Форум » Альманах » "Хроноход барона Корфа" » Ответить
"Хроноход барона Корфа"
Gata: Иронически-фантастическая повесть в двух частях. Примечание: прода по графику, автора не шантажировать
Gata: У меня непритязательный вкус – мне вполне довольно самого лучшего. Трудно избежать будущего. (О. Уайльд) Часть I. Нашумевшая находка в особняке Трубецких-Нарышкиных была, бесспорно, интересной, дав пищу для восторга многочисленным паломникам от культуры и прессы. Старичок-эксперт из Русского музея чуть не плакал над каждым предметом из груды старинного столового серебра: – Вы только посмотрите, Оленька, что за прелесть! – Не Фаберже, но довольно мило, – улыбнулась я, изучая под настороженным взглядом дамы из комитета по охране исторических памятников клеймо на подсвечнике с сатиром. Не будь у меня верительной грамоты Международной конфедерации антикваров и арт-дилеров, не видать бы мне от пузатого сатира даже рожек. – А это? Но посмотрите же, посмотрите! Вы думаете, это рюмка? Нет, это целая поэма! – глаза Сергея Степановича горели таким вдохновением, будто речь шла не о серебряной посуде, а о лирике серебряного века. Я не стала спорить с восторженным старичком и переключила внимание на другую поэму, то есть вилки и ножи с фарфоровыми ручками. Почти такой же столовый набор, в числе прочих осколков дореволюционного дворянского быта, достался мне от прабабки – одной из первых красавиц Варшавы и наследницы старинного шляхетского рода. Прадед был ей под стать, и вместе с несколькими фамильными портретами и серебром-фарфором (остальное богатство сгинуло в огне революции и трех войн) я унаследовала что-то вроде графского титула. Сашка этим обстоятельством страшно гордился и, знакомя меня с родителями, без запинки выложил им мою генеалогию вплоть до первого раздела Речи Посполитой. В корнях, уходящих ко временам Стефана Батория и Владислава Ягайло, он уже изрядно путался, но нас обоих грела уверенность, что впереди – целая жизнь, и мы успеем наверстать упущенное в первые полтора года. Возможно, и успели бы, если бы не одна закавыка, о которой грустно вздыхал еще Лопе де Вега: любовь, конечно, рай, но райский сад нередко ревность превращает в ад. Респектабельный молодой бизнесмен ревновал меня с необузданностью пещерного человека. Я ежеминутно должна была оправдываться, что улыбнулась именно ему, а не «тому кретину» из "Порше Кайен", или лабуху в ресторане, или – как ты могла?! – крашеному тенору в опере. Наряжалась и причесывалась я, по глубокому убеждению любимого, лишь с целью соблазнить постороннюю особь мужского пола, косметика же и туфли на шпильках подвергались гонениям не хуже, чем ведьмовские метлы в эпоху инквизиции. На первых порах меня это умиляло, потом в глубине души заворочалось раздражение, а под конец возникло настойчивое желание сбежать в Антарктиду, ликвидировав предварительно все виды связи, чтобы ревнивец не донимал меня беспрестанными телефонными звонками и атаками на электронный ящик – уж не изменила ли я ему с каким-нибудь пингвином? Последней каплей стало, когда в очередную мою поездку в Лондон Сашка потребовал, чтобы я не выключала на ночь скайп. – Положу ноутбук рядом с собой на подушку и буду смотреть, как ты спишь… словно ты со мной и никуда не уезжала. – Слышишь шум воды в душе? Там мой новый любовник, и я сейчас собираюсь к нему присоединиться! – рассвирепела я и в бешенстве захлопнула ноутбук, заодно выдернув из телефона сим-карту. Сашка дозвонился до меня через портье отеля на следующее утро. Я уже остыла настолько, чтобы выдавить в трубку: «Поговорим дома», – а по возвращении в Питер без обиняков выложила всё, что я думала о перспективах наших отношений, вернее, о полном отсутствии каких бы то ни было перспектив. Сашка категорически не желал с этим соглашаться, караулил меня на каждом углу с цветами, писал в нэймбуке длинные прочувствованные послания, клянясь гасить вспышки ревности еще на старте… и тут же страстно допрашивал, на кого я его променяла. – Как Нарышкинский клад? – вклинился в мои невеселые размышления звонок Натки. На правах самой близкой подруги, озабоченной крахом моей личной жизни, она раз в день находила деликатный предлог поинтересоваться, чем я дышу, и не пора ли прочищать мои легкие от яда депрессии. – Я получила от знатоков кладов четыре приглашения на ужин. – Мало, – заявила Натка. – Теряешь форму. – Больше никаких мужчин, – вздохнула я устало. День был тяжелый, после серебряной увертюры пришлось побывать еще на нескольких мероприятиях, где присутствовали, к сожалению, не одни только предметы искусства. – Ты не погорячилась? – хихикнула в трубку подруга. Конечно, погорячилась. Однако было совершенно ясно, что из неудачного романа с Сашкой мне придется выползать долго и тяжело, и в пучину новых отношений я готова буду пасть еще очень не скоро. Но Натка снова не дала мне насладиться жалостью к себе. – Я сегодня выходная, приезжай. Обсудим, что делать с твоей мужефобией. – У меня нет никакой мужефобии и еще одна деловая встреча. – Вечером? – Клиентка – старушка, ей так удобно. – Старушка, – проворчала Натка. – Нет, надо срочно принимать меры! – Я куплю мартини, если ты об этом. – Вообще-то Дюсик подарил мне какую-то дорогущую водку… Дюсик – Андрей Долгорукий, надежда российской дипломатии и будущий Наткин муж – покладисто не возражал против наших с подружкой посиделок, хоть и был порядочным занудой. – Оставь водку Дюсику, – улыбнулась я. – Ему будет приятно. Ариадна Антоновна, назначившая мне встречу, оказалась дамой необъятных статей, задрапированных в уйму метров дорогущего японского шелка, и оглушительно энергичной, несмотря на свои восемьдесят пять. Она собиралась передать коллекцию покойного мужа в дар одному из питерских музеев, но всё не могла решить, в какой именно, требовала советов, тут же их отвергала, заставила меня смотреть семейный альбом и беспрестанно курила крепкие сигареты в антикварном мундштуке. Я вышла от нее поздно вечером с головной болью, заехала за мартини и закуской и позвонила Натке, что скоро буду. Поздний час вымыл с узкого старого Невского полчища разномастного транспорта, распиравшие его днем, как красные кровяные тельца жилы ревнивца. Обычно я всегда сохраняю бдительность за рулем, но сегодня, видимо, на какие-то мгновения выпала из реальности, потому что так и не поняла, откуда возникли на проезжей части эти двое в черных пальто – перебегали улицу или с неба свалились, – но, кажется, успела задеть их крылом своего БМВ-седана. Они барахтались у кромки тротуара в груде мокрого снега, который городские власти, объявившие крестовый поход против сосулей, не всегда успевали убирать. «Chwała Bogu, живы», – промелькнуло в голове, когда я выскочила из машины. Крови тоже не было видно. – С вами всё в порядке? – спросила я, приготовившись обороняться от справедливого гнева, но пострадавшие повели себя на удивление культурно, лишь один чертыхнулся, поднимаясь и помогая встать другому. – Ne s'inquiétez pas… mademoiselle, – перед последним словом он сделал паузу, посмотрев на меня странным взглядом, будто ему никогда раньше не доводилось видеть женщин, – tout est bien. Подумайте, какой Версаль! Всей душой надеясь, что волноваться не о чем, как утверждал этот велеречивый незнакомец – не хватало мне сегодня только разбирательств с полицией и страховщиками, – я более внимательно покосилась из-под полуопущенных ресниц на горе-героев дорожного приключения. Оба были не первой свежести, лет под пятьдесят, интеллигентного вида, но при этом одеты в невообразимые, до пят, пальто с пелеринами и воротниками из чернобурки, как в фильме «Последняя дуэль Пушкина», на премьере которого мне пришлось пару лет назад отбывать культурную повинность. Кажется, они твердо держались на ногах, однако бросить посреди улицы тех, кого едва не задавила, было бы, пожалуй, не комильфо. Мое предложение подвезти их до дому привело незнакомцев в замешательство, но когда я распахнула заднюю дверцу машины – впервые в жизни перед мужчинами, исключительно из чувства вины, хотя еще вопрос, кто тут был виноватее, – более разговорчивый, наконец, сделал осторожный шаг к седану. Наклонился, заглянул в салон, зачем-то потрогал рукой потолок и сиденье, и только после этого пригласил своего спутника садиться. Меня покоробило от подобного лакейства, но какое мое дело – может быть, один из них важная шишка, а второй – его телохранитель и привык обнюхивать каждый сантиметр вокруг драгоценного босса. «Босс» между тем занял всё заднее сиденье, проворчав что-то в адрес «тесной колымаги». Przepraszam, pan, на роллс-ройс я еще не заработала. Дверцу он не пошевелился закрыть, а его приятель ли, охранник, так долго возился с ручкой, что мое терпение лопнуло. Сколько можно прикидываться жертвой ДТП! Я сама захлопнула заднюю дверцу и распахнула переднюю, ткнув ему на место рядом с водительским. – Merci, mademoiselle. Изысканные манеры в мужчине хороши, когда сочетаются с умением что-то сделать самостоятельно. – Куда вас отвезти? – сев за руль, спросила я на любезно-деловом французском, на котором общаюсь с директором Лувра мсье Анри Лауреттом, игнорируя все его попытки перевести беседы в игривое русло. – Во дворец, – последовал ответ. Я не стала ехидно уточнять – в Зимний или в Константиновский, рассчитывая, что по дороге они вспомнят более адекватный адрес, а если не перестанут валять дурака, высажу их у метро. Но шутник справа от меня не желал униматься. – Ваш экипаж едет без лошадей, мадемуазель? И он еще, наверно, мнит себя остроумным. – Лошади под капотом, – сообщила я, глядя на дорогу, чтобы еще кого-нибудь не задеть ненароком, – триста или четыреста, мой механик должен точно знать. Конюх, выражаясь вашим языком. Для любопытного незнакомца, судя по воцарившемуся на целую минуту ошеломленному молчанию, это явилось откровением, но, довольно быстро переварив информацию, или, наоборот, не став над ней задумываться, он приступил ко мне с новым вопросом: – Позволит ли мадемуазель осведомиться, где мы сейчас едем? Мы проезжали площадь Восстания, о чем я и поставила моих пассажиров в известность. – Какого восстания? – раздался с заднего сиденья властно-требовательный голос. – Декабристов, – буркнула я, выруливая на собственно Невский. Дурацкий вопрос требует такого же умного ответа, но сзади вознегодовали не на шутку. – Этих… бунтовщиков?! Кто посмел?! – Мадемуазель, вероятно, что-то перепутала, – поспешил его успокоить мой сосед, – но завтра же я потребую объяснений у генерал-губернатора. – В отставку, без объяснений! Во что превратился проспект?! – продолжал негодовать тот, кто сзади. – Почему перекрашен Аничков дворец?! Кто позволил сенатору Баранову надстроить три этажа?! – это было брошено в адрес, кажется, бывшего Елисеевского магазина. – Что за скульптура перед театром? – рявкнул он на памятник Екатерине. – Почему мне не доложили об этих безобразиях, граф?! – Вам не надоело, господа? – мне стало скучно их слушать. – Не настолько же сильно я вас стукнула. – Вы знаете, кого везете в вашей карете, мадемуазель? – вкрадчиво, но с какой-то потаенной угрозой осведомился пассажир одесную. Я мельком бросила на него взгляд, стараясь не терять из виду замигавший оранжевым светофор, – внимательные серые глаза, волосы с густой проседью, начинающие редеть на макушке, и – Jesus! – франтоватые узкие бачки, погибель дам середины позапрошлого века. – Не теряю надежды выяснить, – фыркнула я, – иначе придется везти вас в отделение полиции. – Граф Александр Христофорович Бенкендорф, – изрек мой сосед, в подтверждение своих слов расстегивая пальто с нелепой пелериной, явив мне мундир голубого цвета с матово блеснувшими серебром эполетами и целой россыпью старинных российских орденов. – Господи, чего только не изобретают мужчины, чтобы запудрить женщинам мозги, – вздохнула я, устало размышляя, сбежали мои пассажиры из сумасшедшего дома, или хорошо отметили репетицию в каком-нибудь драмтеатре. Знакомый режиссер, кстати, настойчиво приглашал меня на премьеру спектакля о Натали Гончаровой, обещая, что эта премьера взорвет театральный мир обеих столиц – уж не знаю, что там был за детонатор, так как старалась всегда держаться подальше от эпицентров подобных взрывов. Так не был ли подослан «граф Бенкендорф» предприимчивым главрежем, чтобы возбудить во мне интерес к свежей трактовке драмы пушкинского семейства? Сейчас всё и выясним, мстительно подумала я, сворачивая налево по Садовой, и через несколько минут остановила седан возле недавно отреставрированного дома, где Наткины родители, работавшие в Италии, купили ей квартиру. – Приехали, господа, – широко улыбнулась я, выбираясь из машины. Они вылезли вслед за мной и стояли, настороженно озираясь по сторонам. – Доходный дом купца Архипова, – заметил голубой мундир. – Возможно – не интересовалась, – бросила я в ответ, достав из багажника две сумки и сунув ему в руки одну из них – с тремя бутылками мартини, а вторую – с соком и закусками – его приятелю, у которого до сих пор подрагивали усы, то ли от негодования, то ли были криво приклеены. – Мы приглашены на гусарскую вечеринку? – заинтересовался «Александр Христофорович», поглядев на бутылки. Пытливостью он обладал воистину жандармской. – Нет, мы с подружкой хотели поболтать за жизнь. Напиться в хлам и забыть, какие мужики сволочи. К присутствующим это не относится, – нашла я нужным уточнить, набирая номер Наткиной квартиры на домофоне. Продолжение следует.
Роза: Gata пишет: прода по графику, автора не шантажировать Gata пишет: достав из багажника две сумки и сунув ему в руки одну из них – с тремя бутылками мартини, а вторую – с соком и закусками – его приятелю, у которого до сих пор подрагивали усы, то ли от негодования, то ли были криво приклеены. Это правильно. Графа и имперора в носильщики. Катя, с новым фанфиком.
Светлячок: Роза , не смешно. Тебе уже всё дали прочитать, а нам будут по каплям сцеживать. Всё пока нравится. Ольга - антиквар с директором Лувра. Ей идёт всё дорогое. Натка с шикарной хатой и едкими замечаниями. Тоже в тему. Дюсик с водкой на мой взгляд не сочетается, но да бог с ним, не про него история. Беня-душка прибыл из Гос.совета прямо под колеса авто сладкой курочки. Олик надесь правильно одета? Попка обтянута? Gata пишет: осведомился пассажир одесную. Катюш, прошу без старославянского, а?
Эйлис: Светлячок пишет: Катюш, прошу без старославянского, а? Можно спросить, почему?
Gata: Роза пишет: Это правильно. Графа и имперора в носильщики А на что они еще в нашем веке годятся Светлячок пишет: Дюсик с водкой на мой взгляд не сочетается С водкой сочетается всё, поверьте старой пьянице Светлячок пишет: Катюш, прошу без старославянского, а? Читай, расширяй кругозор, дорогой племянник. А то всё бы с кочергами играться ))))
Роза: Светлячок пишет: Олик надесь правильно одета? Попка обтянута? Кто про что, а лысый про расческу.
Светлячок: Эйлис пишет: Можно спросить, почему? Потому что это слово выглядит инородным телом в тексте, ИМХО. Gata пишет: Читай, расширяй кругозор, дорогой племянник. Дядя, я вам лично Закон Божий сдавал. С пятого раза и с пятой рюмки.
Эйлис: Светлячок пишет: Потому что это слово выглядит инородным телом в тексте, ИМХО. Я верю автору. Думаю, все будет органично.
Gata: Объяснять смысл иной гармонии - все равно что разжевывать анекдот
Алекса: Начало интересное. Я вообще люблю истории с перемещениями из века в век. Gata , Можно уточнить, как часто или как редко будет прода?
Gata: Алекса пишет: Я вообще люблю истории с перемещениями из века в век Я тоже грешна :) Алекса пишет: Можно уточнить, как часто или как редко будет прода? Постараюсь денька через три, чтобы читатели не успевали забыть, о чем велась речь в предыдущей части
Lana: Граф невозмутим в любом веке, даже самоходная повозка его не слишком-то поразила. Понравилось повествование от первого лица, а графу высказаться дадут? Думами своими граф с нами делится редко.
Gata: Граф - человек не слова, а дела :) Но не исключено, что и от его имени когда-нибудь фик напишу
Gata: Подруга поджидала меня на площадке и весело удивилась: – Олюнь, ты же сказала, что больше никаких мужчин? – Наталья Александровна, разрешите вам представить, – начала я церемонным тоном, – вот это – сам шеф жандармов, граф Александр Христофорович Бенкендорф, а это… – …а это, наверно, император Николай Первый? – еще больше развеселилась Натка. У подружки был легкий нрав и, что самое ценное – умение быстро встраиваться в любую, казалось бы, самую немыслимую, ситуацию. Журналистская выучка. – Его императорское величество государь Николай Павлович, – строго поправил «граф» без намека на улыбку. – Значит – Саша и Коля, будем знакомы, – резюмировала Натка. – Проходите, мальчики, чувствуйте себя, как дома! Мы с подружкой дружно охнули, приняв на руки две тяжеленные шинели наших новых знакомых. Под шинелями у них обнаружились не только ордена и эполеты, но и длинные сабли в чеканных ножнах с золотой насечкой, вид которых заставил меня нахмуриться, но я решительно отмахнулась от промелькнувших смутных подозрений, как абсолютно шизофренических. Гости тем временем отстегнули сабли и аккуратно поставили в углу прихожей. Этикет девятнадцатого века. – Где ты их подобрала? – шепотом спросила у меня Натка. Я в двух словах поведала ей о недавнем инциденте, добавив, что, хоть пострадавшие и несут ахинею, при всем при том не производят впечатления опасных маньяков. – Мы и сами можем быть еще какими опасными! – подмигнула мне подружка, провожая самозваного императора с таким же самозваным шефом жандармов в просторную гостиную, где над всей современной обстановкой, не теряясь и не выбиваясь из нее благодаря ловкому дизайну, величаво главенствовал уцелевший с царских времен камин. Я очень любила этот камин, с насупленными львиными мордами по бокам, затейливой росписью трещинок на беловатом мраморе и кованой чугунной решеткой. Если бы не мое приключение, мы с Наткой устроили бы пирушку прямо под львиными мордами, на ковре, отбросив туфли и хорошие манеры, но общество мужчин, пускай даже немного с приветом, обязывало держать марку. Гостей мы водворили на кожаный диван, перед низким овальным столиком, в два счета сервировали привезенные мной закуски, Натка вытащила из холодильника матовую литровую бутыль «Царской золотой», я наколола лед. Пока мы сновали туда-сюда, наши кавалеры о чем-то переговаривались вполголоса, но я постоянно ловила то на себе, то на подруге их взгляды… нет, не хамские, не плотоядные, однако было что-то в этом деликатном любопытстве, внушавшее мне неосознанную тревогу, которая, впрочем, рассеялась без следа, когда я заметила, как густо покраснел Николай Павлович, пытаясь отвернуться от легкомысленной шлицы на Наткиной юбке. Я немедленно прониклась к нему симпатией пополам с сочувствием – матка боска, сохранились же еще в наше время целомудренные мужчины, только каково ему живется, бедолаге, среди нас, красивых и раскованных? Голубой мундир не краснел и не тушевался, из чего я сделала вывод, что он в этом вопросе прочнее закален, хотя готова была поклясться, что и ему покрой моих брюк не дает покою. Назло ему я пронесла летящей походкой себя и вазу с фруктами через всю гостиную, удовлетворенно констатировав, как он моргнул. Моргнул, кашлянул и обратился к нам с речью, в самых изысканных выражениях сообщив, что «его величество» в полнейшем восторге от оказанного ему приема, лишь недоумевает, почему такие очаровательные и милые дамы не поручили хлопоты прислуге. – Мы отпустили горничных и дворецкого, – вмешалась Натка, отобрав у меня фрукты и водрузив их в центр ломившегося от закусок столика. – Хотели напиться, а не ронять же лицо при слугах. Свое, кстати, она успела привести в порядок, как и прическу, я тоже машинально подвела губы карандашом, бегая от холодильника к шкафчику с посудой. Мы зажгли свечи и выключили верхний свет. – Разливайте, мальчики, – кивнула Натка на батарею бутылок, белозубо улыбаясь. – Какие у вас красивые костюмы… – Эполеты и сабли – это так романтично, – томным голосом подхватила я. Кто бы их ко мне ни подослал, сейчас мы вынем из них всю подноготную. Однако гости стояли насмерть. После нескольких тостов нам с подружкой удалось выяснить лишь, что они владеют русским языком ничуть не хуже французского, жутко старомодны, при этом не прочь приволокнуться за молодыми симпатичными особами – по крайней мере, Николай Павлович, который уже вполне освоился, одарил Натку витиеватым комплиментом и даже ловко умудрился поцеловать у нее кончики пальцев. Интерес же его приятеля ко мне носил, увы, пока совсем не романтический характер, потому что этот зануда четыре раза подносил рюмку водки ко рту и все четыре раза, лишь сделав вид, что отпил, ставил полнехонькой обратно на стол. Наверняка он не пропустил мимо внимания, что и я не тороплюсь допить свой мартини – это нервировало, но я принуждала себя расточать флюиды, уповая, что хотя бы один из них проникнет под непрошибаемую броню голубого мундира. Натка поставила какой-то блюз, что снова лишило наших гостей равновесия. Они с одинаковым недоумением стали озираться по сторонам, усиленно делая вид, будто не догадываются об источнике звука. – Оркестр, вероятно, находится в соседней комнате? – высказал осторожную «догадку» более трезвый. - Какие необычные звуки, - пробормотал Николай Павлович. Я хмыкнула и прошептала Натке на ухо: – Мальчики еще не вышли из образа, включи им что-нибудь классическое. – Ноу проблем, – пожала плечами подружка, и блюз сменила одна из грациозных фантазий Моцарта. Под Моцарта кто выпил, кто опять замешкался. Наши с псевдо-жандармом взгляды скрестились над столом. – Вы трезвенник или язвенник? – не удержалась я, поднося бокал с мартини ко рту. В ответ он неожиданно улыбнулся: – Ваше здоровье, мадемуазель, – и выпил. Очень красиво выпил, без русского лихачества и без европейской манерности, я даже залюбовалась невольно, но тут же одернула себя и отвернулась к вазе с фруктами. Он опередил меня, протянув персик. – Благодарю, но мне хочется винограду, – отвергла я галантный жест – будет знать, как сверлить меня жандармским оком – и, отщипнув пару ягодок от лиловой грозди, пихнула ногой под столом Натку, которая, кажется, позабыла о главной цели нашей спонтанной вечеринки и вообще чересчур увлеклась комплиментами «государя-императора». Неужели ей мало перепадает от ее болтуна-дипломата? Натка дрыгнула коленкой, сигнализируя мне, что всё помнит, и невинным тоном поинтересовалась у Николая Павловича, из какого он театра – если это, разумеется, не государственный секрет. – О, я очень люблю посещать театры и маскарады, – охотно окунулся тот в новую тему, целуя Наткину руку и понижая голос до интимного полушепота, – инкогнито. Только Александр Христофорович портит мне удовольствие, отправляя за мной своих жандармов, переодетых во фраки, которых те совсем не умеют носить и выдают и себя, и меня. – Ваше величество, – запротестовал голубой мундир, который я, как ни тщилась, так и не смогла представить в цивильном, – мой первейший долг… – Вот видите – он думает только о своем долге, и ничуть не заботится о хорошем настроении государя, – пожаловался Николай Павлович Натке, снова елозя усами по ее запястью. – Почему я нигде не встречал вас раньше, мадемуазель Натали? – Вот совпадение, – пьяно хихикнула она, – я вас – тоже. – Хотите, я угадаю, где вы могли бы встретиться? – под двумя непонимающими взглядами – наших гостей и одним лукавым – подружки, я сходила за давно примеченным свежим номером «Петербургского театрального журнала», пролистнула несколько страниц. – Какое совпадение! В «Приюте талантов» недавно состоялась премьера… – подробности я не смогла отказать себе в удовольствии зачитать вслух: – «Провал новой постановки скандального петербургского режиссера Кирилла Шишкина. Герои экзистенциальной драмы «Между Пушкиным и Дантесом» вялы и неубедительны, страсти надуманны, пафос истеричен, однако несомненной удачей явились эпизодические роли двух мракобесов российской истории – императора Николая Первого и его верного клеврета графа Бенкендорфа…» Николай Павлович, поперхнувшись очередной рюмкой, побагровел и закашлялся, а его «клеврет» проронил с каменным лицом: – На эту пьесу имеется разрешение цензуры? – После того, как пресса расхвалила его величество и ваше сиятельство, крамольней было бы запретить, – усмехнулась я. – Пьесу пусть играют, – прокашлявшись, дал великодушное соизволение Николай Павлович. – А журнал – закрыть, издателя – вон из столицы. Не так страшны лицедеи, как либеральные писаки. Натка, не моргнув глазом, поддержала тост за коллег, а мне пришлось спасать «Театральный журнал» от потянувшегося к нему голубого рукава. – Боюсь вас огорчить, но тираж уже разошелся по всему городу. – Будет изъят до последней страницы, – хмуро пообещал «Бенкендорф». Если бы я была председателем Союза театральных деятелей Калягиным, вручила бы ему «Золотую маску» и «Золотой софит» с премией Станиславского в придачу, минуя все фестивальные процедуры – настолько он был органичен в роли мракобеса. И какими только правдами-неправдами удалось Шишкину заманить этот самобытный талант под крышу своего убогого «Приюта»? – Жалко дядек, – вздохнула Натка, когда мы вышли на кухню за десертом. Мартини отворило в подруге шлюзы доброты, обычно дремавшей под одеялом журналистского цинизма. – Загремят ведь в отделение, и хорошо, если у них просто карманы обчистят… – Второй вполне трезв, дотащит приятеля до дому. – Что же они сразу не отправились домой, а полезли к тебе под колеса? – Ты хочешь оставить их здесь, – догадалась я. – Проспятся до утра, а утром разберемся, что с ними делать – отпустить с миром, или вызвать психбригаду. – А если они ночью нас убьют и ограбят? – Ты сама сказала, что они не похожи на маньяков, – напомнила мне подружка. Крыть было нечем, и мы с десертом вернулись к нашим гостям. Николай Павлович вскоре разомлел до такого состояния, что не смог бы покинуть Наткин диван, даже если бы мы попытались его оттуда изгнать, лишь бурно, насколько позволял заплетающийся язык, воспротивился намерению телохранителя отправить гонца во дворец: – Нет, не нужно никого посылать, иначе мадам Николя сама за нами спозаранку кого-нибудь пришлет. Пусть думает, что мы в Двугорском уезде… повелеваю вам, граф, выяснить, почему мы вдруг снова очутились в Петербурге… – и на этих словах захрапел. Натка заботливо укрыла его пледом, голубой мундир от заботы отказался и, сам притащив из прихожей свое пальто, стал устраиваться прямо на полу возле дивана. – Спокойной ночи, – пожелала я, уходя вслед за подругой. – Хоть в вашем возрасте следует больше беречь спину. – Благодарю, мадемуазель, я старый солдат. – Оно и видно, – хмыкнула я себе под нос. Показалось, что он услышал мои слова и тоже хмыкнул, но мне это было уже совершенно неинтересно, и я закрыла дверь. Продолжение следует.
Алекса: Продолжение еще интереснее. Наташа - веселушка-хохотушка и ей это очень идёт. Оленька несколько другая, чем я привыкла, но это лишь мои заморочки. Бенкендорф и в наше время ведет себя достойно, в отличие от описанной необузданной ревности моего любимца. Gata пишет: однако несомненной удачей явились эпизодические роли двух мракобесов российской истории – императора Николая Первого и его верного клеврета графа Бенкендорфа…» Николай Павлович, поперхнувшись очередной рюмкой, побагровел и закашлялся, а его «клеврет» проронил с каменным лицом: Это гениально.
Эйлис: Gata пишет: – …а это, наверно, император Николай Первый? – еще больше развеселилась Натка. У подружки был легкий нрав и, что самое ценное – умение быстро встраиваться в любую, казалось бы, самую немыслимую, ситуацию. Журналистская выучка. – Его императорское величество государь Николай Павлович, – строго поправил «граф» без намека на улыбку. – Значит – Саша и Коля, будем знакомы, – резюмировала Натка. – Проходите, мальчики, чувствуйте себя, как дома! Все, я под столом Катя это шедеврально. Обожаю перекрестки веков. ёGata пишет: – Разливайте, мальчики, – кивнула Натка на батарею бутылок, белозубо улыбаясь. – Какие у вас красивые костюмы… – Эполеты и сабли – это так романтично, – томным голосом подхватила я. Возьмите меня на эту вечеринку Gata пишет: однако несомненной удачей явились эпизодические роли двух мракобесов российской истории – императора Николая Первого и его верного клеврета графа Бенкендорфа…» Согласна- это гениально! Gata пишет: – Пьесу пусть играют, – прокашлявшись, дал великодушное соизволение Николай Павлович. – А журнал – закрыть, издателя – вон из столицы. Не так страшны лицедеи, как либеральные писаки. Натка, не моргнув глазом, поддержала тост за коллег Натали, ты жешь моя прелесть! Гаточка, жду проду. Начало гениальное.
Gata: Эйлис пишет: Обожаю перекрестки веков Этот жанр любили и Марк Твен, и Леонид Гайдай :)
Корнет: Отличное начало очередной ироничной истории от великолепной Гаты. Поражает невозмутимость выпавших в снег 21-го века мужский персоналий. Алекса пишет: Оленька несколько другая, чем я привыкла, но это лишь мои заморочки. Девушки, они сейчас такие девушки.
Gata: Корнет пишет: Поражает невозмутимость выпавших в снег 21-го века мужский персоналий. Они выпали не из глухого средневековья, тогда уже и пароходы, и паровозы были, а в Зимнем дворце даже и телеграф :)
Gata: Прихватив мартини и фрукты и скинув, наконец, обрыднувшие туфли, мы с Наткой расположились на огромной кровати в спальне. Сумку я тоже зачем-то взяла с собой, о чем мне почти сразу пришлось пожалеть, потому что в сумке валялся мобильный телефон, а Сашка не мог заснуть, не выяснив, где я и с кем. – О матка боска, – взвыла я, перетряхивая содержимое сумочки в поисках источника трезвона, нашла, отключила и без сил рухнула обратно на кровать. – Тебе его совсем не жалко? – спросила Натка. – Может, дашь ему еще один шанс? Я замотала головой: – Ни-ни! Порвато и растоптато. На свадьбе твоей буду гулять одна. – Почему одна? – подружка разлила мартини по бокалам и протянула мне один, весело подмигнув. – Присмотрись к Коле или Саше. – На имя Саша у меня теперь идиосинкразия, – не пришла я в восторг от этой идеи, – а Коля не в моем вкусе, да и ты ему, кажется, больше приглянулась. – Я просто ближе сидела, – ухмыльнулась Натка. – Ну а теперь – рассказывай про нарышкинское серебро! Хоть одна приличная плошка есть? Бутылка мартини опустела быстрее, чем у нас с подружкой иссякли темы для обсуждения, а ночью они все окружили меня – обиженный Сашка с полупустой бутылкой дипломатической водки, Ариадна Антоновна в свадебной фате под руку с Дюсиком, Натка, продающая на аукционе серебряные вилки, и дама из комитета по охране исторических памятников, измаравшая лоб Николая Павловича фиолетовым штампом «подлинник». Я отмахивалась от них, ворочаясь с боку на бок, но они одолевали со всех сторон, и вдруг из этой чехарды лиц и антиквариата вынырнул противный голубой мундир, погрозив мне пальцем: «Как вы могли не заметить, что у нас с государем нет мобильных телефонов?» «Обещаю купить вам завтра по смартфону, только оставьте меня в покое!» – взмолилась я в отчаянии. Он покачал головой, будто недоверчиво, однако разогнал толпу с вилками и амбициями, и сам бесшумно исчез. Рано утром меня разбудила настойчивая и пронзительная, как Сашкины телефонные позывные, головная боль. Подруга сладко посапывала, улыбаясь во сне то ли жениху, то ли новому поклоннику, я позавидовала ее беспечным сновидениям и поплелась в душ, потом на кухню – варить кофе. Из-за двери гостиной не доносилось ни звука. Похоже, от похмелья во всей квартире страдала одна я. Вскоре на турке расцвел коричневый пенный гриб, от терпкого запаха с ноткой имбиря хмурый мир, наконец-то, заулыбался. Сделав пару блаженных глотков, я достала с холодильника ноутбук, который безалаберная Натка имела привычку бросать где попало, но вместо шишкинского «Приюта талантов» набрала почему-то в строке поисковика – «граф Бенкендорф». Открыла ссылку и уставилась на портрет мужчины в голубом мундире при полном блеске уже знакомых мне регалий. «Отличный грим, только и всего», – попыталась я себя успокоить. – Доброе утро, мадемуазель! Я вздрогнула, уронив крышку ноутбука. Оживший портрет из википедии стоял на пороге подружкиной кухни, и лучи утреннего солнца, пронзая жалюзи, играли на алмазных лучах звезды Андрея Первозванного. Пять с половиной миллионов долларов на аукционе Сотбис. – Доброе утро, Александр… Христофорович, – выжала я растерянно-светскую улыбку, из последних сил сопротивляясь очевидному, и оттого еще более невероятному, но оно атаковало меня каждой пуговицей с мундира из тонкого благородного сукна, какое можно сейчас увидеть лишь в музеях. – Сварить вам кофе? – Благодарю, мадемуазель Ольга, – он был все так же изысканно вежлив, – но если ваши слуги уже вернулись, не будете ли вы любезны приказать сначала подать его величеству воды для умывания? – А я-то надеялась, что ваш друг проснется хотя бы камергером… – вздохнула я и рассмеялась над тем, как оживший портрет насупил брови. – Простите, это была неудачная шутка, у нас с подругой нет поползновений против российского трона. И прислуги, увы, тоже нет. Зато воды – сколько угодно! Он послушно пошел за мной в ванную комнату, где у заботливой Натки имелось всё необходимое для того, чтобы жених, проснувшись поутру, чувствовал себя, как дома. Змея-меланхолия ужалила под ложечкой – ещё недавно и в моей душевой чувствовал себя хозяином мужской махровый халат… Чтобы заглушить тоску, я стала подробно объяснять шефу жандармов устройство водопроводного крана и прочих чудес сантехники 21-го века, каковую науку он хоть и постиг не без труда, но в целом отнесся к ней одобрительно, проворчав лишь, что ленивая прислуга, не желающая таскать воду на себе, бывает необыкновенно изобретательной. – Водопроводная система имелась еще в Древнем Риме, – заметила я. – Вы увлекаетесь древней историей, мадемуазель? – он взглянул на меня, кажется, с уважением. – Нет, древностями, – буркнула я, чуть не добавив «кроме тех, которые носят эполеты», но удержалась. Все-таки передо мной был не последний человек в Российской империи, пусть даже и скептик прогресса. – Если его величеству еще что-нибудь понадобится, позовите меня или мою подругу. – Благодарю, мадемуазель Ольга, мы и так причинили вам и вашей подруге много беспокойства. – Какие пустяки, господин граф, – выдавила я очередную светскую улыбку и оставила его в царстве Мойдодыра закреплять полученный урок, чтобы потом преподать его самодержцу всероссийскому. Натка уже вылезла из-под одеяла и прыгала в одной пижаме на ковре, изображая утреннюю гимнастику. – Очухались? – спросила она, подразумевая понятно кого. – Их величество потребовали ванну и бритву. – Понятно, – со вздохом протянула Натка. – Надо вызывать бригаду. Даже слепоглухонемой раскусил бы, как ей не хочется этого делать. Неужто мою подружку и в самом деле очаровали императорские усы? Бедный Дюсик! – Не знаю, разочарую тебя или обрадую, но они – настоящие, – отчеканила я. И перечислила все доводы, под натиском которых сама капитулировала полчаса назад. Замечательно, что Натка не стала охать, ахать, или крутить пальцем у виска, а слету мне поверила. Нет, разок она все-таки пискнула, растянувшись в шпагат на ковре, но быстро взяла свое удивление под уздцы. – Итак, что мы имеем? – начала она деловито загибать пальцы. – Раз – двух нестарых привлекательных мужчин, имеющих некоторую ценность для отечественной истории… – Надеюсь, только для истории, – хмыкнула я. – Два – их никому нельзя показывать, – продолжила Натка, и ухом не поведя на мою шпильку, – потому что тогда в дурке вместе с ними очутимся и мы… – Скорее всего. – И три – подытожим: мы должны без шума и пыли аккуратно вернуть их в свое время. – Неплохо бы для начала узнать, каким образом они попали в наше. – Ученые открыли частицу Бога, что на этом фоне какие-то перемещения во времени! – отмахнулась Натка. – Эксклюзивное интервью для Первого канала, для ВВС… эх… все равно никто не поверит… – Врачи в Пряжке, говорят, полны участия к пациентам. – Ты сегодня явно встала не с той ноги, – проворчала подружка. – И вообще, в последнее время у тебя испортился характер. Если не помиришься с Сашкой, скоро станешь сухой злобной каргой, вроде этих ваших музейных крыс, которые стесняются голых мужчин даже на картинах. – Matka boska, причем тут Сашка?! – Так это твой голубой мундир тебя покусал? – Он не мой!!! – взорвалась я. – Неужели тебе не хочется придавить грудь этого напыщенного индюка каблучком? – лукаво прищурилась Натка. Ответить я не успела, потому что из недр квартиры вдруг донесся оглушительный грохот. Мы с Наткой испуганно переглянулись и, обгоняя друг друга, ринулись в ванную. Там нашим глазам предстал наполовину мокрый шеф жандармов, извлекавший совершенно мокрого императора из-под обломков душа. Стены, зеркало и даже потолок были заляпаны хлопьями пены для бритья, остатки которой белели на всклокоченных бакенбардах его величества и даже на серебряных жандармских эполетах. – Mille pardons, mademoiselles, – сконфуженно пробормотал граф Бенкендорф, – я был так неловок… Но какие-то нотки в его тоне заставили меня заподозрить, что он благородно выгораживает куда менее ловкого самодержца. – Если бы я знала, что вы окажетесь настолько неловки, предложила бы его величеству собственные услуги для утреннего туалета, – выпустила я парфянскую стрелу, повергнув Николая Павловича в багровую краску, а его верного клеврета – в дурное настроение. По крайней мере, на последнее я очень рассчитывала. Сам виноват, не будет подставляться. – Ату его! – прыснула Натка мне в ухо и в два счета выгнала меня вслед за шефом жандармов из ванной, заявив, что от нас пользы не больше, чем от мокрых тапочек, и государь может безбоязненно довериться заботам ее одной. Минут через двадцать умиротворенный и закутанный в сине-бело-голубой халат Дюсика, болевшего, как всякий добропорядочный петербуржец, за «Зенит», его величество с чашкой кофе блаженствовал в гостиной на диване, Натка порхала вокруг ангелом услужливости, а мы с хмурым графом Бенкендорфом уединились на кухне. Он без особой охоты согласился выпить кофе и заставил меня поперхнуться моим, когда вдруг положил на стол вчерашний номер «Театрального Петербурга», ткнув пальцем в дату на обложке: – Сейчас 2012 год от Рождества Христова, не так ли, мадемуазель Ольга? – Рада, что ничего не пришлось вам объяснять. Он на секунду или две прикрыл глаза, будто ждал от меня другого ответа, хоть, судя по вопросу, был готов именно к этому. И еще – наверняка знал, где находится таинственный коридор между веками, только не доверял мне ни капли и держал тайну при себе крепче, чем сам держался при его величестве. Я сердито допила кофе. Не доверяет, и черт с ним! Я не собиралась из-за этого плакать. – Кто сейчас находится на российском престоле, мадемуазель? Ох, как же ему нравилось задавать вопросы! От необходимости отвечать на очередной меня избавила заглянувшая на кухню Натка: – Его величество желают ехать во дворец. Я тихонько застонала, представив себе вавилонское столпотворение в Эрмитаже – орды туристов, вспышки фотокамер, которые безуспешно пытаются пресечь тщедушные старушки в униформе… кто-то наверняка узнает императора Николая I и захочет сфотографироваться с ним за сто рублей, как с Екатериной в Петергофе… Матка боска, почему они не свалились вчера под какую-нибудь другую машину?! С лица Натки тоже пропал обычный задор. – Александр Христофорович, – воззвала я к графу, как к последней нашей надежде, – вы должны убедить государя, что ему не нужно ездить во дворец. – Почему, мадемуазель? – Потому что… потому что дворец перекрасили, – проблеяла я, удачно вспомнив, что на антикварных акварелях царские апартаменты были веселенького желтого колера. – В зеленый цвет. Без ведома его величества. Но подозрительного шефа жандармов не сразил и этот аргумент. – В таком случае, – лопнуло у меня терпение, – предлагаю вам лично обозреть все изменения, которые претерпели дворец и Петербург за полтора столетия, а после уже решать, докладывать о них государю-императору, или пощадить его нервы. Чем скорее гости убедятся, что здесь никто их не ждет, тем скорее захотят вернуться обратно. – Я не могу оставить его величество, – снова нахмурился Бенкендорф. Натка поклялась аккредитацией в Госдуме и международной тайной, выболтанной ей Дюсиком, что с места не сойдет, охраняя покой самодержца всероссийского, и даже предложила в качестве залога два комплекта ключей от квартиры. Шеф жандармов взвесил их на ладони и… положил в карман. – Вот зануда, – проворчала Натка, когда он отправился переговорить с императором. – Посадил государя Всея Руси под домашний арест и даже глазом не моргнул. Придется тебе с ним попотеть. – Не думаю, что экскурсия займет больше двух часов. – Как раз успею угостить Колю бразильским омлетом с авокадо, Дюсик научил. Пальчики оближешь! – Почаще вспоминай о Дюсике, – посоветовала я. Натка с невинным видом похлопала ресницами. Продолжение следует.
полная версия страницы