Форум » Альманах » "Когда настанет время узнать" - 2 » Ответить
"Когда настанет время узнать" - 2
Тоффи: Название: "Когда настанет время узнать" Рейтинг: PG-13 Жанр: Мелодрама Сюжет: по мотивам романов Рафаэля Сабатини, сериалов "Бедная Настя" (в основном) и "Одна ночь любви" (чуть-чуть) Герои: Владимир, Анна, И.И.Корф, семья Долгоруких и несколько неглавных персонажей из ОНЛ Примечание автора: спасибо Царапке и Gata Blanca за советы при написании фика Начало
Ответов - 33, стр:
1 2 All
Алекса: Тоффи пишет: Одной он с тобой крови или нет, мне-то он, слава Богу, не родственник! Мария Алексеевна так узнаваема в этой фразе. До чего же неприятный типус Андрей Долгорукий. Обращается с Анной, как с вещью, то беру, то заберите свои объедки, барон.
Gata: Неужели Тоффи с продолжением Судя по накалу, развязка уже вот-вот, но боюсь сглазить муза, чтобы он не зажал финал :) Тоффи, мы рады твоему возвращению и все в нетерпении
Тоффи: Спасибо за отзывы! Мне очень приятно, что меня и мой рассказ не забыли. Еще раз простите, что так долго не было обновления. NataliaV пишет: Неспешно, вдумчиво пишите. Как романы позапрошлого века Я старалась писать именно в этом стиле. Приватно одна из читательниц посетовала, что немного пафосно, но с этим бороться, увы, труднее :) Алекса пишет: До чего же неприятный типус Андрей Долгорукий. Обращается с Анной, как с вещью, то беру, то заберите свои объедки, барон Если любовь раскрывает в человеке самые лучшие стороны, то ревность - самые темные. Gata пишет: Тоффи, мы рады твоему возвращению и все в нетерпении Я почти дописала, но мне хотелось бы, чтобы текст "вылежался", хотя бы несколько дней. Потом окончательно поправлю и выложу. Стыдно представлять читателям полусырую вещь.
Тоффи: Глава XXII. В библиотеку вошел невысокий сухощавый человек лет сорока, с бледным умным лицом. По пятам за ним семенил поручик Писарев. Пропустив гостей, дворецкий удалился и притворил дверь. Полковник Дубельт поклонился княгине. — Мария Алексеевна, — произнес он церемонно, — я приношу вам и вам, князь, мои самые искренние соболезнования по случаю понесённой вами тяжелой утраты, а также прошу извинить меня за то, что вторгаюсь к вам в минуты священного горя, — гость не мог не заметить, что горе, о котором он упомянул, казалось, не затронуло этих людей. — Я бы не стал вас беспокоить, — продолжал он, — но князь, как будто, настаивал на моем присутствии? — Настаивал на вашем присутствии? — почтительно переспросил Андрей. — Я и надеяться на это не смел, господин полковник! — Вы не просили меня прийти, верно, — ответил Дубельт. У него был негромкий строгий голос и говорил он размеренно и неторопливо, взвешивая каждое слово. — Но я захотел поближе ознакомиться с этим делом. Наш человек, — указал он на Писарева, — сообщил, что в вашем доме находится заговорщик, агент самозванного сына покойного Великого Князя Константина Павловича, и вы желаете побеседовать об этом со мной. — Все, о чём я просил господина поручика, — произнес Андрей с поклоном, — это получить приказ об аресте этого человека. Свое признание я намеревался сделать позже. — Его сиятельству графу Бенкендорфу не хочется, чтобы подобные дела получали огласку, пока все необходимые доказательства не будут собраны самым тщательным образом, — сухо проронил Дубельт. — Разговоры на эту тему нарушают общественное спокойствие и, как часто, к сожалению, случается, провоцируют волнения и беспорядки. Прежде чем выписывать ордер на арест, я должен убедиться, насколько основательны ваши подозрения. — Но этот заговор — не плод моего воображения! — воскликнул Андрей, выведенный из равновесия неспешной рассудительностью собеседника. — Это вполне реальная угроза, и я берусь это доказать. — В таком случае — прошу вас, — полковник сделал приглашающий жест. Вид Андрея выдавал его все возраставшее нетерпение. — Если вам угодно, я начну сейчас же. Мне стало известно, что сообщники самозванца вступили в заговор и готовят выступление против государя. Дубельт спокойно кивнул головой. — За годы моей службы, князь, мне приходилось сталкиваться с бесконечной вереницей разоблачений, имевших такую же преамбулу. К счастью, столь многообещающее начало обычно не имеет никакого продолжения. — Моя история явится исключением из общего правила, — выпалил Андрей. — У вас имеются доказательства? — Документальные доказательства, и среди них — письмо от самозванца. Лицо Дубельта стало необычайно серьезным. — Это было бы весьма прискорбно, — пробормотал он, давая понять, что, какие бы чувства он не обнаружил при разоблачении заговора, ими никак не могли оказаться радость или удовлетворение, на которые самонадеянно рассчитывал Долгорукий. — Кому же, позвольте спросить, предназначалось это письмо? — Моему покойному отцу, — ответил князь. Полковник приподнял брови. — Я обнаружил это письмо после его смерти, — продолжал Андрей, — и едва успел вырвать из рук курьера, который намеревался уничтожить письмо. Моя преданность его императорскому величеству указала мне единственный путь, и я обратился к поручику Писареву с просьбой раздобыть приказ об аресте этого изменника. — Ваша преданность государю достойна восхищения, князь, — произнес Дубельт, и даже самое проницательное ухо не уловило бы в его голосе иронию. — Не думаю, что его императорское величество осудил бы вас, даже если бы вы скрыли это письмо, принимая во внимание то, кому оно было адресовано. Ваш поступок — это образчик высокой гражданской доблести, достойной лучших сынов Древнего Рима. Андрей низко поклонился, благодаря полковника за комплимент, а княгиня спрятала циничную ухмылку за распахнутым веером. Корф, незаметно державшийся на заднем плане, рядом с креслом воспитанницы покойного князя, тоже улыбался, и бедная Анна, заметив его улыбку, немного приободрилась. — Весьма скоро, господин полковник, — сказал Владимир, — вы обнаружите, что гражданская доблесть князя достойна сравнения с патриотизмом не гордых римлян, а сынов Израилевых. Дубельт с холодным недоумением повернулся к Корфу. Он хотел что-то сказать, но Андрей его опередил. — Леонтий Васильевич! — воскликнул он. — То, что я сделал, я сделал бы, даже если бы это привело к моей гибели. Я знаю, что на уме у этого предателя. Он вообразил, что я хочу совершить сделку, но клянусь, что я даже и не помышлял об этом, ибо, предав факты известности, поздно ими торговать. Я готов отдать вам найденные мною письма совершенно безвозмездно, но я питаю робкую надежду на то, что граф Бенкендорф оценит службу, которую я ему сослужил, принеся в жертву честь моего отца, движимый правдивым желанием быть полезным отечеству. — Разумеется, князь, — еще холоднее проронил Дубельт. — Его сиятельство, я уверен, никогда не позволит, чтобы такая — гм! — преданность осталась невознагражденной. — Я прошу только об одном, господин полковник, и прошу ради памяти моего отца, над чьим именем нависла опасность оказаться запятнанным. Я прошу вас не подвергать его большему позору, чем тот, что обрушится на него вследствие раскрытия этого заговора. Владимир одобрительно хмыкнул: рассуждая беспристрастно, он вынужден был признать, что со стороны его брата то был довольно тонкий ход, продемонстрировавший недюжинную хитрость и прозорливость, наличие которых трудно было подозревать в Андрее. — Я имею в виду, господин полковник, — продолжал молодой князь, — причастность моего отца к истории со строительством Храма Спасителя. Он мёртв и не может сам защитить себя от обвинений, которые выдвинул против него наш враг, князь Воронцов. В результате расследования может вскрыться, что некоторые поступки моего отца не совсем… не совсем достойны благородного человека. Я говорю об этом с огромной болью и стыдом. Но в одном случае речь идет о предотвращении опасного мятежа, в то время как другое приобретает частный характер. Я буду просить, господин полковник, дерзнув напомнить о моей помощи в разоблачении заговора, который я не смог бы раскрыть, не обнажив истинной роли, сыгранной в нем моим отцом, я буду умолять его сиятельство, чтобы он, приняв во внимание эти соображения, позволил строительной истории почить с миром. Мой отец уже сполна расплатился за неё своей жизнью. — Я сочувствую вам, князь, — произнес Дубельт несколько мягче. — Я искренне вам сочувствую и сопереживаю вам, Мария Алексеевна. Что же до скандала с недостроенным храмом… я могу только выдать приказ о заключении под стражу человека, которого вы задержали, после того, как доподлинно выясню, существуют ли основания для его ареста. Однако, я полагаю, что та готовность, с которой вы предоставили в наше распоряжение документы, обладающие несомненной ценностью, и ваше благородное стремление служить на благо отечества не будут забыты, и граф Бенкендорф не захочет увеличить груз ваших несчастий, усугубленных горем от недавней потери близкого человека. — О, господин полковник! — вскричал Андрей в порыве воодушевления. — У меня нет слов, чтобы выразить вам мою благодарность! — А у меня нет слов, — вмешался Корф, — чтобы выразить мое восхищение. Превосходный спектакль! Браво, Андрей Петрович! Вы — талантливый человек. — Вы бессердечны, сударь, — нахмурился Дубельт. — Нет, господин полковник, это не бессердечность, а непринужденность — дитя спокойной совести. Княгиня метнула на него взгляд, далёкий от обожания. — Не слушайте этого гнусного предателя, Леонтий Васильевич. Он гордится чистой совестью, несмотря на то, что замешан в отвратительной истории. Андрей взял письма с крышки секретера и вручил их полковнику. — Вот письмо лже-наследника к моему отцу, а вот письмо моего отца к упомянутому самозванцу. Из их содержания вы можете сделать вывод, как далеко зашло дело, и какие милые шалости творятся под носом у Третьего отделения. Дубельт с сосредоточенным видом отошел к окну, чтобы прочесть письма. Андрей облокотился на спинку кресла, в котором сидела его мать; оба поглядывали на Корфа, а тот, в свою очередь, поглядывал на полковника, и по его лицу бродила загадочная улыбка. Мать и сын видели, как он наклонился и прошептал что-то на ухо Анне, и заметили, как её глаза загорелись страхом и любопытством. Писарев переминался у двери с ноги на ногу, украдкой наблюдая за всеми ними, не привлекая ничьего внимания — в этом занятии он достиг высот совершенства благодаря длительной практике. Наконец, Дубельт отошел от окна, шелестя сворачиваемыми документами. — Это очень серьёзно, князь, — произнес он, — и граф Бенкендорф не преминет лично поблагодарить вас за услугу, которую вы ему оказали. Я полагаю, что вы вправе рассчитывать на его признательность и доброту. Он упаковал письма и, указывая на Корфа, коротко спросил: — Этот человек?.. — Курьер, доставивший моему отцу письмо от самозванца и, вне всякого сомнения, собиравшийся доставить ответ. Полковник извлёк из кармана бумагу и, присев к секретеру, взял в руку перо. — У вас, конечно, есть доказательства? — осведомился он. — В избытке, — последовал ответ, — Моя мать может засвидетельствовать, что именно он привез письмо, а если этому потребуется подтверждение, достаточно вспомнить, как этот мошенник напал на поручика Писарева, о чём последний, наверное, успел вам сообщить. У негодяя была одна цель — завладеть этими документами и уничтожить их. Я застал его на месте преступления, и это могут подтвердить мои слуги, которые помогли мне взломать дверь, чтобы попасть сюда, и силой отнять у него письма. Дубельт кивал головой в такт его словам. — Всё ясно, — изрек он и окунул перо в чернильницу. — Не совсем, — лениво протянул Корф. — Что, если противная сторона сумеет предоставить убедительные доказательства своей невиновности? Полковник недовольно покосился на него. — Вам будет предоставлена такая возможность, сударь, — сказал он. — Кстати, назовите ваше имя. Корф лукаво взглянул на него и громко объявил: — Я — князь Владимир Петрович Долгорукий. Посреди всеобщего шока княгиня громко расхохоталась. — Он сумасшедший! Я давно это подозревала. Полковник, оправившись от изумления, раздраженно хлопнул ладонью по крышке секретера. — Ваше имя, сударь? — повторил он. — Я — князь Долгорукий, — твердо прозвучало в ответ. Дубельт, нахмурившись, откинулся на спинку стула — не столько разгневанный, сколько приведённый в замешательство прозвучавшей в словах молодого человека уверенностью. — Когда я всё объясню, — сказал Владимир, — вы поймёте, как ловко вас обвели вокруг пальца. А голословные обвинения, брошенные в мой адрес — будто бы я курьер заговорщиков… — он пренебрежительно пожал плечами. — Не думаю, что мне придется опровергать их после того, как вы услышите остальное. Князь, побагровев и сжав кулаки, шагнул вперед, но мать поймала его за рукав и вернула на прежнее место подле своего кресла. — Фи, Андрей! — досадливо поморщилась она. — Разве можно сердиться на этого несчастного безумца? Корф подошел к секретеру и, облокотившись на него, окинул взглядом присутствующих. — Я готов признать, господин полковник, — произнес он, — что совершил нападение на поручика Писарева, швырнув ему в лицо горсть табака, чтобы избавиться от его общества и завладеть бумагами, которые он искал в этом секретере. Но признаю только это, и больше ничего. Я не могу признать, например, что предметом моих поисков были представленные вам документы. — Что же тогда? — Господин полковник, — Владимир огорченно покачал головой, — кажется, я ошеломил вас своим заявлением, а потому прошу вас собраться с силами, чтобы выслушать ещё одно, — вся его апатия внезапно развеялась, как дым. — На вашем месте, я бы дважды подумал, прежде чем подписывать приказ об аресте, потворствуя тем, кто жаждет моей гибели и не остановится ни перед чем, даже перед лжесвидетельством, чтобы осуществить свои намерения. Я имею в виду, — он выбросил руку в направлении княгини и своего брата, — жену покойного князя Долгорукого и его сына. Остолбеневшие от неожиданности и наглости этого заявления, мать с сыном лишились дара речи, а Дубельт холодно вымолвил: — Я начинаю думать, что княгиня была права, утверждая, что вы не в своем уме, если только… — он внимательно посмотрел на молодого человека, — если только ваше безумие не отлично разыграно. — Довольно! — гневно выкрикнул Андрей, срываясь с места. — Почему мы должны тратить наше время на этого безумца? Запишите его как Корфа — барона Владимира Корфа — под этим именем он известен. Однако полковник не шевельнулся, продолжая внимательно смотреть на Владимира. — Я располагаю неопровержимыми доказательствами того, что сказал. — Доказательства? — Да, доказательства, — произнес Корф, вновь извлекая из кармана кожаный футляр, а из футляра — свидетельство о рождении, которое и положил перед Дубельтом. — Не ознакомитесь ли вы для начала с этим, господин полковник? Полковник прочитал и покачал головой. — Это ещё не делает вас тем, кем вы изволили себя назвать. Разве что доказывает, что вы являетесь незаконнорожденным сыном покойного князя. — Это ещё не всё, — сказал Владимир, жестом фокусника выхватывая другой документ и выкладывая его перед Дубельтом — копию записи, сделанной в церковно-приходской книге Двугорского уезда о смерти его матери. — Вы сочетались с князем браком весной двадцать пятого года, не так ли, Мария Алексеевна? — спросил Владимир у княгини. — Да, сразу после великого поста, — бросила она. — Но зачем вам это? — Терпение, мадам. Обратите внимание на эту дату, — барон снова повернулся к Дубельту. — Моя мать скончалась двадцать пятого ноября одна тысяча восемьсот двадцать пятого года. — Я вижу, — кивнул жандармский полковник. — А вот бумага, хранившаяся в этом секретере, и которой я завладел, учинив насилие над поручиком Писаревым. Я полагаю, вы согласитесь, что если иногда цель и оправдывает средства, то это относится как раз к нашему случаю. Вот то, что камня на камне не оставит от всех жалких обвинений в приписываемой мне измене, — и он вручил Дубельту последний документ. Из-за спины полковника Андрей и его мать, которые неслышно приблизились, не в силах справиться с разыгравшимся любопытством, читали этот документ расширившимися, остекленевшими глазами — напуганные заранее, ещё не успев до конца постичь весь ужас внезапно открывшейся им неумолимой правды. — О Боже! — простонала княгиня, вникнув в смысл прочитанного, пока Андрей силился что-то понять. — Это подлог! — Нет, сударыня, не подлог — потому что оригинальная запись сделана, как здесь говорится, в церковно-приходской книге Ильинской церкви в Чернигове, — возразил Владимир. — Я обнаружил этот документ вместе с несколькими письмами, которые моя мать написала отцу в первые месяцы после его возвращения в Петербург, в потайном ящике секретера час назад. — Но что это? — хрипло спросил Андрей. — Это свидетельство о браке моего отца, покойного князя Долгорукого, и моей матери, Веры Дроздовской, заключенном в Чернигове, в 1824 году. — Он повернулся к Дубельту. — Теперь вам всё ясно, Леонтий Васильевич? — спросил он. — В 1824 году они сочетались браком; в конце ноября 1825 года моя мать умерла; однако еще весной 1825 года мой отец женился на присутствующей здесь Марии Алексеевне Бобриковой. Полковник угрюмо кивнул. — К счастью, — произнес Владимир, — мне вовремя удалось завладеть этими доказательствами. — Стоит ли говорить ещё раз, как этим людям было важно заставить меня замолчать, и как мало заслуживают доверия обвинения, выдвинутые ими против меня? — Черт побери!.. — зарычал Андрей, но мать схватила его за руку. — Уймись, болван! — прошипела она ему в ухо, напоминая, что им следует держать свои мысли при себе, думать и тщательно взвешивать каждое слово, прежде чем открыть рот. Перед ними вдруг разверзлась бездонная пропасть: один шаг — и оба они погибли. Андрей, доведенный до последней степени отчаяния, сделался послушным, как никогда, и покорно замолчал. Дубельт сложил бумаги и возвратил их владельцу. — Вы можете доказать, что искали именно эти документы? — спросил он. — Я готова это засвидетельствовать, — раздался мелодичный голос. Анна вышла вперёд и встала рядом с возлюбленным, бесстрастно-спокойная и уверенная в себе, какой и надлежит быть идеальной свидетельнице. — Я находилась в этой комнате, когда господин барон обыскивал секретер, что известно всем в доме; и я могу поклясться, что он нашел бумаги в одном из отделений секретера, в потайной нише. — Ваше сиятельство, — обратился Дубельт к Владимиру, — полагаю, что это вопрос можно считать исчерпанным. Не думаю, что граф Бенкендорф одобрит мои действия, если я подпишу приказ об аресте на основании одних только устных заявлений. — Вы глупец! — взвизгнула та, кто до этого часа называлась княгиней Долгорукой, в ярости накидываясь на полковника. — Прошу вас, сударыня, успокойтесь, — попытался он её образумить. — Какой же вы глупец! — бушевала она. — Клянусь спасением моей души, этот человек — изменник и заговорщик, и разыскивал здесь письмо самозванца, что бы он вам не говорил! — Мадам, вы можете клясться чем угодно, — резко ответил Дубельт, задетый оскорбительными нападками этой фурии, — и призывать в свидетели хоть самого Господа Бога, вам теперь все равно никто не поверит. — А вы, вы мне верите? — гневно допытывалась она. — Верю я вам, или нет, не имеет значения, — уклончиво ответил он. — Это уже ничего не изменит. Ваш покорный слуга, мадам, — он отвесил ей прощальный поклон, уже не из вежливости, а только в силу укоренившейся привычки, небрежно кивнул Андрею и направился к двери, услужливо распахнутую перед ним поручиком Писаревым. С порога он повернулся к Корфу: — А вас, Владимир Иванович, я прошу пока никуда не выезжать из Петербурга. Возможно, его сиятельство захочет лично с вами побеседовать. — Да, господин полковник, — поклонился ему новоявленный князь Долгорукий. Дубельт удалился. Поручик, помешкав мгновение, исчез вслед за начальником: игра закончилась, и закончилась поражением Андрея, а что было такому человеку, как Сергей Писарев, делать на проигравшей стороне?
Mona: Сложная и запутанная история. И конец мне видится не скоро. Мария Алексеевна больше всех остальных героев привлекает моё внимание.
Gata: А мне кажется, всё главное уже случилось. Князь Владимир Петрович Долгорукий - а что, звучит Тоффи пишет: Полковник Дубельт поклонился княгине Я думала, сам АХБ припожалует :) Тоффи, спасибо за продолжение Ждем, что дальше.
Тоффи: Gata пишет: Ждем, что дальше Дальше - конец. Наконец Глава XXIII Игра была закончена, и проиграна Долгорукими. Все понимали это, и никто так, как Анна, в чьем добром сердце нашлось место для жалости к женщине, всегда относившейся к ней безжалостно. Девушка мягко дотронулась до плеча жениха. — Что вы собираетесь делать, Владимир? — спросила она голосом, в котором прозвучала тревога, теперь уже не за него. Андрей и Мария Алексеевна стояли рядом. Княгиня вцепилась в руку сына, будто ища в нём поддержку в этот миг краха. Владимир смотрел на них, спрашивая себя, что сейчас чувствуют эти два надменных и жестоких сердца. Мать и сын выглядели совершенно раздавленными обрушившимся на них ударом. Но вот княгиня шевельнулась, словно очнувшись от летаргического сна. — Идём, Андрей, — хрипло произнесла она, не выпуская его руки из своей. — Идём отсюда. Теперь дар речи вернулся и к нему. — Нет! — крикнул он и выдернул свою руку из её пальцев. — Это ещё не конец! Казалось, он готов был броситься на брата, фигура его угрожающе напряглась, лицо посерело, взгляд дико сверкал из-под очков. — Это ещё не конец! — повторил он зловещим тоном. — Это ещё не конец, — спокойно согласился Владимир. — Вы ведь ждали совсем иного, не так ли? — он печально усмехнулся, глядя на них. — Я пытался пробудить в вас милосердие, я напомнил князю об узах, которые нас связывают, я пытался спасти его от совершения преступления, каким бы стало братоубийство… — Братоубийство? — злобно расхохотался Андрей. По губам Владимира снова пробежала грустная улыбка. Он жалел их обоих, жалел вполне искренно, но не потому, что они оказались в жалком положении, а потому, что у них не было души. Ему казалось, что это самое печальное, что может быть на свете, ведь человек без души — всё равно что мертвец. — Вы сказали господину Дубельту прекрасные слова о вашем отношении к памяти отца, — произнес барон, — выразили благородные сыновние чувства, и это было похоже на правду, вернее, господин Дубельт принял это за правду. Вы умоляли предать забвению историю с растратой на строительстве храма, ни словом ни обмолвившись о вашей личной выгоде. — К чему вы это говорите? — мрачно спросила княгиня. — Вы хотите посмеяться над нами, теперь, когда мы уничтожены и полностью в вашей власти? — Я и не думал смеяться, Мария Алексеевна, — ответил ей Владимир и повернулся к Андрею. — Петр Михайлович был вам отцом, кем никогда не был для меня — потому что не знал. Чувства, которые вы выразили полковнику Дубельту, движут теперь и мной, хоть я не собирался никому их выражать. В моём сердце нет ни любви, не ненависти к покойному князю, но ради имени, которое отныне принадлежит и мне, я покину Россию, кем приехал — бароном Владимиром Корфом. Доброе имя моей матери не нуждается в восстановлении, так как ее печальная история никому не известна. Забудьте её и вы, иначе мне придется поступить с вами безжалостно. Андрей отказывался что-либо понимать, но его мать уловила проблеск надежды и ухватилась за него. — Вы хотите сказать… что мы можем остаться в этом доме, теми, кем были… кем привыкли быть? — Да, — ответил он просто. Она смотрела на Владимира, потрясенная. — Вы думаете, что я великодушен? — усмехнулся он. — Ничего подобного. Ни титул, ни состояние князя Долгорукого мне не нужны. Слишком много болезненных воспоминаний, с которыми я хочу поскорее расстаться. Это всё, что я хотел вам сказать, в эту, может быть, последнюю нашу встречу. Пётр Михайлович, мой покойный отец, заключил с вами законный брак, сударыня. — Что вы сказали? — хрипло прошептала княгиня. — Это был законный брак, — терпеливо пояснил Владимир, спокойным, почти безразличным тоном. — Князь Долгорукий женился на вас, будучи уверенным, что Вера Дроздовская умерла. Чем бы он ни считал их связь — глупостью, опрометчивостью, и как бы ни боялся своего отца, которому не посмел рассказать правду, он бы никогда не пошел на такое преступление, как двоеженство, обманув Бога и вас. Именно это я намерен повторить полковнику Дубельту и, если потребуется, его сиятельству графу Бенкендорфу, чтобы убедить их не предавать огласке те обстоятельства, которые я вынужден был открыть, защищаясь от ваших обвинений. — Вы чертовски добры, сударь! — воскликнул Андрей. — Как тонко, а главное точно вы это подметили, — в своей обычной иронической манере проронил Владимир. А княгиня, не в силах произнести ни слова, шагнула вперед, простерев к нему руки, и по ее щекам — невиданное дело! — вдруг скатились две слезинки. Вид этих слез, исторгнутых чёрствым сердцем, иссушённого Бог весть какими невзгодами, растрогал Владимира. В неожиданном для всех порыве он шагнул к княгине и сжал её руки. Она едва не поцеловала его, но он не дал ей это сделать. — Довольно, ваше сиятельство, — сказал он, возвращая ей этими словами титул, которого чуть не лишил, обороняясь от её нападок. — Обещайте, что не станете свидетельствовать против меня, и мы будем квиты. Без ваших показаний Третье отделение едва ли сможет что-то предпринять против меня. — Неужели вы можете подумать, что я… что мы… после всего, что случилось… — её губы дрожали. — Конечно, нет. Мне ничего не нужно. Всего вам доброго, княгиня. Если я могу ещё на несколько минут воспользоваться гостеприимством этого дома, я буду вашим должником. — Этот дом... и всё... это ваше, Владимир Иванович, — напомнила она ему. — И всё же здесь есть то, что я возьму с собой, — сказал он, открыв перед княгиней дверь. Мария Алексеевна, прощаясь, заглянула ему в глаза. — Храни вас Господь! — сказала она с жаром, с которым никогда не молилась. — Он вознаградит вас за милосердие. — Всего вам доброго, сударыня, — повторил он снова, раскланиваясь. — И вам, Андрей Петрович, — добавил он, обращаясь к князю. Его брат взглянул на него, как будто собираясь что-то сказать, а затем, поддавшись настроению своей матери, протянул руку. Владимир сдержанно пожал её. «В конце концов, этот человек мой брат», — подумал он. Даже если его чувства к Андрею и не были теплыми, он великодушно изобразил сердечность. Закрыв за ними дверь, барон с облегчением вздохнул, а потом повернулся к Анне, и его лицо озарилось улыбкой, как солнцем хмурый день. Она бросилась к нему. — Пойдём, — сказал он с улыбкой, — единственное движимое имущество, которое я хочу забрать из дома отца. — Неужели ты рассчитываешь покорить меня подобными словами? — надула она губки. — К черту слова! — воскликнул Владимир. — Ты покорена. Признайся. — У тебя уже есть всё, чтобы ценить себя, — серьёзно произнесла девушка. — Кроме одного, Анна, — поправил он. — Только этого недостает мне, чтобы ценить себя больше, чем любой из королей. — Это уже лучше, — засмеялась она и вдруг заплакала. — Почему ты подсмеиваешься надо мной и пытаешься скрыть то, что у тебя на сердце? Зачем ты хочешь казаться легкомысленным и безрассудным даже после того, что ты сделал? Это было так благородно, и я очень горжусь тобой! — Гордишься мной, — эхом повторил Владимир. — Тогда как же могло случиться, что ты решила взять в мужья «этого самодовольного хлыща»? — сыронизировал он, вспомнив слова, которые она бросила ему той лунной ночью. — Как я тогда ошибалась, — проговорила девушка. — Тех, в ком мы ошибаемся, всегда стоит узнать получше, — философски заметил Владимир. — Зато ты не ошибся во мне. — Не ошибся, — ответил он, — считая тебе женщиной. — Кем же еще ты меня считаешь? — спросила Анна с улыбкой. — Послушай мое сердце, — сказал Владимир, крепко прижав её к своей груди, — и оно само скажет тебе об этом. Конец.
Светлячок: Надеюсь, Тоффи у тебя крепкие нервы, чтобы моё мнение прочитать. Все уже в ближнем и дальнем зарубежье знают, что я не поклонница пары Вован и Нюра, но иногда про них читаю. Твою историю читала из чисто спортивного интереса. Первый раз встречаю автора, у которого эти персонажи вааапче к сериальным не имеют ну никакого отношения. Другие люди. С другой планеты. Еще иногда такое же у Клепы проскакивало и у Гаты в "Грабеже". Но тут полнейшие розовые мыльные пузыри и ноль реальной жизни. Романтизм возведенный в абсолют. Поклонницы жанра будут в восторге. Андрей получился опереточным злодеем, но это как бы авторская трактовка. За кого не было мучительно стыдно, так это за МА. Княгинюшка вышла на ура! Как бы я не относилась в вованне, но у этих персов вся жизнь - борьба друг с другом и со своими недостатками. А хде это тут? "Зато ты не ошибся во мне" - да уж.
Mona: Светлячок пишет: Но тут полнейшие розовые мыльные пузыри и ноль реальной жизни. Романтизм возведенный в абсолют. Не вижу ничего ужасного в романтической подаче истории. В этом ее прелесть. В шапке темы автор указала, что это в некотором смысле микс из разных произведений, но с основными героями Анной и Владимиром. Читая фанфик Тоффи, я как будто окунулась в свою юность, где было много таких книг. Спасибо, Тоффи
Gata: Тоффи, как я могла пропустить финал твоей истории Хоть, в отличие от других читателей, я примерно представляла, чем она завершится, все равно интересно было наблюдать за сюжетом и героями. К тому же всегда приветствую отход от канона, разнообразие украшает жизнь :) Поздравляю с завершением титанического труда!
Тоффи: Светлячок, Mona, Gata, спасибо, что читали и спасибо за комментарии! Я ценю любые мнения, высказанные в доброжелательной форме. Зачем же отпугивать читателей, которых и так не слишком много. Gata, еще раз спасибо за помощь и критику на начальном этапе публикации, твои и Царапки замечания очень мне помогли. К сожалению, Царапка потом отсеялась. Видимо, как и Светлячку, ей мои герои показались пришельцами с другой планеты :) В основу этой истории легли события одного из романов Сабатини, поэтому я была немного заложницей чужих образов. Но мне показалось, что главные герои очень похожи на героев БН. По крайней мере, на тех, какими бы я хотела их видеть. Уверена, сможете увидеть и вы, если мысленно очистите с них сценарную шелуху, избавив от всех взаимных глупостей и обид.
Gata: Тоффи пишет: К сожалению, Царапка потом отсеялась Ой, Тоффи, не сглазь, а то дискуссий не оберемся Тоффи пишет: Уверена, сможете увидеть и вы, если мысленно очистите с них сценарную шелуху, избавив от всех взаимных глупостей и обид Там столько всего налеплено, что очистить, мне кажется, невозможно. Легче создать новые образы, что ты и сделала
Lutik: С удовольствием прочитала эту работу и хочу выразить благодарность автору. Чувствуется изысканность и красота. ВА очень понравились. Андрей огорчил. Но был момент, где он не показался мне полным негодяем. Это порадовало. Тоффи , спасибо!
полная версия страницы