыми колоннами повисло влажное облако, обволакивая стены и крышу, втекая в окна, будто выпивая из них душу, а потом с глубоким стоном облегчения рассыпалось в воздухе миллионами радужных брызг, наполнив всё вокруг свежим ароматом дождя. Конец.
Царапка: Olya: Гата, я не понимаю, как можно обрести счастье в молитвах... Это какое-то сверх выражение для меня Но кончись для Анны хорошо,А по-моему, в "Двух холопках" для Анны всё закончилось хорошо, не хуже, чем для Татьяны, и гораздо лучше, чем пустое благополучие содержанки, переходящей из рук в руки.
Алекса: Gata пишет: Прости, что так задержалась с ответом - давно в эту темку не заглядывала Это ничего. Я терпеливая Царапка пишет: и гораздо лучше, чем пустое благополучие содержанки, переходящей из рук в руки. ППКС Обещала себе не читать драмы, не удержалась и прочитала "Аромат дождя". Лучше бы я этого не делала. Написано очень красиво, но содержание... Как мне жаль Анечку и Владимира. Они не заслужили такого
Gata: Алекса, прости, что тебя огорчила. История, конечно, печальная, но души героев встретятся на небесах - считай, уже встретились, Вова растворился в дождевом облаке Анны - и будут вместе вечно. Выше земных обид и горестей.
Gata: Пятнадцать минут надежды Предупреждение: треугольник Михаил-Ольга-Александр; драма разворачивается в наше время, и герои не во всем похожи на сериальных Позади остались марш Мендельсона, брызги шампанского и конфетти, многоголосый шум в банкетном зале и расцвеченные огнями ночные улицы. Зеркальный лифт бесшумно взмыл вверх, на восемнадцатый этаж элитной новостройки. Михаил провернул ключ в замочной скважине и распахнул дверь перед своей спутницей, старательно глядя в сторону. – Молодую жену положено вносить в дом на руках, – промурлыкала Ольга, прижимая к груди роскошный букет белых роз. Михаил по-прежнему старался на нее не смотреть – чтобы не видеть презрительно-понимающей насмешки на вишневых губах, которые он целовал в этот вечер под хмельные крики «горько!» …– Ты должен выручить меня, Миша! – почти умолял его Александр Романов – друг и босс, владелец крупного банка, в котором Михаил Репнин, бывший инженер-электронщик, возглавлял службу безопасности. – Отец требует, чтобы я порвал с Ольгой и женился на дочке этого Дармта, черт бы его побрал со всеми его нефтедолларами! Ольга Калиновская, до того как Александр взял ее на содержание, танцевала в модном стрип-баре, сводя с ума посетителей, и, по мнению Михаила, как бы ни была ослепительно хороша, не стоила того, чтобы приносить ей в жертву целую жизнь. Он пребывал в твердом убеждении, что на таких, как Ольга, не женятся, и превосходно понимал отца Александра, обеспокоенного судьбой сына, а вот самого Александра, потерявшего голову из-за бывшей стриптизерши, понять не мог. И был ошеломлен предложением, которое тот ему сделал. – Год – только один год! Больше я у тебя не прошу! – горячо упрашивал его Александр. – Мне нужно оттянуть время… усыпить бдительность отца… ты же знаешь его – он отберет у меня банк и вышвырнет на улицу, если я открыто взбунтуюсь! Только год, Миша! А потом я что-нибудь придумаю… – Ты уже придумал, – сердито буркнул Репнин. – Женить меня на твоей любовнице! – Фиктивно, – уточнил Александр, и так как Михаил не торопился соглашаться, прибег к запрещенному приему: – Ты мне друг? – Я тебе друг, – кивнул Михаил, – но я не хочу становиться посмешищем. Он на минуту представил себя в роли мужа этой роскошной красавицы с тигриными повадками, сумевшей поставить себя так, что Александр, оплачивавший все самые ее дорогие капризы, еще и считал себя перед нею в долгу. – Ты не станешь посмешищем, все будут знать, что вы женаты фиктивно! – И твой отец в том числе, – напомнил Михаил. – Для моего отца важно внешнее соблюдение приличий. Замужняя Ольга его планам не будет угрожать. – Если ты так влюблен в эту… – Михаил прикусил язык, поймав свирепый взгляд друга. – Если ты так влюблен в Ольгу, что жизни без нее не представляешь, возьми и женись на ней сам! Или боишься вместе с отцовским расположением лишиться денег? – Для тебя деньги ничего не значат, поскольку ты никогда их не имел! – огрызнулся Александр. «Зато деньги слишком много значат для Ольги, и ты прекрасно понимаешь, что без денег не будешь ей нужен», – подумал Михаил, не решившись, впрочем, озвучить эту мысль. – Сашенька, так подари своему другу возможность узнать, что такое деньги! – прожурчал от двери бархатный голос, и комната наполнилась пряным ароматом модного парфюма Trussardi. Мягко ступая по ковру на каблучках-коготках, тигрица приблизилась к своему любовнику и, обняв его сзади за шею, лизнула в ухо. Александр блаженно зажмурился, принимая Ольгину ласку, Михаил с отвращением отвел взгляд. – Ты же не хочешь, дорогой, чтобы твоя кошечка жила в двухкомнатной конуре в Кунцево? – шептала Ольга, игривым пальчиком чертя на щеке у Александра какие-то иероглифы. – Подари нам с Мишей на свадьбу приличное жилье! Михаил хотел было возмутиться, что его квартира никакая не конура, но, когда Ольга заикнулась о свадебном подарке, от негодования лишился дара речи. Словно прочитав его мысли, Ольга ослепительно улыбнулась: – Да, Мишенька, на свадьбу принято делать подарки. Или этот подарок показался вам таким дорогим, что вы, подобно Ганечке Иволгину, решили упасть в обморок? – В «Cosmopolitan» стали публиковать главы из Достоевского? – буркнул Репнин. – Фу, Миша, какой вы грубый! – сморщила носик Ольга. – Но я займусь на досуге вашим воспитанием… ведь ты не будешь ревновать, милый? – спросила она Александра. Тот хохотнул: – Если в качестве пособия по этикету ты не выберешь «Камасутру»! А насчет квартиры ты права, умница! – он чмокнул Ольгу в оголенное плечо. – И как я сам не додумался? Если уж втирать очки, так с размахом! – И закатить свадебный банкет на полтысячи персон, – криво усмехнулся Михаил. – Пятьсот – это слишком, – не приняла его шутку Ольга. – Сделаем праздник для узкого круга, для самых близких… пригласим не больше пятидесяти человек… Миша, перестаньте же изображать буку! Если вы боитесь на мне жениться, – в ее глазах скакали насмешливые бесенята, – вас никто не будет к этому принуждать! Ни тогда, ни позже Михаил не мог понять, почему он согласился. Неужели же только из-за этих чертиков в зеленых глазах? Михаил бросил связку ключей на столик в просторной прихожей и шагнул обратно к двери. – Ты уже уходишь? – удивилась Ольга. – Бросаешь жену в первую брачную ночь? – Брачная ночь не была оговорена в нашем контракте, – он изо всех сил старался быть грубым, чтобы скрыть охватившее его странное чувство… смущение? Страх? В огромном, во всю стену зеркале отражалась стройная фигура в белом платье от Диора, белая вуалетка на затейливо уложенных волосах и понимающая усмешка над букетом белых роз. Кажется, Ольга знала о Михаиле больше, чем он сам о себе знал. – Ты боишься появления Александра? Александр прямо со свадебного банкета уехал в аэропорт, ему нужно было лететь в Петербург, на встречу с отцом и Дармтом. Михаил напомнил об этом Ольге. – Значит, ты боишься меня? – С чего ты взяла, что я вообще кого-то боюсь? – Тогда оставайся, я угощу тебя кофе. Я варю отличный кофе, – улыбнулась она. – Пусть это и не добродетель, но, надеюсь, поможет тебе смириться с моими пороками? Кофе на самом деле был превосходный – терпкий, бодрящий, с коричным привкусом. Такой кофе хорошо пить утром в постели… или ночью, в уютной гостиной на восемнадцатом этаже, расчерченной золотистыми и бежевыми квадратами света от ламп в стеклянном полу. Ольга положила в свою чашку три куска сахара. – Люблю сладкое! – А фигура? – не сдержал улыбки Михаил, мимолетно удивившись тому, что он может так запросто и по-дружески беседовать с Ольгой. – Есть множество способов поддерживать себя в форме, не отказываясь от маленьких радостей, – Ольга, подумав, бросила в чашечку четвертый кусок сахара. – Почему на свадьбе не было никого из твоих родственников? Семья Репниных жила в Челябинске, откуда двенадцать лет назад Михаил с золотой медалью в кармане приехал покорять столицу. Учеба в престижном техническом вузе, скучная, хоть и хорошо оплачиваемая работа, служба в Чечне по контракту, ранение, возвращение в Москву, случайная встреча с приятелем-однокурсником Сашкой Романовым, «Роми-банк»… – Тебе стыдно было показать меня семье? – Я не хотел, чтобы они участвовали в этом фарсе. Мои родители… они простые, добрые люди… они сразу бы почувствовали, что это – не настоящее, и им было бы больно, – Михаил не знал, зачем говорит все это Ольге – будто оправдывается перед нею. – Ты заботливый сын, – пробормотала Ольга, бросая в чашку еще два кусочка сахара и рассеянно помешивая ложечкой остывший кофе; ни одного глотка она так и не сделала. – Наверное, это приятно – заботиться о ком-то, кроме себя? – Это естественно, – пожал плечами Михаил. – Не знаю, – по ее красивому лицу скользнула тень, – моя мать уехала в Польшу со своим любовником, когда я еще училась в школе, ей до меня не было никакого дела… впрочем, мне до нее – тоже, – Ольга залпом выпила свой кофе и поморщилась. – Фу, какая гадость! А ты сам? – спросила она Михаила. – Почему ты согласился участвовать в этом фарсе? Ведь ты меня терпеть не можешь? – она хитро прищурилась. – Не знаю, – ему вдруг стало душно. – А я знаю! – промурлыкала Ольга, поставила пустую чашку на низкий стеклянный столик и неуловимым мягким движением перебралась из своего кресла на колени к Михаилу. Растерянный, он попытался оттолкнуть ее, но женские руки цепко обвили его плечи, а вишневые губы оказались в манящей близости от его рта. – Глупенький, – нежно проворковала она, крепче прижимаясь к нему. – Ведь ты хочешь меня, я знаю… хочешь с первой нашей встречи… – Ты… – прохрипел он. – Ты… – в последний миг грубое слово застыло на его губах. – Да, я шлюха, – засмеялась Ольга. – Но ведь именно это и сводит тебя с ума! – глаза ее, как два фосфоресцирующих огонька, мерцали в матовом полумраке комнаты. – Если б я была какой-нибудь училкой, серой и добропорядочной, разве бы ты хотел меня так сильно? Михаил чувствовал, что и вправду сходит с ума. Как смог Одиссей избежать гибели в объятьях сладкоголосых сирен? Попросил товарищей привязать его к мачте? Михаил многое бы сейчас отдал за кусок прочной веревки, но не было ни веревки, ни мачты, ни товарищей, был только полумрак с ароматом корицы, жаркое дыхание Ольги и его собственные руки, словно безумные, метавшиеся по белому атласному платью в поисках застежки. – Порви его! – выдохнула она. Раздался треск шелковой материи, и обрывки изысканного наряда от Диора полетели на пол вместе с пиджаком Михаила. Утром он проснулся в огромной смятой постели на темно-красных простынях и долго лежал с закрытыми глазами. Ничего подобного он прежде не испытывал. Он был изнурен, раздавлен, выпит до дна и одновременно полон какой-то радостной силы, в голове стучали веселые молоточки, вызванивая мелодию, в которую вплетался очень знакомый голос… Михаил открыл глаза: это напевала Ольга, губной помадой рисуя на зеркале гамму – до-ре-ми-фа-соль. Влажные после душа темные кудри в беспорядке рассыпались по ее плечам, больше на ней ничего не было. Михаил приподнялся на локте и стал смотреть на стройное смуглое тело, на плавные движения гибкой руки, скользящей по зеркалу, – если было на свете совершенство, то имя этому совершенству было Ольга Калиновская. Она поймала в зеркале его взгляд и, засмеявшись, подмигнула, Михаил подмигнул в ответ, она послала его отражению воздушный поцелуй, он сдул такой же поцелуй со своей ладони, игра увлекла их обоих. На ноте «си» столбик помады сломался, Ольга отбросила его в сторону и повернулась лицом к любовнику. – Почему ты на меня так смотришь? – спросила она. – Пытаюсь понять, кто ты… – Только не воображай, что ты меня в меня влюблен! – Ольга сдернула со спинки кровати полупрозрачный пеньюар, накинула на себя, отыскала среди баночек и флаконов на туалетном столике пачку сигарет. – Это было всего один раз, одна ночь, больше ничего не будет! – она щелкнула зажигалкой, и по комнате поплыл горьковато-мятный дымок, почему-то тоже с примесью корицы. Или корицей пахло красное белье на постели? – Ты не любишь Сашку, – Михаил не спрашивал – утверждал. – Какое это имеет значение? – Ольга меланхолично выпустила к потолку идеально ровное колечко дыма – даже в этом она была совершенна. – А что имеет значение? Деньги? – Да, я люблю деньги, – с невозмутимым видом ответила Ольга. – А разве это для тебя новость? Ты же всегда считал меня корыстной дрянью, это было написано у тебя на лице. – Не замечал, чтобы ты читала на моем лице. – Мне было интересно наблюдать, как ты боролся с самим собой. Ты ненавидел меня и желал, и не мог подавить это желание, и от этого ненавидел меня еще больше… – Иди ко мне! – позвал он. Ольга вздохнула и нервно затушила сигарету. – Тебе к лицу красный цвет, – прошептал Михаил, опрокидывая ее на пурпурные подушки. – Признайся, ты вчера что-то подмешала мне в кофе? – Я пила тот же кофе, что и ты, – ответила она с улыбкой. – И что же это был за кофе? – раздался над ними насмешливо-спокойный голос. В дверях спальни стоял Александр. – Наверное, это был фирменный Оленькин кофе – с корицей? – спросил он так же спокойно, нарочито медленными движениями расстегивая свое кашемировое пальто. – Вы неплохо повеселились без меня, а, ребята? Красный, как рак, Михаил соскочил с кровати, оглядываясь по сторонам в поисках одежды. – Сашка, все не так, как ты думаешь… то есть все именно так… черт! – Вот именно – черт! Ты не это ищешь? – протянул ему брюки приятель. – Они валялись в гостиной, и я почему-то решил, что ты первым делом про них вспомнишь… А тебе, Оленька, извини, я ничего не принес, – развел он руками, – от твоего платья остались одни обрывки. Платье за десять тысяч баксов, – хохотнул он. – Какие мелочи! – Я верну тебе эти чертовы десять тысяч! – проворчал Михаил. Ольга присела на постели, поправляя растрепанные волосы. – Дай мне закурить, – попросила она Александра как ни в чем не бывало. – Пожалуйста, – тот подошел к ней, похлопал себя по карманам, вроде бы в поисках сигарет, потом неожиданно вскинул руку и наотмашь ударил Ольгу по лицу. Она покатилась с кровати, как кукла. – Не трогай ее… – попытался вмешаться Михаил. – Заткнись! – рявкнул Романов, сбивая его с ног ударом в челюсть, и с налитыми кровью глазами повернулся к Ольге. – Шлюха! Грязная тварь! – он занес ногу, чтобы пнуть Ольгу в живот, но Михаил нырнул под эту ногу, поддев ее плечом, Александр отлетел в сторону и с грохотом рухнул на трюмо. – Я тебя убью!!! – взревел он, брызжа слюной. – Меня – убей, если тебе хочется, – Михаил вытер кулаком кровь с разбитой губы. – А к Ольге не прикасайся, она ни в чем не виновата! Я был пьян и взял ее силой, ты же видел порванное платье! – Что ты на это скажешь? – ехидно поинтересовался Александр у любовницы. Ольга сидела на полу, по лицу ее расплывалось багровое пятно – след пощечины. – Ничего, – обронила она равнодушно. – Шлюха! – процедил Романов сквозь зубы. – Она – моя жена, – с расстановкой произнес Михаил, – и ты не имеешь права… Александр расхохотался. – Я?! Я не имею права?! – он схватил Михаила за плечи, яростью дыша ему в лицо. – Она моя женщина! Слышишь? Моя! Я доверил ее тебе, как другу, как брату, а ты… – Ты сдал ее в аренду, как машину или квартиру, заставил нас с нею играть в придуманную тобой циничную игру! Но жизнь не игра, Саша! И Ольга – не твоя игрушка! – отрезал Михаил и протянул Ольге руку. – Пойдем отсюда! – Нет, она останется здесь, – заявил Александр совершенно спокойно, будто и не он только что кипел, грозясь взорваться от бешенства. – Потому что она принадлежит мне, как эта квартира, как эта кровать, как тряпки, что на ней надеты… ведь это правда, Оленька? – притворно ласково спросил он, взяв ее двумя пальцами за подбородок и поворачивая лицом к себе. – Правда, – отозвалась она, помедлив. – Умница! – он потрепал ее по щеке, до сих пор алевшей от его затрещины. – А теперь скажи ему, – кивнул он на бывшего друга, – скажи этому идиоту, чтобы убирался вон! – Уходи, Миша, – сказала Ольга, отвернувшись. Он услышал только эти слова, и прежняя неприязнь к Ольге вспыхнула в нем вместе с злостью на себя самого. Каким же дураком он оказался! Кофе с корицей… Мелодия, написанная на зеркале вишневой помадой… Ничего не было, да и быть не могло. Он всё себе придумал. И всё потерял. – Надеюсь, тебе не нужно напоминать, что с этой минуты ты безработный? – бросил ему Александр. – Не нужно, – ответил он и, не оглядываясь, ушел. В воздухе порхали легкие снежинки. Блестящий черный лимузин плавно остановился у входа в ресторан, рысью подбежал швейцар, встречая новых посетителей. Стоя на другой стороне улицы, Михаил смотрел, как Александр с Ольгой выходят из машины. Ольга все так же была хороша, и держалась все с той же уверенной грацией. Элегантный брючный костюм и туфельки из змеиной кожи, не созданные для хождения по шершавым тротуарам - лишь для двух шажков от подножки автомобиля до порога ресторана. Ольга скользнула ленивым взглядом по сторонам. Заметила ли она его? Едва ли… Два месяца Михаил старался не вспоминать о ней, но сегодня, в свой последний день в Москве, пришел к ресторану, где имел обыкновение обедать его бывший друг. Пришел попрощаться. Александр с Ольгой давно скрылись за крутящимися дверьми, а он всё стоял и стоял, и снежинки, не тая, падали на его непокрытую голову. Неделю назад он продал машину и «конуру» в Кунцево. Москва жила по своим правилам и безжалостно вышвыривала наивных романтиков, не сумевших эти правила принять. Михаил поежился и засунул руки в карманы куртки. Да разве Москва виновата? Эта история могла случиться с ним где угодно. Но почему-то случилась именно здесь… День был пасмурный, и рано начало смеркаться. Зажглись фонари над входом в ресторан. Михаил тоскливо вздохнул. «Только одна ночь, больше ничего не будет!» Вышла Ольга, по-прежнему под руку с Александром. Услужливый швейцар распахнул перед ними дверцу машины, но Ольга не села, а, что-то сказав спутнику, вдруг побежала через улицу – под холодными порывами ветра, по снежной слякоти, в легком шелковом костюме и туфельках из змеиной кожи… Михаил не сразу понял, что бежит она к нему. И вот уже ее руки гладят его по лицу: – Глупый, глупый… совсем замерз… ты так и стоишь здесь все это время? – Я уезжаю… завтра… с Казанского, в десять… Поедем со мной, Оля! Она покачала головой. В зеленых глазах сверкали не искорки – слезы. – Ты еще встретишь хорошую девушку, которая сделает тебя счастливым. А я была счастлива, одну ночь – с тобой… Больше мне не отмерено, да я и не заслуживаю… – Поедем со мной, Оля! – повторил он упрямо. – Прощай! – она быстро поцеловала его и побежала назад. – И все-таки я буду тебя ждать! – крикнул он ей вслед. …Бросив чемодан на багажную полку в своем купе, Михаил вышел на перрон, неспешно закурил и посмотрел на вокзальные часы: до отхода поезда оставалось пятнадцать минут. Пятнадцать минут надежды. Конец
Царапка: Хороший горький рассказ.
Gata: Царапка пишет: Хороший горький рассказ. Не люблю я это дело, только для конкурсов пишу.
Царапка: Треугольник можно было написать и не драматический ;)
Царапка: Да, и это, на мой взгляд, светлая драма. Не потому, что я думаю - Ольга придёт, а потому что герои не зачерствели, в них есть свет, надежда, для них ещё не всё потеряно, даже если вместе не сложится.
Gata: Царапка, оптимистка ты
Царапка: Не всегда
Алекса: Гата, очень хороший рассказ! Без слёз нельзя читать в конце. Миша очень на себя похож сериального. Но Ольга с Александром - совсем другие. Ты об этом предупредила, претензий нет, но так грустно. Все такие несчастные. Gata пишет: Ты ненавидел меня и желал, и не мог подавить это желание, и от этого ненавидел меня еще больше… Это очень похоже на отношение сериального Владимира к Анне. Я не очень в этом разбираюсь, но такое отношение часто испытывают мужчины к так называем "продажным" женщинам, ИМХО.
Gata: Алекса пишет: Гата, очень хороший рассказ! Без слёз нельзя читать в конце. Миша очень на себя похож сериального. Но Ольга с Александром - совсем другие. Ты об этом предупредила, претензий нет, но так грустно. Все такие несчастные. Алекса, спасибо за отзыв! Я сама чуть не плакала, когда дописывала этот фик. Ужасно хотелось привести Олю на вокзал, но тогда бы история утратила драматизма и превратилась в заурядный сиропчик, которые так милы моему сердцу, но которые, увы, низко котируются у критиков и жюри... Алекса пишет: Это очень похоже на отношение сериального Владимира к Анне. Я не очень в этом разбираюсь, но такое отношение часто испытывают мужчины к так называем "продажным" женщинам, ИМХО. Я бы сказала иначе - к женщинам стервозным. Девочки-незабудки таких чувств не порождают. Михаил полюбил Ольгу, когда она ему приоткрыла свою душу, а до той поры только боролся с желаниями :) Насчет схожести с отношением Вовы к Ане - да, общие моменты есть, но по части мужского благородства сериальный Корф моему Мише и в подметки не годится.
Царапка: сериальный Корф моему Мише и в подметки не годитсяСериальный Репнин - тоже :)))
Gata: Царапка пишет: Сериальный Репнин - тоже :))) А чем тебе сериальный не благороден? Он женился на Лизе, простив ей грех с Корфом. И самого Владимира поддерживал в трудные минуты, несмотря на свинское со стороны барона отношение.
Царапка: Анне неблагородное происхождение и даже намёк на измену не простил.
Корнет: Извините, что вклинился в разговор Царапка пишет: Анне неблагородное происхождение и даже намёк на измену не простил. Значит, не любил. Влюбленность была, это заметно в первых сериях, но сразу понятно, что не сильно его зацепило, а по верхам.
Царапка: Весьма вероятно. Но тогда к благородству это прямого отношения не имеет.
Gata: Корнет пишет: Извините, что вклинился в разговор Корнет, не нужно извинений, мы новому собеседнику всегда рады. И свежему взгляду на сериальные события. Мы-то уже несколько лет обсуждаем, все аргументы на сто раз исчерпали ))) Дальнейший разговор о сериальном Михаиле, дабы не засорять литературную тему, перенесен в раздел "За шахматным столом" в тему "Репнины"
Царапка: На мой взгляд, этого Репгнина трудно сравнивать с сериальными что с Михаилом, что с Владимиром. Здесь Михаил ни малейших иллюзий об Ольге не имел, и вообще человек современный.
Gata: Может, для разнообразия поговорим о литературных достоинствах/недостатках моих фиков?
Царапка: На этот счёт я уже сказала :) Вообще рассказ "15 минут" я считаю одним из лучших у Гаты. Ещё - "Римские забавы", первая часть "Цепей любви", это из драм. Из фарсов - I love to hate you.
Роза: Царапка пишет: Вообще рассказ "15 минут" я считаю одним из лучших у Гаты. Первый и последний раз, когда наши вкусы, Царапыч, совпали Это, что касается фиков.
Царапка: Первый - пожалуй, но на будущее зачем зарекаться?
Роза: Царапка пишет: Первый - пожалуй, но на будущее зачем зарекаться? Договорились, зарекаться не будем
Olya: Gata пишет: Пятнадцать минут надежды. Я раньше уже читала этот рассказ. Правда оч давно, но до сих пор помню эмоции Сейчас взглянула на последнее предложение по-другому. Кто знает, вдруг Ольга передумает и придет. Мне кажется, я в этом даже уверена и вижу, как Миша заключает ее в объятья
Gata: Olya пишет: Кто знает, вдруг Ольга передумает и придет. Мне кажется, я в этом даже уверена и вижу, как Миша заключает ее в объятья Минуты надежды оставлены не только Мише, но и читателям
Gata: ХМУРЫЙ ДЕНЬ Лиза бесцельно бродила по дорожкам парка, зябко кутаясь в тоненькую накидку. Бурно взявшаяся весна вдруг точно споткнулась на бегу, дохнула холодом и сыростью, подернула инеем робко пробившуюся апрельскую травку. Небо набрякло серыми тучами, хмурилось, но не спешило заплакать дождем. И на душе у нее – та же пасмурная тяжесть, выплакаться бы, облегчить боль, но слез нет... И не избавиться от этой боли, от пустоты. Весна еще возьмет свое, проглянет солнышко, весело защебечут птицы, – все еще будет, и тепло, и радость… только не для нее. До конца дней она обречена терпеть эту муку, эти невыплаканные слезы, эти угрюмые тучи… Девушка дотронулась рукой до дрожащей на ветру ветке – какая хрупкая! В бурых пупырышках почек, которые распустятся через две недели сочной зеленью, и лес, сейчас пустой и голый, наполнится волшебным сумраком… Она не заметила, как вышла за пределы усадьбы. Резкий порыв ветра рванул края накидки, швырнул в лицо горсть прошлогодних листьев. Лиза отвернулась, подула на застывшие пальцы, хлопнула несколько раз в ладоши, чтобы согреться. Перчатки она где-то обронила, а возвращаться в дом за новой парой не хотелось. Дома было худо: отец слег, маменька с Соней хлопотали подле него, Андрей, после разрыва с Наташей сделавшийся мрачным и раздражительным, целыми днями просиживал в отцовском кабинете – но к бумагам не прикасался, кажется, даже книг не читал, просто тупо смотрел в окно. Прислуга сновала по дому на цыпочках, боясь шуметь, только визиты доктора Штерна нарушали иногда гнетущую тишину. В первый день и Лиза пыталась помочь, суетилась наравне с перепуганными домашними, но Петр Михалыч, едва приоткрыв глаза, слабым голосом велел ей убираться прочь, и маменька, замахав руками, вытолкала ее за дверь: «Потом, Лиза, потом! Не видишь, ему плохо?» И тогда она стала сбегать – в парк, в лес, на озеро… Ах, если б можно было с такой же легкостью захлопнуть дверь в прошлое, убежать от страданий… и от вины! Странно, но она не чувствовала себя виноватой. Ей было жаль отца и горько от того, что вся семья безоговорочно обвинила именно ее в его болезни… а ведь получи она хоть от кого-нибудь из них помощь тогда, в том отчаянном положении… Что теперь сожалеть! Сделанного не воротишь… Лиза прислонилась спиной к толстой искореженной березе, запрокинула голову вверх, разглядывая медленно ползущие по небу тучи… Вон та, лиловая, похожа почему-то на капор с ленточками… А эти две, серые, длинные, как тонкомордые борзые… - Наслаждаетесь природой? – раздался рядом знакомый низкий голос. Она вздрогнула и оглянулась. Меньше всего ей хотелось сейчас встретиться с ним. Владимир стоял в двух шагах от нее, небрежно поигрывая сломанной веткой. Мутный взгляд, впалые щеки… бледен, хмур и небрит… и рад их неожиданной встрече, кажется, еще меньше… Лиза отвела глаза. - Что вы здесь делаете? – надо было что-то сказать, но можно было и не говорить… Пустота, безразличие… Молчание бывает обидней слов… Обидится? Или нет? Какая разница… Он виноват так же, как она… и так же не виноват. - Гуляю, - последовал тусклый ответ. – Смотрю вот… на тучи… Надолго воцарилось молчание. Им не о чем было говорить. Им было все известно друг о друге. Он знал, что Михаил вернулся на службу, так и не простив возлюбленной ночи, проведенной с другим. Она знала, что Анна поступила в театр, тоже так и не простив… И они, покинувшие их, тоже не были виноваты… Почему он не уходит? Не видит разве, как тяжело ей терпеть его присутствие? Молчит, смотрит куда-то в сторону… Да уйди же ты, наконец! Оставь меня! Или не уходи… Какая разница… Все равно ничего уже не изменить… - Что Петр Михалыч? – выдавил он, словно нехотя. - Доктор Штерн уверяет, что худшее позади… - Мне искренне жаль… - начал было он, но она перебила: - Не говорите ничего! Всё – пустые слова. Боже, как нелепо… - она осеклась и надолго замолчала, глядя в хмурое небо. Он тоже задрал голову вверх. «Тучки небесные, вечные странники… Чужды вам страсти и чужды страдания…» Неделю назад он провожал Анну в Петербург. Провожал навсегда. Так непоправимо навсегда, что, чувствуя это, даже не пытался ее остановить. Накануне на коленях умолял ее простить, забыть… лепетал жалкие ненужные оправдания… А потом вдруг осознал всю их ненужность, и душу захлестнула волна ледяного отчаяния, вскоре уступившего место тупому безразличию. Даже если бы Анна переменила решение, осталась с ним, ничего бы уже не изменилось – вместе или порознь, им никогда уже не быть счастливыми… Она поняла это еще раньше, потому и уезжала… Все дни после ее отъезда он беспробудно пил – не для того, чтобы залить горе, которого, странно, почти не ощущал, а просто, чтобы чем-то заняться… с таким же успехом он мог отправиться в игорный дом или на охоту, или соблазнить хорошенькую вдовушку, но на все эти нехитрые развлечения, которым он раньше предавался со скуки, а теперь бы мог с тоски, у него не было сил. Он смертельно устал… устал бороться с судьбой, со своим страстями, с враждебным миром… Застрелиться? Глупо и пошло, хотя едва ли глупее, чем бесцельно опустошать запасы в винном погребе. А Лиза? Что чувствует она? Каково было ей проститься с Михаилом, с вновь обретенным после стольких разочарований и потерь счастьем? Выглядит раздавленной и опустошенной… Одному Богу ведомо, что ей довелось пережить, и что еще ожидает впереди… Ах, Мишель, Мишель, окажись ты хоть чуточку великодушней! Окажись Анна хоть чуточку великодушней… - Вам плохо, Лиза? – спросил он неожиданно. Она оторвалась на секунду от созерцания туч на небе, скользнула по его лицу тусклым взглядом. - А вам? – усмехнулась грустно. Он прислонился к дереву с другой стороны. Ветер трепал прядку Лизиных волос, иногда они касались его щеки. - Может, это судьба? – проронил он глухо. - О чем вы? - Помните, наши родители мечтали нас поженить? Она убрала непослушный локон за ухо. - Я любила вас… сильно… - Сможете ли вы простить меня когда-нибудь? Он нащупал в складках накидки ее худенькую, покрасневшую от холода руку и поднес к своим губам, согревая теплым дыханием. - Я провожу вас домой. Вы совсем продрогли. - Мне не холодно… - Идемте! – он решительно подхватил ее за локоть. Она безропотно последовала за ним, однако у поворота аллеи, за которым открывалась усадьба, замедлила шаг. - Вам не нужно появляться у нас. - Нужно, - он упрямо сжал губы. – Мне есть о чем поговорить с Петром Михалычем. Нет-нет, - поспешил он успокоить девушку, увидев, как испуганно дрогнули ее ресницы. – Я не собираюсь обсуждать с ним условия поединка. - Тогда о чем же… - она взглянула ему в глаза и всё поняла. Высвободила свою руку, отвернулась, ссутулившись. – Неужели мы должны смириться? - У нас нет другого выхода… Бесконечно усталый голос, горький и виноватый. Такой же голос был у него в ту ночь, когда… Лиза вздрогнула и сильно зажмурилась. Не хотела, запретила себе вспоминать ту ночь, потому что тогда пришлось бы вспоминать и последний разговор с Михаилом. «Я не готов принять это сейчас, - произнес он сухо в ответ на ее бессвязные лепетания. И – как приговор: - Не думаю, что смогу принять это и когда-нибудь потом». Отстранил ее и вышел из комнаты, аккуратно прикрыв за собою дверь. Если бы выскочил в бешенстве, хлопнул дверью, у нее бы еще оставалась какая-то надежда… Но прошлое оказалось для него сильнее настоящего. Уязвленное самолюбие – сильнее любви. Господи, за что ей всё это?! Самые близкие люди осудили ее без надежды на прощение. Грешница, преступница! Хоть все ее преступление в том, что она хотела любить и быть любимой. Но и в этой малости ей отказано Небесами… Она сама взяла Владимира под руку. - Отец будет рад этой новости… * * * Михаил ворвался в церковь, когда венчание уже подходило к концу. - Остановитесь! – кричал он, расталкивая локтями гостей. Вереница чужих лиц, изумленно-любопытных… растерявшаяся княгиня, гневно насупившийся князь… Он схватил ее в объятья, не обращая внимания на окружающих: - Лиза, Лизонька, дорогая, любимая! Я никому тебя не отдам! Слышишь? Никому! Она мягко высвободилась. - Зачем вы приехали, Миша? - Потому что я люблю тебя, - повторил он, ожидая, что сейчас она бросится ему на шею, но она вместо этого отступила еще на шаг. - Поздненько ты спохватился, mon ami, - раздался над ухом голос Корфа, только вместо привычной насмешки в нем звучала горечь. Михаил растерянно переводил взгляд с бывшего друга на бывшую невесту. - Что вы делаете? К чему эта комедия с венчанием? Ведь вы не любите друг друга, зачем приносить себя в жертву глупым предрассудкам?! Вокруг поднялся возмущенный ропот. Андрей, повинуясь взгляду матери, шагнул к Михаилу и попытался его образумить, но тот резко махнул рукой, и Андрей отлетел в сторону, сбив с ног кого-то из гостей. - Почему вы не приехали раньше? – едва слышно прошептала Лиза. - Я так вас ждала… Потухший взгляд некогда лучащихся голубым светом глаз, а на дне их – тоска и невыплаканные слезы. Его обожгло запоздалое раскаяние. - Я хотел… я не мог… Лизонька, прости меня! Давай начнем все с начала! Мы будем вместе, всегда… мы все сумеем забыть, преодолеть! Ты мне веришь? Она беспомощно оглянулась на Владимира: - Как мне быть? - Я приму любое ваше решение. Лиза провела рукою по глазам, отгоняя наваждение. Довольно безумств любви! В любви она не нашла ей счастья, быть может, найдет в тихой семейной жизни? Она дотронулась до руки Владимира, ощутив легкое ответное пожатие. - Продолжайте, - властно кивнул он священнику. * * * Шатающейся походкой Михаил вышел из церкви. В коляске у крыльца его поджидала Анна. - Мы опоздали? – спросила она дрожащим голосом. - Почему вы не пошли со мной? Лиза отвергла меня, но Владимир не так упрям… и он вас любит… - Он предал меня! – с болью воскликнула Анна. – Они оба предали нас! Зачем теперь унижаться… - Нет, - поник головой Михаил. – Это мы их предали. По округе плыл малиновый звон колоколов. Анна закрыла лицо руками. - Увезите меня отсюда, Миша! Он поколебался, потом запрыгнул в коляску и бросил кучеру: - В Петербург! Тучи бежали по небу, обгоняя друг друга, в редких разрывах между ними поблескивало солнце…
Царапка: Не поняла, почему Анна не вошла в церковь. Наверное, пуговица оторвалась на панталонах :))) Но так она больше всех вызывает сочувствие - конечно, как в сериале, через Лизу перешагнуть не могла. В сериале Мишель спас положение, а здесь он задумался слишком надолго, и в церкви был не очень настойчив, наверное, не прочь был услышать отказ. Отношение к Лизе зависит от того, поверила ли она в искренность Миши. Если нет - на нет и суда нет, если да - лицемерка она и предательница. Владимир заплатил за своё безрассудство. Ему осталось только узнать, что Анна во время венчания была рядом. И самый главный момент - почему Анна и Михаил приехали вместе? Совпадение? Или один нашёл другого и уговорил ехать? Если Михаил позвал Анну, то Лиза упустила любовь и счастье, если Анна - Михаила, то Владимир. Если это был общий порыв, то глупость и лицемерие Лизы разрушили счастье троих - Лиза одна выиграла по-любому.
Роза: Царапка , ты как всегда, все про Нюшку, и ни о ком другом больше не думаешь. Gata , я Лизу скорее не люблю, но в этой истории она мне очень симпатична. Спасибо
Gata: Царапка пишет: Не поняла, почему Анна не вошла в церковь. Ждала, когда Корф к ней выйдет и будет ползать в ногах :) Царапка пишет: И самый главный момент - почему Анна и Михаил приехали вместе? Совпадение? Старики-римляне говорили - sapienti sat, умному достаточно. Зачем что-то разжевывать, когда финальный разговор "отверженных" содержит всю информацию?
Светлячок: Очень сильное впечатление на меня произвели рассказы "Рубиновый браслет" и "Пятнадцать минут надежды" А вот "Цепи любви" показался надуманным и каким-то странным. Извините, если что не так сказала.
Olya: "Хмурый день" - пронзительно Светлая драма. Надеюсь, у Лизы и Владимира будет в такой тональности - стерпится, слюбится. Тем более, что когда-то они были увлечены друг другом. Анна, кстати, не вызывает раздражения в этом рассказе Такой разрыв помолвки я могу принять и ни капельки ее не осуждаю. Gata пишет: - Нет, - поник головой Михаил. – Это мы их предали. Миша прав... Хоть это осознание пришло к нему нелегко
Gata: "Хмурый день" был первый мой опыт прозы в фэндоме БН, был написан вскоре после "Параллельного" - в разгар моего увлечения вованной, когда я еще не представляла их порознь вообще, но не посчитала крамольным разок нарушить канон. Читатели расстроились, помню :) Olya пишет: Такой разрыв помолвки я могу принять и ни капельки ее не осуждаю. Не знаю - мне кажется, к прошлому мужчины ревновать так же глупо, как и вставать в позу из-за "непочтительного" отношения к пожилому человеку. Светлячок пишет: Извините, если что не так сказала. Наоборот, честное мнение для меня очень важно
Эйлис: Ой, как давно я читала "Аромат дождя" и 15 минут. Такие теплые воспоминания, не смотря на драматизм. Но все равно, даже учитывая, как я люблю Вовку, "Рубиновый браслет" остается любимым.
Gata: Эйлис пишет: Но все равно, даже учитывая, как я люблю Вовку, "Рубиновый браслет" остается любимым. А ведь я помню, когда начинала его писать для какого-то конкурса, то понятия не имела, чем он закончится - положилась на творческое вдохновение, куда кривая вывезет ))))
Ифиль: Gata пишет: ХМУРЫЙ ДЕНЬ Сердце кровью обливалось, и слезы на глаза наворачивались, когда читала... Действительно, и почему Анна не пришла в церковь? До последнего надеялась, что Лиза отменит венчание.... Очень хмурый день...
Светлячок: "Хмурый день" очень понравился фик. Пробирает до дрожи. Не знаю правильно или нет поступили Лиза и Вовка, но в жизни иногда странные решения бывают самыми верными. Gata пишет: Он предал меня! – с болью воскликнула Анна. – Они оба предали нас! Зачем теперь унижаться… Всё о себе и о себе Ничего человека не учит.
Gata: Светлячок пишет: Не знаю правильно или нет поступили Лиза и Вовка, но в жизни иногда странные решения бывают самыми верными. Мне кажется, у этой пары есть шансы на счастье. Во всяком случае, я им искренне его желаю Ифиль пишет: Действительно, и почему Анна не пришла в церковь? Ждала, когда Вова сам выбежит к ней и будет ползать перед коляской на коленях, в пыли ))))) Если серьезно, то бороться за любовь просто не в Нюшкином характере - мы насмотрелись этого в сериале.
Ифиль: Gata пишет: Если серьезно, то бороться за любовь просто не в Нюшкином характере - мы насмотрелись этого в сериале. Без комментариев! Gata пишет: Мне кажется, у этой пары есть шансы на счастье. Во всяком случае, я им искренне его желаю Ну, раз уж на то пошло, тоже пожелаю... Хотя Лизонькино счастье я в другом человеке вижу... В этой истории у Лизы Дежавю.....
Роза: В этой истории кто-то поспешил, а кто-то опоздал. C'est la vie.
Olya: Gata пишет: Не знаю - мне кажется, к прошлому мужчины ревновать так же глупо, как и вставать в позу из-за "непочтительного" отношения к пожилому человеку. А по-моему, это не совсем одно и то же. Gata пишет: - Он предал меня! – с болью воскликнула Анна. – Они оба предали нас! Зачем теперь унижаться… - Нет, - поник головой Михаил. – Это мы их предали. По округе плыл малиновый звон колоколов. Анна закрыла лицо руками. - Увезите меня отсюда, Миша! Я не знаю, не могу объяснить, чем мне симпатична эта Анна... Вроде та же, что в сериале... И все же... другая
Gata: Olya пишет: А по-моему, это не совсем одно и то же. Предметы разные, но в обоих случаях - это поступки Вовы, которые резко не понравились Нюшке. Исправить взрослого мужика невозможно, можно только биться в истерике )))) Olya пишет: Я не знаю, не могу объяснить, чем мне симпатична эта Анна... Вроде та же, что в сериале... И все же... другая Не помню, какие эмоции я сама испытывала к Анне, когда писала этот рассказ - скорее всего, никаких. Конкурсные фики - особая категория для меня, пишу их без удовольствия, сосредоточившись на сюжете, и просто не успеваю ничем проникнуться к персонажам :)
Gata: ШИЛЛЕРУ И НЕ СНИЛОСЬ Ироническая драма Примечание: написано в 2008 году – Шекспир не актуален! – заявил главреж на читке новой пьесы. – Никита Хворостов –драматург новой эпохи! – Вы хотите, чтобы я играла главную роль в пьесе какого-то полуграмотного курьера? – перекосила кукольно красивое лицо ведущая актриса, любовница главрежа. – Публика устала от гламура, все сыты рублевскими сказочками госпожи Робски. Простая житейская драма от простого парня Никиты Хворостова – вот то, что обеспечит нам успех! А пока я вкратце ознакомлю вас с содержанием пьесы. Слушаем! Две сестры… – Три, – подал голос актер-комик. – Что – три? – не понял главреж. – У Чехова сестер было три. – Сколько раз можно повторять, чтобы вы забыли чеховых, шекспиров, ибсенов и иже с ними? – поморщился главреж. – Мы не для того создавали наш театр «На свалке», чтобы включать в репертуар всякий классический мусор! А кому не по душе наш вдохновенный творческий поиск и смелое новаторство, идите во МХАТ. – В монастырь, – ухмыльнулся комик. – Что? – Офелию посылали в монастырь, – ухмылка комика стала еще шире. – Идите во МХАТ! – интеллигентно повторил ему адрес главреж и открыл черную пластиковую папку с пьесой драматурга-самородка. – Итак, начнем! У одного банкира было две дочери. Старшая прожигала жизнь по ночным клубам, рисковала шеей в экстремальных мотогонках, а младшая была пай-девочкой, прилежно училась в институте и ходила только в библиотеки. Но обе были по уши влюблены в молодого красавца десантника, служившего в горячей точке. – А сердце десантника, конечно, принадлежало какому-нибудь юному лейтенанту из штаба дивизии? – вмешался актер, подвизавшийся на ролях первых любовников. – С чего вы взяли? – удивился главреж. – Потому что это стильно и модно. – Мода – такой же мусор, как и классика! – перебил его главреж. – Мы должны опережать стиль, быть выше и вне всяких гламурных тенденций! Но вернемся к нашему барану, то есть к десантнику. Он любил старшую сестру. – Распутницу? – спросила пожилая заслуженная актриса. – Почему распутницу? – Героиня «Дамы с камелиями» была падшей женщиной, – ветеранша вспомнила роль, которую играла в одна тысяча девятьсот пыльном году. – В этой пьесе нет никаких камелий! – взвизгнул главреж. – Старшая сестра любила развлечься в шумной компании, но она была верна своему десантнику. А младшая молча страдала и завидовала сестре, которой, кроме всего, отец хотел оставить банк, потому что считал ее более способной к бизнесу. Несправедливости жизни посвящен монолог младшей сестры во втором акте. На драматическом пике этого монолога она решает бороться за свое место под солнцем… – И это правильно! – воскликнул дублер первого любовника, которому за весь сезон дали только раз выйти на сцену. – Почему одним – всё, а другим ничего? – Раз вы так глубоко прониклись драмой младшей сестры, вам и доверим ее играть, – сказал главреж и, отвернувшись от онемевшего то ли от восторга, то ли от шока дублера, продолжил знакомство труппы с новой пьесой. – Младшая сестра придумала коварный план, как отнять у старшей и любимого мужчину, и банк. Она подмешала ей в пиво снотворное и позвонила бывшему однокласснику, наркоману, совершенно опустившемуся типу, на всё готовому ради дозы. Он отвез заснувшую девушку в грязный наркопритон, где ее посадили на иглу и принудили к разным непристойностям, которые этот мерзавец запечатлел на фотокамеру. Младшая сестра в благодарность угостила его смертельной дозой героина, а снимки запустила в желтую прессу. – Весьма изощренная месть! – ухмыльнулся актер-злодей, охочий до разного рода скабрезностей. – Месть? – недоуменно пожала плечами субретка. – Но разве старшая сестра была в чем-то виновата перед младшей? – Конечно, виновата! По всему видно, что она была эгоисткой и не беспокоилась о своих близких, – вмешался резонер. – А ей следовало заметить душевные муки младшей сестры и помочь бедняжке советом, ободрить… уступить мужчину, наконец! – Но с какой же стати отдавать своего мужчину?! – воскликнула ведущая актриса, возмущенно дрожа платиновыми локонами. – Но это было бы чертовски красиво и благородно! Главреж наслаждался ситуацией. Он любил устраивать актерам такие маленькие провокации и наблюдать потом за перепалками, которые часто помогали ему найти оригинальное сценическое решение или по-новому прочитать тот или иной образ. Однако и выходить подобным дискуссиям из-под контроля он не давал и строго дозировал «выброс пара». – Продолжим! – постучал он карандашом по черной папке. – Увидев в газетах, как его любимая дочь «развлекается», старый банкир свалился с сердечным приступом, младшая же дочь обманом заставила его переписать на нее все акции, а потом упрятала отца в психлечебницу и прибрала к рукам весь бизнес. Газеты со скандальными снимками дошли и до жениха старшей сестры, и он от стыда и горя пытался застрелиться… – Вот глупость! – раздался чей-то возглас. – Мог бы просто с ней порвать! – Или поехать и намотать ее волосы на кулак! – Вы понятия не имеете об офицерской чести! – Но стреляться это как-то не по-мужски, неактуально! – Не по-мужски было поверить в измену любимой женщины и не попытаться даже выяснить, в чем дело, – вдруг тихо сказала молоденькая стажерка, студентка театрального училища. На нее косо посмотрели и снова повернулись к главрежу. – Так он застрелился или нет, этот недотепа-десантник? – спросил злодей с кровожадным любопытством. – Младшая сестра нашла его в госпитале, выходила, утешила, и он в благодарность на ней женился. Она поставила его во главе банка, и с той поры они оба жили если и не счастливо, то сыто и благополучно. – А что же со старшей сестрой? – ведущая актриса забеспокоилась, что ее роль окажется короткой. – Из того наркопритона она попала в дешевый бордель, – мрачно сообщил главреж. – Ее заставили отрабатывать потраченный на нее героин. Потом были шайка наркоторговцев, тюрьма – она прошла все круги ада. И все-таки нашла в себе силы порвать с прошлым и вернуться к нормальной жизни. Хоть ей потребовалось на это больше десяти лет. – Десять лет! – ахнула женская половина труппы. – Граф Монте-Кристо ждал двадцать четыре, – напомнил актер-трагик. – Месть – это блюдо, которое подается основательно остывшим, – изрек резонер. – Ах, не говорите банальностей! – вмешался первый любовник. Актеры атаковали главрежа вопросами: – Расскажите, как она отомстила? – Ведь она нашла младшую сестру и бывшего жениха? – Сначала она отыскала в психбольнице своего отца, – ответил главреж, – и ухаживала за ним несколько месяцев, за всеми забытым, впавшим в полный маразм стариком… Но перед самой кончиной сознание к нему вернулось, и он узнал свою дочь, и умер, держа ее руку в своей, с ее именем на устах… Женщины, не стесняясь, плакали, даже ведущая актриса перестала беречь макияж. У кое-кого из мужчин тоже подозрительно блестели глаза. – А как она узнала, кто ее подставил? – задумался комик. – Одноклассник младшей сестры успел проболтаться кому-то из приятелей-наркоманов, – охотно пояснил главреж. – Так этот слух дошел до старшей сестры, и она, вспомнив и сопоставив, все поняла. – Но после этого она, наконец, отомстила предательнице? – взволнованно всколыхнула могучей грудью заслуженная актриса. – Нет, она ее простила. – То есть как – простила?! – подскочил на месте трагик. – Этого не может быть! – прорезался голос у насовсем было онемевшего дублера. – Да, простила, – главреж открыл последнюю страницу пьесы и прочитал с пафосом: «В наших жилах течет одна и та же кровь, ты моя родная сестра! Рассудок требует взыскать с тебя за все зло, которое ты причинила мне и нашему отцу, но сердце с этим не согласно. Я прощаю тебя». – Нет, я категорически против! – воскликнул трагик. – Это в корне неправильный финал! Старшая сестра должна была отомстить! Заставить младшую страдать и мучиться, отнять у нее мужа, разорить ее, отправить за решетку или даже продать в какой-нибудь южноевропейский бордель – для такой негодяйки ничего не было бы слишком! – Младшая сестра сама себя наказала, – снова тихонько промолвила стажерка. – Она предала отца и сестру – людей, которые действительно ее любили, ради мужчины, который никогда ее не любил. И старшая сестра, поняв, как та несчастна, пожалела ее и простила. – Откуда в вас столько пошлой романтики, деточка? – с жалостью поглядела на студентку бывшая дама с камелиями. – Романтика проходит, как и юношеские прыщи, – вздохнул резонер. – А ведь вся эта история – «Разбойники» Шиллера, только наоборот! – вдруг воскликнул комик, славившийся своей эрудицией. – Старшая сестра – Карл фон Моор, младшая – ползучий гад Франц, а десантник… десантник – Амалия фон Эдельрейх. Тут, не выдержав, громко хрюкнул даже трагик. – Посмотрите на физиономию этого Хворостова, – главреж показал всем фото самородка. – Разве по ней не видно, что он не читал никакого Шиллера? – Там еще лучше видно, что сам он не мог сочинить никакой драмы, – сказал резонер. – Значит, срисовал с натуры! Наша жизнь подкидывает порой сюжеты, которые Шиллеру и не снились, – подытожил дискуссию главреж. – Кстати, старшая сестра, сиречь Карл фон Моор, не заколола Амалию, то есть десантника, Франц тоже остался жив, наркоторговцы не сожгли замок фон Мооров, или, как бишь его, банк… и давайте больше не будем перетряхивать эту побитую молью классику! Пьеса «Потому что ты есть у меня» была поставлена, и имела оглушительный успех. Массмедиа дружно восторгались режиссерскими находками: монологом младшей сестры из второго акта, который она проговаривала, ползая по сцене на животе, в то время как вокруг нее падали сверху камни, символизируя несправедливости жизни, и – из четвертого акта – оргией в наркопритоне, где актеры и актрисы, облаченные лишь в юбочки из одноразовых шприцев, надували и кидали в старшую сестру разноцветные презервативы, а она ловила и шумно прокалывала их ножницами, символизируя стойкость духа. Финальная же сцена, где сестры ровно семь минут молча смотрели друг другу в глаза, а из недр динамиков, нарастая, лился рефреном монолог о прощении, заставила рыдать весь зрительный зал, включая скептически настроенных критиков. Но самая громкая слава обрушилась на автора пьесы. Фото простого парня Никиты Хворостова не сходили со страниц газет и глянцевых журналов, телеканалы дрались за право взять у него интервью, маститый кинопродюсер вел переговоры об экранизации пьесы, не менее маститый композитор пожелал создать мюзикл, а проворные рестораторы поспешили включить в десертные меню сладкий хворост. После очередного фуршета в одном из закрытых клубов к молодому драматургу подошел элегантный господин лет сорока, с благородной сединой на висках и с лицом красивым, но бесконечно усталым. – Скажите мне, – спросил он, запинаясь от волнения, – от кого вы узнали эту историю? – Вам что, не понравилась пьеса? – растерянно пробасил Никита, оглядываясь в поисках пресс-секретаря, который тут же вырос из-под земли ему на подмогу и заявил, что господин Хворостов не дает несанкционированных интервью. – Можете ничего не отвечать мне, – с мукой в голосе проговорил незнакомец. – Таких совпадений не бывает. Просто я только сегодня понял, что у меня украли жизнь… Он медленно побрел прочь, ссутулившись, словно постарев на двадцать лет. Красивая стройная дама в брильянтах пыталась его остановить, он посмотрел на нее тяжелым взглядом и вдруг со всей силы ударил ее по лицу. Несколько репортеров, не успевших поймать пощечину в кадр, дружно взвыли от разочарования, а Никита сочувственно пробормотал, глядя на поссорившуюся пару: – Вот бедняги! У них, наверно, своя драма… – Сообщите нам о ваших творческих планах! – тут же окружили его несколько микрофонов. – Да я пока не думал, – широко и виновато улыбнулся господин Хворостов. На следующий день все газеты вышли с заголовками: «Он сказал – подумает!» Кабинетик был такой крошечный, что в нем едва помещались компьютерный стол, два стула и шкаф. – Они собираются ставить сериал, а еще выпустить водку «Хворостовскую», – сказал Никита, садясь верхом на стул и водружая локти на его спинку. – Пускай ставят, – беспечно отозвалась хозяйка кабинета, продолжая изучать на мониторе таблицы котировок. – Мне обещали проценты с продаж и с этого, как его… проката… – Ну и в чем проблема? – Это твоя пьеса, до последней запятой! – А ты отдуваешься за меня на презентациях и телешоу. – Ты хоть представляешь, какие это бабки? – Не в деньгах счастье. – Малахольная ты, Лизавета, – сказал Никита. Она ему нравилась, потому что не задирала нос, как другие менеджерессы. С ней можно было выпить пива в баре через дорогу, поболтать о футболе, о мотоциклах и обо всем на свете. Никита часто гадал, сколько ей лет – то ли двадцать пять, то ли сорок? Она носила некрасивые очки, собирала волосы в простой «хвост» и ездила на видавшей виды «тойоте». А еще за ней ухаживал вице-президент банка, противный тип с рыжими усами, к которому Никита втайне ее ревновал. Однажды парень подслушал их разговор в этом самом кабинетике. – Вы все про меня знаете. Зачем я вам такая? Я даже не смогу родить вам ребенка. – Поверьте, для меня это всё неважно. Вы много страдали, позвольте мне сделать вас счастливой. – Если вам так хочется кого-то облагодетельствовать, женитесь на бедной сироте из провинции. – Когда мне надо кого-то облагодетельствовать, я перевожу деньги в фонд хосписа или детского дома, а на вас я хочу жениться, потому что люблю. И знаете, что? Я буду повторять вам это до тех пор, пока вы не скажете «да»! Никита, почесав затылок, посмотрел на Лизу, бойко стучавшую по клавишам компьютера. Ставки, котировки… как она во всем этом разбирается? Говорят, у нее финансовый талант. А от должности старшего менеджера отказывается так же настойчиво, как и от гонораров за телешоу. Малахольная… – Слушай… – он помялся немного. – А ты на самом деле все это придумала? – Конечно, придумала, – ответила она, не отрываясь от монитора, на котором по-прежнему мелькали диаграммы и столбцы цифр. – Карлы фон мооры в наше время не живут.
Царапка: Интересный рассказ получился.
Светлячок: Чё-то не прониклась. Видимо сильно интеллектуально.
Gata: Царапка, Светлячок, спасибо за отзывы! Светлячок пишет: Видимо сильно интеллектуально Чего-то автор, значит, перемудрил :)
Gata: ВЕНЕРА И АДОНИС Подражание Перо Зубацу В Петербурге часто идет дождь. Я привыкла к нему, Как люди привыкают ко всему на свете. Но сегодня он особенно некстати, Потому что мы с мужем собрались в театр. Собрались впервые за полгода. Он – профессор, у меня – ресторанный бизнес, Дети выросли. Как всё быстротечно… Только серый дождь над серым городом Не желает униматься. Я поставила диск с Фаусто Папетти И откинулась на спинку сиденья. На Садовой улице пробка, бесконечная, Как этот серый дождь. По тротуарам, съежившись под зонтами и капюшонами, Бегут куда-то прохожие. Едва ли они спешат в театр, где ждет меня муж, И уже звонил несколько раз, А я ему говорю, что слушаю Фаусто Папетти, Потому что не хочу бежать под серым дождем, Рядом с унылыми прохожими. Смешно и глупо бежать по лужам В элегантных вечерних туфлях, Глупее только надеть в ресторан рваные джинсы. Такое мог позволить себе один Сережка, несносный Сережка, А я над ним смеялась. Я называла его просто Сережка. Сергей - было слишком чинно и взросло Для его непослушной шевелюры, Для его карих глаз с чертовщинкой, Для его белозубого смеха. Саксофон не умеет так жизнерадостно смеяться, И дождь не умеет смеяться, Они умеют только плакать, И хотят, чтобы я плакала вместе с ними. Я все знала еще до того, Как он успел со мной заговорить. Он был слишком красив, чтобы уметь быть верным, Слишком красив и слишком порочен. Он, конечно, стал бы мне изменять И тратить мои деньги, и было еще миллион сто причин, Чтобы выбросить этот каприз из головы. Но я могла позволить себе этот каприз, И я позволила. Муж снова и снова набирает мой номер, ворча, Что в театре прозвенел второй звонок, Что шампанское в буфете слишком сладкое, А я плыву в океане дождя И безнадежно красных автомобильных огней, И вспоминаю, вспоминаю… Сережка не имел понятия, кто такой Фаусто Папетти, Не мог отличить саксофон от гобоя И с удовольствием носил шелковые рубашки, Которые я ему покупала. Он требовал к шелковым рубашкам бриллиантовые запонки, К запонкам – автомобиль и еще какую-то ерунду, И я все это дарила ему, Дарила ему себя, Хоть знала, что он не достоин этих подарков. А муж ничего не замечал, Или просто делал вид, что не замечает, Как я не замечала его звонков молодой аспирантке. Нам обоим так было удобно. Дети выросли, Сын пишет диссертацию, Старшая дочь познает тонкости ресторанного бизнеса, Младшая – художница и любит рисовать дождь, Унылый, как жалобы саксофона, дождь. Что в нем живописного? А в Испании было много солнца и Сережка, Мы ели паэлью, смотрели бой быков И орали от восторга. Его неистовые руки больше не будоражат меня по ночам, Его больше нет со мной, Но я ведь знала, все знала с самого начала. Только не знала, что моя дочь Станет писать его в образе Адониса, О котором он не имел ни малейшего понятия. Зачем ему какой-то Адонис, Когда в жизни столько сиюминутных наслаждений, И можно позировать обнаженным Юной художнице с целомудренными ямочками на щеках. Он говорил мне – не ревнуй, Ведь она меня только рисует, а ты – целуешь. Зачем я поставила Фаусто Папетти? Ведь он мне ничуть не нравится. Муж говорит, Фаусто Папетти нравится только мещанкам, Поэтому мы собрались пойти на Вагнера. Собрались впервые за полгода. Муж, наверное, уже слушает увертюру, А я слушаю дождь, саксофон и ненужные воспоминания. Я сказала Сережке – ты можешь оставить машину и рубашки, Тебе должно хватит моих подарков, Но меня больше не будет. Он смеялся и не верил мне, Говорил – не ревнуй, ревнуют только дуры, Ведь ничего не было. Ведь я все знала с самого начала. Но я видела, как он целовался с моей дочерью, Они целовались на вернисаже, прямо под портретом Адониса, Который купил потом какой-то банкир. Сережка сказал – я знаю, кто такой Адонис, Я прочитал, что Адониса любила богиня Венера. Хочешь, я достану портрет из дома этого банкира И порву у тебя на глазах? Я смеялась и не верила ему, Как не верю этому дождю, Который плачет крокодиловыми слезами, Хотя бы он выплакал над одним городом Всю воду земли. Я не вспоминаю жаркую испанскую бессонницу, Потому что в Петербурге слишком дождливо И слишком много дел. Даже в театр мы с мужем собрались впервые за полгода, Но слушает Вагнера он один, Потому что я по-прежнему в плену саксофона и дождя. В новостях передали – Был ограблен особняк какого-то банкира, Грабитель пытался скрыться, Но шел дождь, и он не справился с рулем. Их достали через несколько часов со дна Невы - Грабителя и его трофей, Сказали – Адонис пострадал от воды. Банкир, наверное, получит страховку. Я бросила машину с Фаусто Папетти где-то на обочине, Среди размытых красных огней, И бреду в элегантных вечерних туфлях по лужам. Сережка, мой несносный Сережка, Прости меня...
Роза: Катя, ты меня тоже удивила этой историей. Никак тебя не могла заподозрить.
Gata: Роза пишет: Никак тебя не могла заподозрить Почему? :)
Роза: Gata пишет: Почему? :) Ты можешь всё, но я была железно уверена, что есть еще желающие поучаствовать в драмофесте.
Gata: Хы, sapienti sat :)
Светлячок: Жесть, конечно, но наша БНская. Персы как на подбор. Сергуню почему-то жалко.
Тоффи: Gata пишет: Подражание Перо Зубацу Я нашла то стихотворение, о котором шла речь. Оно, несомненно, более романтическое и настраивает совсем на другой лад. А история про МА, ее семейство, и молодого любовника - что-то в духе "буржуазной" классики 19 века, саркастично-обличительное. Про Соню больше ничего не сказано. Я позволю себе додумать, что она сильно переживала и написала, может быть, еще один портрет Сергея. С матерью, скорее всего, прервет отношения.
Gata: Света, Тоффи, мяурси за внимание! Тоффи пишет: Про Соню больше ничего не сказано Честно говоря, на Соню уже не хватило времени :) Поэтому можно додумывать что угодно, хоть целый роман написать - автор не имеет возражений.
NataliaV: "Цепи любви" - даже не знаю, что сказать. Мне надо это как-то принять, чтобы рассуждать без эмоций.
Gata: NataliaV пишет: "Цепи любви" - даже не знаю, что сказать. Мне надо это как-то принять, чтобы рассуждать без эмоций. Да, "Цепочки" несколько мрачноваты :)
NataliaV: "Пятнадцать минут надежды" действительно совершенно далеки от сериала. Образ Ольги мне было трудно принять при всем уважении к автору. Я скорее содержанкой вижу Анну, чем Ольгу. Но это брюзжание. По сути происходящего в рассказе можно сказать, что Михаил все сделал правильно. Бежать надо от этих людей. Ольга не пришла и не могла бы прийти. Слишком привыкла не напрягаться, но при этом получать. В кошелек ли, по лицу ли. Она все стерпит. Остался неприятный осадок от этой истории. Всё-таки повлияло то, что я читаю сейчас иную Ольгу в ролевых и фанфиках.
Gata: Наташа, если тебе на глаза попадется еще рассказ "Ангел-хранитель" - не читай его, пожалуйста :)
Светлячок: NataliaV пишет: Образ Ольги мне было трудно принять при всем уважении к автору. Ты проведи параллель и всё будет ок. Точек соприкосновения нет, но сама по себе история цепляет. NataliaV пишет: Я скорее содержанкой вижу Анну, чем Ольгу Не только ты. Корф и Репнин тоже. Только Саня решил, что содержать девушко слишком накладно и буквально воспринял ее просьбу о работе
Царапка: Светлячок пишет: Только Саня решил, что содержать девушко слишком накладно и буквально воспринял ее просьбу о работе Что ей и было надо
Gata: Ой, про Аннэт в моей теме не надо дискусов, плиз! :)
NataliaV: Gata пишет: Наташа, если тебе на глаза попадется еще рассказ "Ангел-хранитель" - не читай его, пожалуйста Если попадется, обязательно прочитаю. Любопытно стало.
Мод: Прочитала драмы. Всегда особенно нравилась первая часть рассказа "Цепи любви". Интересные и убедительные образы всех героев. А вот "Рубиновый браслет" читаю впервые. Сложная, тонкая вещь. Спасибо, Гата, получила большое удовольствие. Меня немного смущает в обсуждении "Нюшка", "Вовка". На этом форуме немного режет глаз. Наверное, придираюсь.
Gata: Благодарю всех за внимание! NataliaV пишет: Если попадется, обязательно прочитаю. Любопытно стало Мое дело было предупредить. Потом, чур, не жаловаться, что аппетит пропал :) Мод пишет: Меня немного смущает в обсуждении "Нюшка", "Вовка" Еще есть Нюренция и Корфуша
полная версия страницы