Форум » Альманах » Мелодрамы от Gata » Ответить
Мелодрамы от Gata
Gata: В этой темке я предлагаю моим дорогим читателям короткие рассказы - любовные истории со счастливым финалом. У меня их, конечно, не так много, как юморесок, но кое-что имеется в загашнике, и может быть, еще напишу :)
Ответов - 126, стр:
1 2 3 4 5 6 7 All
Gata: Название: «Иезуит» Жанр: мелодрама, классика Герои: Владимир, Анна В дверь тихо постучали. Я отвернулся от окна, вынул изо рта погасшую трубку (погруженный в размышления, я не заметил, когда она перестала дымить) и ответил: – Войдите! Думал ли я, что сама судьба явилась ко мне тем пасмурным осенним утром – с голубой лентой в пышной русой косе, в простом домашнем платье из светлого шелка? Конечно же, нет! На столе лежало письмо от Катрин, которое я намеревался прочесть, покончив с важными делами, дабы ничто не мешало мне насладиться игривым слогом пылкой моей аманты и помечтать о скорой с ней встрече. – Вы звали меня, Владимир Иванович? – Да, мне нужно с тобой поговорить. Сядь, – я предложил вошедшей стул, она примостилась на самом краешке. Мой отец, барон Иван Иванович Корф, скончался, оставив мне в наследство ворох просроченных векселей, обветшалое родовое гнездо и ее, Анну. Хрупкая белокурая девушка, читавшая в подлиннике Шекспира и Гете и непринужденно извлекавшая из рояльных клавиш самые сложные пассажи Бетховена, стала моей собственностью между столовым сервизом севрского фарфора, двумя сотнями десятин леса и сворой борзых. Много лет назад взяв на воспитание осиротевшую малютку из деревни, холя и лелея ее, как родную дочь, отец за все это время почему-то ни разу не подумал о том, чтобы дать ей свободу. Каждое лето, когда я приезжал из корпуса на каникулы, он с гордостью рассказывал мне о новых успехах воспитанницы, которая под его покровительством прилежно занималась музыкой, иностранными языками и рисованием, – всем тем, что составляло досуг барышень, желавших прослыть образованными. Она была, кажется, хорошенькой, но не припомню, чтобы когда-нибудь это волновало мое воображение. В детстве я верховодил компанией дворовых мальчишек, и в одну из наших пиратских вылазок в сад к соседям, князьям Долгоруким, мы взяли с собой Анну. Она больше мешала нам, чем помогала, пугалась и плакала, а на обратном пути умудрилась свалиться в какой-то овраг и повредить ногу. Я получил от отца нахлобучку и больше не делал попыток подружиться с названой сестрой, хотя и вражды к ней не испытывал. Мне она представлялась, несмотря на ее успехи в музыке и живописи, никчемным существом, достойным только жалости. Повзрослев, я изменил разбойничьим привычкам. Теперь мне нравилось лакомиться сливами и грушами, не добывая их тайком, перебравшись через чужую ограду, а принимая из ручек очаровательных юных особ, чьи улыбки приятно кружили мою голову и подогревали тщеславие. Однако пуще амурных побед меня влекла военная слава. Без особых сожалений покинув уездных прелестниц, я отправился на Кавказ, отец же тем временем открыл в Анне новый талант – сценический, и принялся пестовать его с небывалым воодушевлением. Спустя два года я вернулся под родительский кров с георгиевским крестом и в чине ротмистра. Возвращение мое совпало с очередной премьерой в крепостном театре – «Ромео и Джульеттой», но я знал, что в тот вечер отец гордился мною не меньше, чем воспитанницей, сорвавшей бурные аплодисменты наших соседей-помещиков. После Кавказа меня оставили служить в столице, и я мог чаще видеться с отцом. В каждую новую нашу встречу я замечал с болью, как он слабеет, сдаваясь тяжелому сердечному недугу. Вскоре отца не стало. Оплакав его, я приступил к разбору дел, которые оказались, к счастью, не в столь унылом состоянии, как пытался меня уверить пройдоха-управляющий, и при должном радении всего через пару лет я мог освободить именье от бремени долгов. Мог. Но хотел ли? Сказать «прости» военным парадам, блеску оружия и веселым офицерским попойкам, дни напролет проводить за хозяйственными расчетами, а в седло садиться только для того, чтобы объехать поля или нанести визит соседу? Стоило моему воображению нарисовать сию безрадостную картину, как все внутри меня взбунтовалось, и я почти уже решился продать поместье, но в последний момент вспомнил об Анне. Я не знал, что с нею делать. Будь она моей сестрой, я бы увез ее в столицу и стал заботиться о ней, как подобает брату, но теперь мне следовало считаться с обстоятельствами, о щекотливости которых сам бы я, может, и забыл, однако отлично помнили любезные наши соседи и доброжелатели. Юной барышне, какому бы сословию она ни принадлежала, невозможно было без ущерба для репутации проживать под одною крышей с холостым молодым человеком. Выдать ее замуж? За кого? Получившая утонченное воспитание, она не нашла бы счастья в союзе с человеком грубым и малообразованным, а дворянин не захотел бы взять в жены девушку неблагородного происхождения. Отпустить ее на сцену? Я слишком хорошо знал театральные нравы, чтобы желать такой доли для названой сестры. Предложить ее в компаньонки какой-нибудь почтенной петербургской даме? Постепенно я начинал склоняться к последнему, но потом подумал, что прежде чем принимать какое-то решение, я должен поинтересоваться мнением самой Анны, и отправил за нею лакея. Она явилась тотчас, и теперь сидела напротив меня, бледная, потупив глаза и нервно теребя пальчиками кружевную оборку на юбке. Первым делом я сообщил ей, что подписал вольную грамоту, и после выполнения мелких формальностей с ее крепостным положением будет покончено. Анна тихо поблагодарила, по-прежнему с опущенной головой. Я не ждал, что она кинется целовать мне руки, но эта ее сдержанность, сродни равнодушию, немного меня обидела, и потому я продолжил разговор более сухим, чем начинал его, тоном: – Отец говорил, что ты мечтаешь стать актрисой? – Да, – ответила она, помолчав. – И ты не представляешь твою жизнь вне сцены? – спросил я, размышляя, как деликатнее поведать ей об опасностях, которые поджидают юную жрицу Мельпомены по другую сторону кулис. Снова долгая пауза и – чуть слышно: – Да… – Если ты твердо решила посвятить себя театру, я готов тебе помочь сделать первые шаги на этом поприще, – без особого удовольствия произнес я. – Дядя моего приятеля Репнина служит директором императорских театров. Да ты знакома с ним – князь Сергей Степанович Оболенский, он был на премьере «Ромео и Джульетты» и остался, кажется, в восторге от твоей игры. – Спасибо, вы очень добры… – Будь я действительно добр, я бы запретил тебе и думать о сцене! – вырвалось у меня. – Дядюшка не мог желать мне дурного… – робко промолвила Анна. – Боюсь, что отец имел излишне романтические представления о том мире, к вступлению в который тебя готовил. Прости, – добавил я мягче, видя, что моя резкость ее пугает. – Я не собираюсь тебя ни отговаривать, ни принуждать к чему-либо, но хочу, насколько это в моих силах, оградить от неприятных сюрпризов в будущем. Кто предупрежден, тот вооружен, – попытался я пошутить, но она не улыбнулась, лишь еще ниже поникла головой. Я сел напротив и взял ее безвольные руки в свои. – Пойми, Аня, жизнь актрисы – это не только цветы и овации, и столичный театр – это не домашние подмостки. Это очень жестокий мир, способный раздавить бедную девушку, не имеющую защитника. Наверное, мой отец собирался покровительствовать тебе и на большой сцене, я тоже тебя не оставлю, но мое покровительство… – я замялся, подыскивая слова, и в конце концов махнул рукой на экивоки. – Мое покровительство может обернуться непоправимым вредом для твоей репутации. Анна, густо покраснев, отняла у меня руки, а я представил себе злую и насмешливую улыбку Катрин. Она, конечно же, не поверит в бескорыстность моей заботы о начинающей актрисе, будет дуться несколько дней, тая причины своего дурного настроения, как бывало уже не раз, а потом устроит одну из великолепных истерик, что так пикантно освежают чувства любовников, успевших слегка надоесть друг другу. Однако я хотел быть уверен, что не лишаю названую сестру единственной отрады. – Ты можешь подумать, что я против твоего поступления на сцену, что я боюсь лишних хлопот – отнюдь; мне бы удалось, наверное, найти способ помочь тебе через третьих лиц, к счастью, свет состоит не из одних злобных клеветников… но скажи мне, Аня: театр – это мечта твоя или моего отца? – Я всем обязана дядюшке… Ее голос звучал как-то обреченно, и во мне шевельнулось неясное чувство, весьма похожее на то, которое я испытывал к Анне в детстве, полагая ее существом слабым и никчемным. С той поры, похоже, ничего не изменилось. Она по-прежнему всего боится и не умеет за себя постоять. И ей не выжить в мире, полном зависти, интриг, низменных страстей. Отдать ее в театр – все равно что бросить овечку на алтарь кровожадному чудовищу. – Ты говоришь со мною, будто я – это мой отец. Я прекрасно знаю, что ты признательна ему не только на словах, не нужно меня в этом уверять. Но неужели ты думаешь, что оскорбишь его память, если откажешься следовать по пути, который он для тебя выбрал? – Что же мне делать? – едва выговорила она. Я встал и принялся мерить шагами комнату. – Разве тебе плохо в этом доме? – Благодарю, я всем довольна. – Тогда – оставайся. Я скоро уеду в Петербург, ты будешь здесь полноправной хозяйкой. Управляющего я сменю, и слугам накажу слушаться тебя во всем. – Хорошо… я останусь… – Останешься, потому что я тебя об этом прошу? Здравый рассудок подсказывал мне оставить бедняжку в покое, дать ей свыкнуться с новым положением и не терзать ее вопросами, на которые она пока не в состоянии дать ответ, но мною овладел непонятный азарт, мне захотелось пробудить в этом робком забитом создании чувство собственного достоинства, желание сопротивляться – ведь не совсем же были они подавлены отцовским воспитанием! – Ты больше не крепостная и не должна слепо подчиняться ничьей воле. Я прошу тебя остаться, потому что мне кажется, так будет лучше для тебя. Но докажи мне, что твое призвание – не пяльцы, а сцена, и я тебя отпущу. Ее губы задрожали, словно она собиралась заплакать, однако слез не последовало. – Может быть, ты боишься, что я не отдам тебе вольную, если ты пойдешь мне наперекор? – продолжал я притворно-ласковым тоном, сам дивясь собственному иезуитству. – Почему ты не хочешь быть откровенной? Посмотри на меня! – грозно возвысил я голос. Она, вздрогнув, подчинилась. Я увидел, наконец, ее глаза и обомлел. Мне приходилось слышать, что такое случается не только на страницах сентиментальных романов – по крайней мере, некоторые из моих приятелей клялись, что именно так у них и было; я со скептической ухмылкой внимал этим рассказам, полагая их сильно приукрашенными романтической чушью. Что греха таить, я избалован был вниманием легкомысленных красавиц и оттого неизбежно циничен. Пожимая в вихре бала какую-нибудь нежную ручку, я гадал лишь о том, когда допущен буду ее хозяйкой в сад заветных наслаждений, и редко ошибался в своих расчетах больше чем на один-два дня. Последнее мое увлечение, Катрин, избавила меня и от этих хлопот, прислав однажды записку: «Все говорят, господин барон, что вы большой проказник. Желаю удостовериться в сем нынче вечером». Я не верил, что это может случиться со мной, но оно случилось. Вселенная вдруг взорвалась, рассыпавшись на мельчайшие осколки, неумолимый вихрь закружил, завертел меня, увлекая в пасть черной бездны, казалось, еще миг – и тьма восторжествует, но потом из хаоса, из кромешного мрака вспыхнули мне эти глаза, осколки вселенной собрались в них и засияли, как звезды фантастической мозаики, и в их ослепительно-ярком свете я все понял раз и навсегда. Не знаю, что Анна прочитала в моем взгляде. Сильно побледнев, она отпрянула от меня, но я схватил ее за руку. – Не уходи, – взмолился я, – пожалуйста, не уходи! Она снова покорилась, но на лице у нее был написан такой панический ужас, что я невольно разжал пальцы, сжимавшие ее запястье. – Ведь ты не уедешь, ты останешься здесь? – Д-да, – сдавленно прошептала она. Я осторожно, едва касаясь, провел ладонью по ее волосам, которые от страха, казалось, тоже похолодели. – Почему ты меня боишься? Разве я чем-нибудь обидел тебя? – Нет… – Что мне сделать, чтобы ты перестала меня бояться? Я погладил пальцами пушистый завиток волос у нее на виске, она не уклонилась от моей ласки, но в глазах ее по-прежнему плескался ужас. Признаюсь, я избрал не самый лучший способ попытаться развеять ее страхи – в тот день я все делал неправильно, будто какой-то бес меня подталкивал к фатальным поступкам, – я наклонился и поцеловал ее. Поцеловал, как не целовал ни одну женщину на свете – трепетно, с благоговением, и хоть это был не совсем братский поцелуй, в голове моей тогда не промелькнуло ни одной плотской мысли. Губы Анны были холодны и неподвижны, словно у мраморной статуи. Я отстранился, намереваясь просить у нее прощения за свою несдержанность, но замер, потрясенный выражением ее глаз. Слезы обиды, отвращение… и немая покорность судьбе. – Мой поцелуй был тебе противен? – спросил я, с трудом проглотив комок в горле. – Почему же ты не оттолкнула меня, почему терпела? Я мог бы не задавать этот вопрос. Страх владел всем ее существом, страхом напоен был самый воздух вокруг, сгустившийся до такой степени, что у меня заболело в груди. Чистая белая лилия, чей стебель подтачиваем изнутри отвратительной гнилью. Отец, отец! Что же ты наделал?! Зачем взлелеял в прекраснейшей из женщин рабскую душу? – Вижу, что поспешил дать тебе вольную. Для птички, всю жизнь проведшей в неволе, воздух свободы может оказаться смертелен, – я с треском разорвал гербовую бумагу, которую подписал прошлым утром. Она слабо ахнула и схватилась за спинку стула, чтобы не упасть. И… снова ничего не сказала. Как далеко может завести ее страх? – Мой отец был слишком расточителен, осыпая тебя благодеяниями и ничего не требуя взамен. От любой вещи должен быть толк, даже если это просто красивая игрушка. Я искоса взглянул на нее. Бедняжка была на грани обморока. Зачем я продолжал мучить ее? Зачем продолжал мучить себя? – В столичный театр ты, разумеется, не пойдешь. Будешь играть здесь, как играла при моем отце, только я пересмотрю твой репертуар. Нынешний чересчур целомудрен. Возможно, я прикажу тебе по вечерам развлекать меня и моих друзей восточными танцами. Ты слышишь меня? – Да… – раздался тихий полустон-полувсхлип. – Ты должна называть меня барином. – Да, барин… Я подошел к ней сзади и по-хозяйски положил руки на плечи, съежившиеся от моего грубого прикосновения. – Умница! Я не обижу тебя, если ты и впредь будешь такой же послушной. А теперь поцелуй своего доброго барина и ступай к себе. Вечером я тебя позову. Все в том же полуобморочном состоянии, закрыв глаза, она приподнялась на цыпочках и коснулась ледяными губами моей щеки. – Не так, – недовольно проронил я. Вся дрожа, она поцеловала меня в губы. – Маленькая ханжа, – дал я волю напускному раздражению. – Не вздумай и ночью быть такой же холодной, иначе я велю пороть тебя на конюшне, как лентяйку, не желающую выполнять своих обязанностей. Ты будешь любить меня, и любить так, чтобы я не заподозрил, будто ты притворяешься! А если б на моем месте оказался кто-то другой, подумал я с болью, – какой-нибудь мерзкий старый прелюбодей, чьи слова были бы не только словами, – она бы и ему с такой же тихой безропотностью отвечала: «Да, барин»? А если… Звук пощечины оборвал мои мысли. Еще не веря, но уже готовый обрадоваться, я взглянул ей в лицо. Гнев растворил без следа слезы страха, заставив ее глаза сверкать, как сапфиры. – Вы животное! – бросила она мне с непередаваемым презрением, повергая мою душу в состояние мученического восторга. – Счастье, что ваш батюшка умер и уже никогда не узнает, какое взрастил чудовище. А теперь – можете хоть насмерть забить меня на конюшне, я и с последним вздохом крикну вам, что я вас ненавижу! Она ушла, а я в полном изнеможении рухнул в кресло, сжал руками голову. Можно ли описать мои чувства? Счастье, испытанное мною в момент, когда Анна отряхнула с себя вериги рабского страха, сплеталось с горечью понимания, что она потеряна для меня, быть может, навсегда. Не решившись сразу продолжить тяжелый разговор, я пришел к ней следующим утром. Она встретила мои извинения, стоя ко мне спиной, и ни словом, ни движением не дала понять, что хотя бы услышала их. Я приходил и на другой день, и на третий, и через неделю: я пытался то смягчить ее суровость нежными речами, то растопить страстью, то клялся быть навеки ее рабом, то угрожал никогда не отдавать ей вольную, – я был близок к отчаянию, но Анна так ни разу ко мне и не повернулась. Сон и аппетит покинули меня, я почернел, осунулся. Моя старая нянька вздыхала и плакала украдкой, глядя на мои страдания. Однажды я услышал, как она бранит Анну: «Ишь ты, девка безродная, а чванлива, будто сама-царевна! То ли я не знаю, что ты с малолетства по Владимиру Иванычу сохнешь? Чего ж теперь-то ты душу ему мотаешь, окаянная?!» Я велел Антиповне не обижать девушку. Старуха надулась и не захотела потом отвечать на мои расспросы об Анне. «Глаза-то Господь дает, небось, чтобы зреть…» – буркнула она сердито. Кому-то дает, с грустью думал я, а у кого-то отнимает. Слепец, в разноцветной круговерти парадов и кутежей, в бессмысленной погоне за мишурой мнимых радостей я не сумел рассмотреть и оценить подлинное сокровище, которое было у меня в руках. Пролетел месяц. Мне пора было возвращаться на службу. В последний вечер перед отъездом я положил на столик в комнате Анны толстый пакет. – Здесь ваша вольная, деньги и рекомендательные письма к нескольким влиятельным особам в Петербурге. Надеюсь, что гордость не воспрепятствует вам ими воспользоваться. Простите меня за все, и да хранит вас Бог! Прямая тонкая спина не шевельнулась. Я постоял несколько минут, мысленно прощаясь с моей любовью, а потом вышел и тихонько притворил дверь. Кого мне было винить, кроме самого себя? Чтобы заснуть, той ночью я малодушно напился, а наутро с тупой болью в голове и грузом неизбывной тоски на сердце спустился во двор, где толпилось десятка два челядинцев, вышедших меня проводить. Я старался держаться бодро, не желая, чтобы прислуга мне сочувствовала, или пуще того – насмехалась. Денщик подвел моего коня, я потрепал гнедого по шее и вскочил в седло. Антиповна смахнула слезу концом пухового платка, я улыбнулся старой няньке на прощание и собирался уже дать коню шпоры, когда на крыльце вдруг произошло какое-то движение, и маленькая фигурка, тенью проскользнув между рослых баб и мужиков, подбежала ко мне. – Не уезжай… В следующую секунду я был на земле. – Что ты сказала? – Не уезжай, – повторила она тихо, измученным голосом. – Больше всего на свете я хотел бы сказать тебе «да», – я бережно взял ее лицо в свои руки, безотрывно глядя в любимые глаза. – Но я должен уехать. Служба. – Тогда… – она робко мне улыбнулась. – Тогда возвращайся скорее! Еще ни одно обещание я не давал с таким легким сердцем и ни одно так страстно не стремился исполнить, как это, однако мой путь домой занял значительно больше времени, чем я рассчитывал. Полковник и слышать не хотел об отставке «одного из лучших офицеров» и долго не хотел давать моему прошению ход, но я проявил недюжинное упорство, и он, наконец, уступил. Друзья и знакомые встретили мое решение кто с пониманием, кто с осуждением; я был признателен первым и не стал обижаться на вторых, над словами же Катрин, переданными мне любезными сплетниками: «Я всегда знала, что Корф плохо кончит!» – от души посмеялся. Хотя, может быть, в чем-то она была и права. Прежний Владимир Корф, бесшабашный прожигатель жизни, охотник до шумных пирушек и куртуазных развлечений, действительно умер. А для нового все только начиналось.
Роза: Gata , я всё-таки этот рассказ выклянчила Gata пишет: Вселенная вдруг взорвалась, рассыпавшись на мельчайшие осколки, неумолимый вихрь закружил, завертел меня, увлекая в пасть черной бездны, казалось, еще миг – и тьма восторжествует, но потом из хаоса, из кромешного мрака вспыхнули мне эти глаза, осколки вселенной собрались в них и засияли, как звезды фантастической мозаики, и в их ослепительно-ярком свете я все понял раз и навсегда. кхе, кхе... Даже Гата иногда увлекается "черной бездной" Но все равно, это моя любимая вованна И Вовка тут что надо , и Анна его любит , чего хоть убей, в сериале я не увидела. Спасибо, Гата
Самсон: Gata Спасибо преогромное. Перечитала с удовольствием А "После танца" ббудет?
Царапка: Приятный рассказ. На мой вкус, единственная любящая и счастливая пара Владимир и Анна у Гаты :)))
Gata: Спасибо за отзывы! Я стала гораздо толерантнее к главной БН-парочке в последнее время и даже испытываю к ним нечто вроде слабой симпатии ))) Сама себе удивляюсь, право слово )))))))) Роза пишет: кхе, кхе... Даже Гата иногда увлекается "черной бездной" Не иногда, а довольно часто. Особенно про вованну - каноническую пару так и тянет описывать в канонических выражениях :) Самсон пишет: А "После танца" ббудет? Можно и "После танца" Царапка пишет: На мой вкус, единственная любящая и счастливая пара Владимир и Анна у Гаты Садо-мазо, как и в других моих некомедиях про эту парочку, но значительно более мягкое садо-мазо, чем у некоторых других авторов (не будем показывать пальцем )
Царапка: Здесь вроде нет садо-мазо :))) небольшой психологический эксперемент, не более.
Gata: Царапка, не тонкий ты человек :)))
Царапка: И не романтик :)))
Роза: Gata пишет: Особенно про вованну - каноническую пару так и тянет описывать в канонических выражениях Для них мне и "черной бездны" не жалко Gata пишет: Можно и "После танца" Я - за! Только давайте договоримся без диспутов про моральный облик героини Царапка пишет: небольшой психологический эксперемент, не более. Именно. За это я Гате и благодарна. Нет этой ужасной истории с танцами, унижениями-принуждениями, когда герой ведет себя мерзавцем.
Gata: Царапка пишет: И не романтик :))) Гыыыыыы, "Иезуит" - это не романтика ))))) Роза пишет: Нет этой ужасной истории с танцами, унижениями-принуждениями, когда герой ведет себя мерзавцем. В "После танца" будет ))))) Правда, опять в смягченном варианте - мой Вовка почему-то всегда раскаивается раньше, чем успевает довести черное дело до конца
Gata: Название: "После танца" Жанр: мелодрама, классика Герои: Владимир, Анна Удаляющийся стук копыт стих в морозной тишине вместе с несущимся ему вслед отчаянным криком: «Миша!» Девушка долго еще стояла в воротах усадьбы, с безумной надеждой вглядываясь в темноту: вдруг сжалится, вдруг вернется? «Не вернется!» – отвечала ей зимняя ночь. Путаясь в полах длинной шубы, Анна медленно побрела назад, по заснеженной дорожке – к дому. Между белыми колоннами прохаживалась ухмыляющаяся Полина. Но разве может злорадная насмешка ранить сильнее этого стука копыт, что до сих пор звучит в ушах и отдается болью в каждой клеточке тела? Ничего не видя перед собой, девушка пересекла полутемную прихожую и рывком распахнула дверь в столовую. Метнулись на сквозняке огоньки свечей. Барон сидел за столом, опустив голову на скрещенные руки, и, кажется, дремал, но на звук шагов повернулся: – Зачем ты пришла? Она не знала, зачем. Ноги сами принесли ее в эту комнату, где всё напоминало ей о пережитом унижении, где самый воздух был напоен стыдом и болью. И этот человек, что глядел сейчас на нее тяжелым, мутным взглядом – зритель и дирижер отвратительного спектакля… Он растоптал ее, уничтожил, вырвал из ее груди сердце и швырнул на мороз, под копыта коню, уносящему Михаила… Празднуйте победу, барин! Что же не видно торжества в ваших глазах? – Я жду ваших новых распоряжений, Владимир Иваныч. – Ступай к себе! – поморщился он. – Я вам больше не нужна, барин? – Анна горько рассмеялась. – Конечно, не нужна! Вы добились, чего хотели – князь Репнин презирает меня, мы никогда с ним больше не увидимся… Вы довольны? – Ты так сильно любила его? – в надменном лице барона что-то дрогнуло. – Я люблю его, – ответила Анна. – Только вам этого не понять, потому что вы никогда никого не любили! – Ты не смеешь судить о моих чувствах! – на его скулах заиграли желваки. И снова это странное выражение в глазах… будь перед нею другой, не Владимир, она бы подумала, что это страдание. Но барон Корф – что он может знать о боли? И об этой леденящей пустоте зимней ночи за окном и в душе? – У вас нет никаких чувств! – бесстрашно бросила ему Анна. Смелости ей придавало отчаяние, а еще – уверенность, что Владимир не сможет причинить ей большее зло, чем уже причинил. – У вас нет никаких чувств, кроме зависти и злобы! Вы мните, что, открыв Михаилу правду о моем положении, восстановили справедливость? О нет! Вы просто позавидовали счастью вашего лучшего друга, а злоба подсказала вам, как разрушить это счастье! – Замолчи! – прохрипел Владимир, бледнея. – Простите, барин, я забыла, что рабыня не смеет возвышать голос, – с ироническим смирением проговорила Анна. – Рабыне дозволено лишь безмолвно повиноваться… Так приказывайте, хозяин! Что я должна сделать? Почистить ваши сапоги, или, – она королевским движением сбросила с себя шубу и тряхнула рыжим париком, – еще сплясать? Глаза Владимира почернели, как давеча в библиотеке, когда он сжег вольную и объявил Анне ее приговор. Какую новую пытку изобретет его жестокий ум для наказания ослушницы, посмевшей мечтать о свободе и счастье? Страха не было, Анна впала в состояние, близкое к мученическому экстазу: прикажи Владимир ее убить – и смерть бы она приняла с восторгом. Барон в бешенстве кусал губы – не оттого ли, что прочитал ее мысли и понял свое бессилие? Анна ожидала яростной вспышки гнева, казалось, еще секунда – и хозяин начнет крушить всё вокруг, кликнет дворовых – тащить строптивую холопку на конюшню, хлестать кнутом, спустить живьем кожу… Но Владимир внезапно успокоился – перестали раздуваться ноздри, распрямились конвульсивно сжатые пальцы. – Спляши, – кивнул он Анне, расслабленно откидываясь на спинку стула. – Но прежде сними это, – указал он на блестящие полоски ткани, едва прикрывавшие ее тело, – чтобы они не мешали тебе танцевать, а мне – наслаждаться твоим танцем. Девушка вздрогнула, инстинктивно прижав руки к груди. Сердечко, втоптанное в мерзлую землю, вдруг ожило и заколотилось где-то под горлом, выплеснув на щеки краску стыда. Анна готова была ко всему – к боли, к крови, только не к новому позору. Она еще не забыла обжигающего черным огнем взгляда Владимира, когда в бесстыдном наряде восточной танцовщицы она извивалась посреди комнаты, боясь хоть на шаг приблизиться к хозяину, чтобы не сгореть в этом мрачном огне. Предстать теперь перед ним обнаженной?! Нет, нет, лучше умереть! Последние слова вырвались у нее вслух. – Зачем же убивать такую красивую рабыню? – цинично усмехнулся Владимир. – Я не изверг, вид рубцов от кнута на твоей белой коже не доставит мне никакого удовольствия. Я хочу видеть твое прекрасное тело не привязанным к столбу на конюшне, а здесь, при свете свечей, одетым лишь в золото волос… – Разве недостаточно вы меня унизили? – Анна уже умоляла, но барон был неумолим. – Ты сама сказала, что участь рабыни – безмолвно угождать своему хозяину. Ну же, раздевайся! – бросил он повелительно. – Или ты хочешь, чтобы я сорвал с тебя эти тряпки? Он сделал движение, чтобы встать, но Анна жалобно вскрикнула и попятилась: – Нет, не надо! Я… я сама… – ей невыносима была одна даже мысль, что его руки могут к ней прикоснуться. Бежать она и не помышляла; некуда бежать, негде искать спасения… остается одно – испить чашу унижения до дна. Не смея взглянуть Владимиру в глаза, но всею кожей чувствуя его жадное любопытство, она медленно потянула завязки… Дрожащие пальцы никак не хотели слушаться. Крепко зажмурившись, Анна, как в омут головой, рванула с себя последнее покрывало, исчерпав этим движением остатки сил. Словно механическая кукла, в которой лопнула какая-то пружина, она пошатнулась и рухнула бы на пол, если бы ее не подхватили сильные руки. Она не понимала, чьи это были руки, и чей срывающийся голос раздавался у нее в ушах: «Прости меня, Анечка! Милая моя, хорошая, прости меня, я сошел с ума…» Совсем рядом жарко пылал камин, но ее колотил сильный озноб. – Тебе холодно? – барон сорвал с себя сюртук и укутал в него девушку. Гладя ее по вздрагивающим плечам, он продолжал бормотать бессвязные слова извинения, но бедняжка их уже не слышала, потому что с облегчением разрыдалась, уткнувшись лицом в грудь человека, чьих прикосновений страшилась больше ударов кнута. Поток слез иссяк не скоро. Вместе со слезами из сердца девушки уходили холод и боль, накопившиеся там за этот страшный вечер, за всю ее коротенькую несчастливую жизнь, и на смену им приходило ощущение тепла и покоя, никогда прежде ею не испытываемое. Ни добрые глаза ее заботливого опекуна Ивана Иваныча, ни ласковые объятья Михаила не дарили ей столько безмятежной легкости, сколько эти руки, подхватившие ее на краю пропасти, к которой сами и подтолкнули… но это уже не имело значения, ничто не имело значения, кроме тепла и покоя, и уверенности, что всё плохое осталось далеко позади. Она подняла голову и встретила виноватый взгляд Владимира. Это был так странно – видеть виновато-заискивающее выражение на его обычно надменном лице, слышать виноватые нотки в суровом голосе… странно… и приятно. – Прости меня, – повторил он умоляюще. – Я знаю, что не имею права просить у тебя прощения… я причинил тебе слишком много боли… но поверь, мне самому было еще больнее… Она поверила. Она видела эту боль в его глазах, замаскированную циничной насмешливостью, видела, но раньше не понимала. Отказывалась верить. И это было так давно – тысячу лет назад, всего несколько минут назад… Он снял с ее головы тяжелый парик и провел ладонью по светлым шелковистым волосам, по влажной от слез щеке, осторожно подушечками пальцев коснулся розовых губ. – Ты – самая прекрасная женщина на свете! И ты заслуживаешь счастья… но я не могу отпустить тебя, прости… не могу… Анна прикрыла глаза и потерлась щекой о его ладонь. Она не хотела, чтобы он ее отпускал. Даже если ей вновь суждено было пережить боль – не хотела. Раньше ей казалось, что счастье – это свобода выбирать, теперь она мечтала, чтобы выбрали за нее. Глубокий бархатный голос произнес бы повелительно: «Идем!» И она бы пошла, не раздумывая, хоть на край света… Владимир выбрал за нее. Его поцелуй пах дорогим табаком и бренди и чем-то еще запретно-сладким, чего она не знала до сегодняшнего вечера, но о чем могли ей рассказать только эти губы, так часто кривившиеся в презрительной усмешке, так нежно ласкавшие сейчас ее лицо и шею. Едва сознавая, что делает, Анна скользнула руками вверх по груди обнимавшего ее мужчины, приподнялась на цыпочках, вся отдаваясь этому поцелую, спеша узнать то новое, на пороге чего она стояла. Наброшенный сюртук упал с ее плеч, и волна блаженства разлилась по всему телу от того места, где горячие ладони Владимира коснулись ее голой спины. Мир вокруг словно заволокло туманной дымкой. В тумане в этом, в хмельном сне Анна чувствовала, как Владимир подхватил ее на руки, как куда-то несет, опускает на кровать, освобождает от остатков одежды… Прохладный шелк простыней и тяжесть накрывшего ее мужского тела, горячечный шепот: «Анечка… любимая…» «Любимая…» Чаяла ли она, безродная холопка, услышать это слово из уст надменного барона? Полно, да не наваждение ли это? Анна вдруг испугалась, что сейчас проснется и обнаружит себя на засыпанной снегом аллее под холодным, беззвездным, равнодушным небом. Она открыла глаза и увидела склонившееся над нею лицо Владимира. – Если ты не хочешь, ничего не будет, – прошептал он, слегка отстраняясь. Ничего не будет? Ни этих сильных ласковых рук, прогнавших холод из ее тела и души, ни теплых серых глаз, ни страстных слов, от которых кружится голова и сердце бьется томительно и жарко? На задворках сознания мелькнула виноватая мысль: «Михаил!», – но губы уже шептали другое имя, а руки сами обвили шею далекого, непонятного, но ставшего вдруг самым близким и родным человека, и мир вокруг, и она сама, Анна, перестали существовать, вновь погрузившись в розовый туман, в котором было всё: пьянящий восторг, мучительно-сладостная боль и острое, болезненное наслаждение, и – яркой вспышкой – понимание того, что она не жила раньше, что вся ее прежняя жизнь была лишь ожиданием этого прекрасного, ослепительного мига…
Gata: …Ее разбудил луч солнца, заглянувшего в комнату сквозь неплотно задернутые портьеры. Девушка сладко потянулась, улыбаясь приятным ночным видениям, во власти которых еще находилась, полусонным взглядом обвела незнакомую комнату, нахмурилась, не понимая… и вдруг всё вспомнила. Барон спал рядом, уткнувшись лицом в подушку, рука его по-хозяйски лежала на груди Анны. Девушка вдруг осознала всю глубину своего падения, и стыд и ужас охватили ее, окончательно развеяв пленительные грезы. То, что казалось волнующе-прекрасным под покровом ночи, при свете дня предстало грязным и отвратительным. Осторожно, чтобы не разбудить хозяина, Анна выбралась из-под его руки и из-под одеяла и беспомощно оглянулась вокруг, ища, чем прикрыть наготу. Обрывок блестящей ткани – ее вчерашнего туалета – валялся на ковре возле кровати. Другой обрывок и прозрачное покрывало остались там, внизу… Полина, наверное, нашла их, убирая в столовой, и обо всем догадалась. Полина, которая совсем не умеет держать язык за зубами, и теперь последний мальчишка на кухне знает о позоре Анны. Знает и презирает… Девушка прижала ладони к пылающим щекам. В висках билось одно: «Падшая!» Она покосилась на спящего Владимира. Господи! Ведь и он, и он будет думать так же! А что еще мог он подумать о ней, кричавшей ему в лицо о любви к другому мужчине, и так легко забывшей об этой любви в его объятьях? Падшая женщина, достойная только презрения. Запутавшаяся в своих чувствах, желаниях, страхах. Должно быть, Владимир уже вчера презирал ее, когда она ответила на его поцелуй, когда он принес ее сюда, обмякшую и покорную, и положил на эту постель, когда спрашивал, чего она хочет, не сомневаясь в ее ответе – ведь она сама ему отдалась… Веки барона дрогнули. Нет, она не сможет посмотреть ему в глаза, не вынесет его презрения – теперь, когда она этого презрения заслуживает! В панике схватив брошенный на спинке кресла халат, Анна завернулась в него и выбежала вон. В коридоре, к счастью, никого не было, хотя по шуму внизу девушка догадалась, что дом давно проснулся. Она не помнила, как добралась до своей комнаты. Тяжело дыша, захлопнула за собою дверь и прислонилась к ней спиной. Здесь ее убежище и последнее пристанище, и она не покинет его ни за никакие блага мира. Умрет тихо, в одиночестве, без пищи и воды, и не услышит, как будут судачить о ее позоре люди, как Михаил брезгливо пожмет плечами: «Что возьмешь с дворовой девки! Благородная барышня не допустила бы себя до такого…» Но ей, кем бы она сама себя сейчас ни чувствовала, почему-то не было больно при мысли о том, что Михаил присоединится к общему хору осуждения. Горьковатый аромат табака щекотал ноздри, напоминая, что существует нечто гораздо более болезненное. Почему ее преследует этот запах? Почему не дает забыть?.. Случайно она поймала свое отражение в зеркале – маленькая жалкая фигурка, закутанная в атласный халат. В халат Владимира. Она хотела сорвать его с себя и сжечь, но камин давно погас, или вовсе не был топлен – зловредная Полина, наверное, отговорила лакея нести сюда дрова… зачем топить в комнате, обитательница которой ночует в барской спальне? Поискав, но так и не найдя, чем развести огонь, Анна опустилась на ковер у холодного камина и заплакала от бессилия, от невозможности что-нибудь изменить. Даже если она сожжет халат Владимира, даже если сдерет с себя кожу, ей не стереть из памяти сладких мгновений этой ночи и до самой смерти возвращаться к ним в греховных помыслах, сгорая от стыда и все-таки ни о чем не жалея. Девушка ежилась от холода и в немой тоске смотрела на дверь, будто ожидая, что она вот-вот отворится, и войдет Владимир. Но зачем тешить себя несбыточными надеждами? Гордый барон никогда не унизится до того, чтобы смиренно молить о возвращении крепостную девку, сбежавшую из его постели. Он не придет за ней, и не подхватит на руки, не осушит поцелуями ее слез… Почему она убежала? Кого испугалась – жестокого хозяина? Но разве не видела она страдания в его глазах, не чувствовала его нежности, не слышала любовных признаний? В упоительном сумраке ночи растаяли без следа прежние печали. Почему она решила, что утром всё будет иначе? Неужели стыд страшнее этого пронзительного плача ветра в холодной каминной трубе и такого же холодного и пронзительного чувства одиночества? Однако и вернуться назад невозможно, потому что, вернись она к Владимиру сейчас, он станет презирать ее за эту трусость еще вернее, чем за вчерашнюю податливость… Закрытая дверь. А за дверью – коридор. Всего двадцать шагов, и… Нет-нет, прочь предательские мысли! Надо и в этом ужасном, унизительном положении сохранить хоть капельку гордости. Анна пошла к двери с намерением закрыть ее на задвижку, но вместо этого распахнула настежь и выбежала из комнаты. В конце коридора мелькнула чья-то тень… нет, показалось… но даже если бы кто-то из слуг попался навстречу, если бы увидели ее такой – босой, растрепанной, в волочащемся по полу халате хозяина – ей было все равно, она больше не могла оставаться в своей пустой холодной спальне. Ни минуты не могла. Барон лежал в той же позе, в какой она его покинула – на правом боку, уткнувшись лицом в подушку, и дышал по-прежнему ровно. Анна мысленно возблагодарила Бога: значит, не придется искать оправданий своему бегству, а потом… будь что будет! Она скинула халат, скользнула обратно под одеяло и тотчас очутилась в кольце сильных рук. – Где ты была? Девушка испуганно вздрогнула. Он не спал! Он не спал, а она не знает, что ему сказать, как объяснить… чтобы он понял, что она вернулась не из-за боязни утратить барскую милость, а потому что больше не мыслит себя отдельно от него, потому что наконец-то поняла свое сердце… и потому что смертельно боится холода. Но Владимир вопреки ее опасениям не выглядел сердитым. Нащупав под одеялом ее ледяные ступни, он взял их в свои ладони и мягко стал поглаживать, согревая. – Зачем ты ходила босиком? Ты можешь простудиться и заболеть. Анна прикрыла глаза, всем своим существом впитывая блаженное тепло и мечтая, чтобы это ощущение длилось вечно. – Я не нашел тебя рядом и испугался, что мне всё приснилось, – рука Владимира двинулась вверх по ее ноге от щиколотки к бедру. – Но все-таки пошел тебя искать, увидел, что ты идешь обратно, и решил подождать… – он лукаво улыбнулся, – что будет дальше. Вот чья тень мелькнула в конце коридора! Владимир приподнял голову девушки за подбородок и вынудил ее посмотреть ему в глаза. – Довольно нам играть друг с другом, Аня! Тебе ведь хорошо со мной, я это чувствую… Она кивнула, покраснев. – Тогда почему ты ушла? И почему вернулась? – Мне было… стыдно… – всхлипнула она. – А потом… потом стало страшно… что ты не придешь за мной… – Глупенькая! – рассмеялся он с облегчением. – Я бы пришел за тобой и вернул хоть с другого конца земли… Но мне важно было, понимаешь, мне было очень важно, чтобы ты вернулась сама! – и добавил другим, серьезным тоном: – Я люблю тебя. – Люблю тебя, – эхом отозвалась она. – Обещай мне, – потребовал он, через несколько минут оторвавшись от ее губ, – обещай, что ты никогда больше не заставишь меня просыпаться в пустой постели! – Обещаю, – прошептала Анна, кладя голову ему на плечо. Конец. P.S. Эпилог можете дописать по своему вкусу: например, за поздним завтраком или даже ужином барон Корф вручил Анне вольную вместе с кольцом, рукой и сердцем, всё перечисленное было принято с восторгом, и на другой же день возлюбленные обвенчались, и жили долго и счастливо, и нарожали пятнадцать детей, и умерли в один день.
Самсон: Gata Спасибо за этот подарок
Царапка: Gata пишет: "Иезуит" - это не романтика ))))) я всё равно не знаю, что это такое :))) но герои в "Иезуите" на себя мало похожи. Насчёт "После танца" моё мнение давно известно, и разницы с предыдущей редакцией я не заметила
Gata: Царапка пишет: разницы с предыдущей редакцией я не заметила А я ничего и не редактировала :)
Царапка: Gata пишет: В "После танца" будет ))))) Правда, опять в смягченном варианте - я поняла это так :))) Но по сравнению с сериальным этот вариант лично я назвала бы как угодно, но не смягчённым
Алекса: Gata , Гаточка, мне очень понравился "Иезуит". Очень, очень Я уже люблю всех героев этой истории. Утащила к себе в копьютер. Обязательно буду еще возвращаться к нему. Gata пишет: "Иезуит" - это не романтика А по мне - самая, что ни на есть романтика Gata пишет: Я увидел, наконец, ее глаза и обомлел. Владимир влюбился с первого взгляда Разве это не романтично? Второй рассказ я еще не прочила. Чуть позже
Царапка: Да, кстати, "После танца" случайно не романтика?
Gata: Алекса пишет: Гаточка, мне очень понравился "Иезуит". Очень, очень Я уже люблю всех героев этой истории. Утащила к себе в копьютер. Обязательно буду еще возвращаться к нему. Алекса, мне приятно, что тебе понравилось, а еще больше приятно, что ты находишь эту историю романтичной. В моем представлении романтический герой не может быть жесток к своей возлюбленной. Хотя, если вспомнить персонажей Шиллера... Царапка пишет: Да, кстати, "После танца" случайно не романтика? Всё им разжуйте и в рот положите! Сами думайте :)
Царапка: Gata пишет: В моем представлении романтический герой не может быть жесток к своей возлюбленной. но здесь жестокость ведь понарошку, вроде как зуб вырвать! Gata пишет: Всё им разжуйте и в рот положите! Сами думайте :) Баба яга Царапка против! Не в смысле подумать, а в смысле, что рассказ романтичный.
Gata: Царапка пишет: но здесь жестокость ведь понарошку, вроде как зуб вырвать! Без наркоза :) Царапка пишет: Царапка против! Не в смысле подумать, а в смысле, что рассказ романтичный. Царапка, так я, навроде, ничего и не говорила. Или ты решила заполнить паузы на свой вкус?
Царапка: Gata пишет: Без наркоза :) его тогда ещё не изобрели. Gata пишет: ничего и не говорила ты предложила подумать, а я представила выводы.
Gata: Царапка пишет: ты предложила подумать, а я представила выводы. Царапка так любит поспорить, что готова это делать даже сама с собой )))) Царапка пишет: его тогда ещё не изобрели Кого - его?
Царапка: Gata пишет: Кого - его? наркоз. Не, серьёзно, в Иезуите Владимир причинял Анне боль в осознанно-медицинских целях, не вижу ни садо, ни мазо.
Алекса: Gata пишет: В моем представлении романтический герой не может быть жесток к своей возлюбленной. В Иезуите Владимир не был жесток. Он не унижал Анну. Сказал жестокие слова, но он так не думал и не чувствовал в этот момент. Просто хотел вывести Анну на эмоции, ради нее самой. А в БН Владимир со злостью и садистким упорством донимал Анну. Я считаю, что Иезуит - чистая романтика "После танца", это наверно что-то эротическое. Но мне больше первый рассказ понравился
Роза: Алекса пишет: Иезуит - чистая романтика Я тоже так считаю
Царапка: Автор один не согласен :)))
Роза: Царапка пишет: Автор один не согласен :))) У автора очень романтичное представление о романтизме
Gata: Роза пишет: У автора очень романтичное представление о романтизме Ага ))) Мне самой Вова в этом рассказе мало симпатичен - он был расчетливо и намеренно жесток со слабым существом. Сюжет навеян чеховским рассказом "Размазня". Тут, Аня, правда, далеко не размазня - у нее есть характер, пусть и незаметный с первого взгляда, что свидетельствует о том, что в театральном мире она смогла бы постоять за себя. И Вовина жестокость совершенно неуместна - он просто влюбился в девицу, а ни черта про нее не понял, и решил испытать на прочность. Чтобы сделать ее достойной себя ))) А если бы она оказалась недостойной - разлюбил бы?
Царапка: Я его вижу совершенно иначе - как врача. я вспоминаю семейную историю. Когда папа погиб, мама отправила брату телеграмму - "приезжай, мне очень плохо". Он приехал, узнал всё, увидел - мама стоит у окна со мной на руках (мне было меньше трёх лет), и говорит ему: "Держи Динку, а я в окно". Он ей: "Зачем мне твоя Динка? Прыгай вместе с ней!". Жестоко? Пожалуй. Но мама перестала думать о самоубийстве.
Роза: Царапка пишет: Я его вижу совершенно иначе - как врача. Тут я с тобой полностью согласна. И не только потому, что прочитала то, что под катом.
Gata: Аня не давала Вове поводов ее лечить :) Но я не хочу навязывать читателям свое видение ситуации - если вы находите рассказ романтичным, пусть он таким для вас и будет Мы с Розой с прошлой осени об "Иезуите" дискуссии ведем, и так и не сошлись во мнениях. Но я довольна результатом моего труда: "Иезуит" - доказательство того, что я, не вынося эту пару на дух, могу написать о ней съедобно и даже вкусно для ее поклонников и не только поклонников )))
Царапка: Ну, здесь от первочальной пары остались имена и социальное положение :)))
Роза: Gata пишет: Мы с Розой с прошлой осени об "Иезуите" дискуссии ведем, и так и не сошлись во мнениях. Да, тут мы никак не можем договориться Gata пишет: если вы находите рассказ романтичным, пусть он таким для вас и будет
Gata: Название: «Когда отступает зима» Жанр: мелодрама Сюжет: история, случившаяся однажды зимой спустя три года после достопамятной ссоры В.И.Корфа и П.М.Долгорукого * * * Стояло тихое январское утро. Солнце плавало в морозной дымке, поднявшись над черным лесом; ночная метель улеглась, и белый покой полей, дремавших под снежным одеялом, нарушало лишь хриплое карканье воронья да негромкий шепот ветра. Возле придорожного трактира остановился всадник на вороном коне. Спешился, бросив поводья подбежавшему мальчишке. Незнакомец был высок и красив, с военной выправкой и уверенными движениями человека, привыкшего командовать. Наметанный глаз трактирного служки мгновенно распознал в нем важного господина, офицера – тут будет чем поживиться, если, конечно, его благородие не проигрался в пух и прах и не едет в деревню к родным за деньгами. – Конь ваш расковался, барин, – заметил парнишка, указывая на правую переднюю ногу вороного жеребца. – Прикажете сбегать в деревню за кузнецом? Тут недалече… – Сбегай, – коротко кивнул приезжий. Поймав на лету брошенную ему монетку – серебряную! – мальчишка услужливо распахнул дверь перед гостем, и тот, слегка нагнув голову, чтобы не удариться о низкую притолоку, шагнул в теплое и шумное чрево трактира. Несмотря на ранний час, там было многолюдно. Словно из-под земли вырос трактирщик и, угодливо кланяясь, проводил нового посетителя на лучшее место, рядом с теплой печью. – Чего изволите, ваше благородие? – Водки, – помолчав, ответил офицер. – И легкую закуску. Через пять минут на столе появились пузатый графинчик, грибочки, икра, стопка румяных блинов. – Самовар вот-вот поспеет, – частил трактирщик, про себя считая звезды и просветы на эполетах приезжего – как будто, майор. Офицер выпил рюмку водки, прикрыл глаза и откинулся на спинку стула, ощущая, как блаженное тепло разливается по телу, озябшему на январском ветру. – Mein Gott! – раздался позади удивленный возглас. – Господин барон?! Незнакомец лениво повернул голову. Из-за соседнего столика на него испуганно таращился рыжеусый человек лет около сорока, в сером добротном сюртуке. Выражение сонного безразличия исчезло с лица офицера. – Вот так встреча, – пробормотал он. – Вы ли это, Карл Модестович? Тот, кого назвали Карлом Модестовичем, сидел, застыв, с ножом в одной руке и с вилкой – в другой, а на тарелке перед ним стыло великолепное жаркое, которому он воздавал должное, пока в поле его зрения не попал человек за соседним столом. – Владимир Иванович? – икнув, спросил он. – Позвольте-с… Но вы же убиты! – Убит? – брови барона в изумлении полезли на лоб. – Да уж больше двух лет, как в поминание вас записали… – Ничего не понимаю! Уж не вы ли сами выдумали подобную чушь, господин Шуллер? С вас станется, – брезгливо отозвался офицер. – Как можно-с! – заблеял немец, энергично тряся головой, от чего крахмальная салфетка, заткнутая за воротник, сорвалась и упала в тарелку с жарким. – Сослуживец ваш, штабс-капитан Писарев… – Писарев? – нахмурясь, переспросил барон. – Так это он сообщил о моей смерти? – А уж как госпожа баронесса убивалась, – запричитал Карл Модестович, – все хотела съездить к вам на могилку, да господин Писарев рассказал, что и могилки-то нет, что вас взяли в плен горцы, пытали, а потом сбросили в ущелье… – Подождите, – поморщился Владимир. – Какая баронесса? Какие горцы?! Я никогда не был в плену! С чего Писарев взял… – он быстро налил себе еще водки, выпил, задумчиво пожевал соленый рыжик. – Вот что, Карл Модестович, садись-ка сюда, – он приглашающим жестом отодвинул второй стул, – и расскажи мне все по порядку! Немец не заставил себя долго упрашивать и поведал барону следующую историю. Вскоре после отъезда Владимира Корфа на Кавказ в семействе Долгоруких разразился громкий скандал, едва не окончившийся разводом старого князя и княгини. Причиной скандала стала незаконнорожденная дочь Петра Михайловича, которую тот вопреки желанию супруги ввел в дом – бывшая крепостная баронов Корфов, актриса Анна Платонова. Но со временем в доме Долгоруких восстановился мир, была сыграна пышная свадьба княжны Елизаветы Петровны и князя Репнина, князь Андрей, получив повышение по службе, отправился с дипломатической миссией за границу… и вдруг пришло известие о гибели Корфа. Княжна Анна Петровна впала в горячку и две недели провела между жизнью и смертью, а когда сознание к ней вернулось, объявила, что она законная супруга покойного барона. Родные поначалу приняли слова Анны за бред, но священник, тайно обвенчавший ее с Владимиром, всё подтвердил и показал запись в приходской книге. Оправившись от болезни, молодая баронесса, сколько ни отговаривал ее отец, переехала в усадьбу Корфов, пребывавшую в запустении без хозяев, и с той поры ведет жизнь затворницы, всецело посвятив себя служению памяти погибшего мужа. Услышь Владимир эту историю от кого-то другого, он бы, возможно, поверил и растрогался. Но верить мошеннику, им, бароном Корфом, изгнанному из поместья за воровство и грязные плутни?! Управляющий печально закатывал глаза, прикладывал руки к груди, очевидно, рассчитывая вызвать у собеседника сочувствие к бедняжке, заживо похоронившей себя в четырех стенах, но эти исполненные драматизма жесты и голос казались Владимиру такими же фальшивыми, как и горе якобы оплакивавшей его Анны. «И до чего же складно врешь, Карл Модестович! Страдает, говоришь ты? Винит себя в моей гибели? Однако же угрызения совести не помешали ей объявить себя хозяйкой дома, где жил мужчина, которому она поклялась в верности у алтаря, а потом безжалостно вычеркнула из своей жизни в угоду одной ей понятным соображениям!» Три года пролетело с того зимнего вечера, когда они с Анной, обвенчавшись, вернулись домой, чтобы рано поутру уехать навстречу новой жизни. Три года. А все живо в памяти, будто случилось вчера: искаженное яростью лицо старого князя Долгорукого, голоса, срывающиеся на крик, ужасные обвинения… и после всего – слова Анны, что венчание было ошибкой, что она ничего более не желает знать о бароне Корфе, жестоком и бездушном человеке, обидчике немощных стариков. «Я уезжаю в Петербург, поступлю на сцену. Прощайте!» И обручальное кольцо, с прощальным звоном покатившееся по столу… Он все три года хранил на груди это кольцо, которое Анна так недолго носила на руке. Анна… Каково это – жить в доме погибшего по ее вине человека? Прикасаться к вещам, хранившим его прикосновения? А выезжая в свет, слышать шепотки за спиной: «Бывшая-то крепостная барона Корфа! Ловка, ловка! Вскружила хозяину голову, свела под венец, а потом и в могилу…» Владимир заскрипел зубами. Какое ему дело до того, о чем шуршат по углам досужие сплетники?! И не было дела – раньше, когда он думал, что будет счастлив с Анной... Он знал, что соседи его не любят, и от души их всех презирая, втайне этой нелюбовью гордился. Упрекали его в непомерной заносчивости или порицали за насмешливое пренебрежение мнением общества, сплетничали о его амурных похождениях или перечисляли имена дуэльных соперников, – в каждом слове сквозила откровенная зависть, и в слухах, разносимых по гостиным уездных помещиков, он неизменно представал героем. Его осуждали и им же восхищались; кто из них, всю жизнь продремавших в ватных халатах, нежившихся у камина или попивавших кофе у окна, отважился бы вступить в борьбу со всемогущим графом Бенкендорфом – и рискнуть одержать над ним победу, стреляться на дуэли с наследником престола из-за первой придворной красавицы, а потом вдруг взять и жениться на своей же крепостной! Как, должно быть, теперь злорадствуют прежние зоилы, смакуя подробности его скандальной женитьбы и гибели! И он уже не герой, бросивший вызов обществу, а жертва – наивный дурак, ставший добычей коварной простолюдинки… Нет, не простолюдинки – дочери князя Долгорукого. «Вот странная прихоть судьбы, – усмехнулся он мрачно. – Князь Петр Михайлович столь настойчиво желал видеть меня своим зятем, что, в конце концов, добился желаемого…» – Покушайте, Владимир Иванович, – отвлек его от невеселых размышлений вкрадчивый голос управляющего. – А то уж пятую рюмку пьете, и все без закуски… так и захмелеть недолго… Рассвирепев, Владимир едва не треснул кулаком по столу – не хватало еще, чтобы этот прощелыга, немец треклятый, его, русского дворянина, жалел! Но опомнился, опустил руку. – И раньше не спрашивал вашего совета, Карл Модестович, – буркнул он, – и впредь не собираюсь! Повертел на пальце фамильный перстень, любуясь игрой алмазных граней, исподлобья оглядел обеденный зал, а потом придвинул к себе тарелку с блинами и принялся за еду. Немец вздохнул с явным облегчением и украдкой погладил усы. Буря миновала. На протяжении своего рассказа он с тревогой следил за сумрачным выражением на лице бывшего хозяина и искренно недоумевал: он поведал всё, как было, без обману, разве только чуть сгустил краски, описывая тоску и одиночество баронессы – но ведь она и вправду не живет, а медленно угасает, бродит по комнатам, как тень, часами просиживает в библиотеке наедине с портретом Владимира, никуда не выезжает, кроме церкви… Какому бы мужскому самолюбию не польстило такое постоянство? Это ли не счастье – вернуться с того света и узнать, что любимая женщина до сих пор помнит и верна, когда вокруг полным-полно куда более легкомысленных вдовушек? Тут бы радоваться, а барон всё недоволен… Или, терялся в догадках управляющий, Владимир Иванович уже пожалел, что взял в жены бывшую крепостную? Не зря ведь три года назад уехал, ни единой душе не сообщив о своей женитьбе, будто бегством спасался! Потому и рассердился, когда узнал, что Анна хозяйничает в родовом гнезде баронов Корфов. Рассердился и наверняка захочет установить свой порядок: Анну, скорее всего, отошлет к отцу, князю Долгорукому, а его, Карла Модестовича, вышвырнет на улицу, как проделывал это не раз. Но если прежде уходить было просто досадно, ведь уходил немец без денег и без рекомендаций, хоть и сознавал в глубине души, что наказан по заслугам, то теперь оказаться не у дел было бы обидно втройне: последние годы он трудился почти честно, берег и преумножал барское добро… Только не оценит, верно, молодой хозяин нынешних его заслуг, припомнит былые грешки. – Ну что, Карл Модестович, много у вдовы-то моей наворовал? – поинтересовался Владимир, будто подслушав мысли управляющего. – Помилуйте, господин барон! – молитвенно воздел руки немец. – Как можно-с! Если только самую малость, – пробормотал он стыдливо. – Но Анну Петровну не обижал, нет-нет! Она и жалованье мне положила вдвое против того, что я у покойного вашего батюшки получал… А расходные книги все в порядке, хоть сейчас едемте смотреть! – Да я и не сомневаюсь, что в порядке, – ухмыльнулся Владимир, промокая салфеткой жирные губы. – Ты, Карл Модестович, не в обиду тебе будет сказано, прохвост с талантом! – Зачем же вы меня обижаете, господин барон! – неподдельно огорчился немец. – Именье ваше процветает, да и не с руки мне, Владимир Иванович, рисковать, я теперь человек семейный, местом своим дорожу… – Неужто женился, Карл Модестович? – весело изумился Корф. – И на ком же? – На горничной вашей бывшей, Полине. В экономках она теперь, – улыбнулся немец широкой улыбкой по-настоящему счастливого человека. – Прошлой зимою сыночек у нас родился, Анна Петровна самолично крестили-с… «Нет, никогда мне не понять ее… – думал Владимир с тоской. – Врагов, что преследовали ее своей завистью и злобой и даже пытались убить – простила, позволила жить в одном с нею доме, а мне не смогла извинить пустяка – неучтивого разговора с этим старым ханжой!» Он резко встал из-за стола и повелительно кивнул управляющему: – Едем! Немец послушно засеменил следом, с сожалением покосившись на так и не доеденное жаркое. Бросив мальчишке, подведшего ему подкованного коня, еще одну монетку, Владимир вскочил в седло. По пути к усадьбе он, чтобы отвлечься от причинявших боль мыслей об Анне, стал размышлять, как могло случиться, что до сих пор никто не усомнился в правдивости слухов о его смерти? Перебирая в памяти кавказские события, барон понял, что сам много способствовал распространению этих слухов. В одном бою Владимир был тяжело ранен. Полковой лекарь, извлекший из его тела пулю, не скрывал удивления – как известный своим бесстрашием офицер оказался раненным в спину? Тот бой был страшен, горцы наступали со всех сторон, грохот ружейных выстрелов мешался с конским ржанием и стонами раненых, в пороховом дыму не разобрать было, где свой, где враг… Чья же рука направила проклятую пулю? Уж не решил ли штабс-капитан Писарев, проигравший Владимиру в карты крупную сумму, таким образом избавить себя от бремени долга? Спросить было не у кого – Писарев больше не вернулся в полк, был убит на дуэли в Петербурге. Корф, оправившись после ранения, уехал в отдаленный гарнизон, писем из дому не получал и сам никому не писал. Даже лучшему другу, Михаилу Репнину, за три года не удосужился послать весточки. Стоило ли удивляться, что друзья и знакомые так легко вычеркнули Владимира из списка живых? …Дворовые окружили воскресшего хозяина, приветствуя его изумленными и радостными возгласами; многие, не стесняясь, плакали. – Да расступитесь же, дайте барину с коня сойти! – благодушно ворчал управляющий. На душе у Владимира потеплело. Как сильно, оказывается, любили его эти простые люди, которым он был далеко не самым добрым хозяином! Тревожный взгляд его между тем бродил по двору, ища и не находя… – Барыня в доме, – шепнул хозяину на ухо Карл Модестович. Владимир, тщетно стараясь унять биение сердца, взбежал по ступенькам крыльца. Анна стояла на пороге библиотеки, прислонившись к косяку и сжав на груди маленькие руки. В голубых ее глазах, как будто выцветших за три года, плескались страх и неверие… и ничего, хотя б отдаленно похожего на радость. Владимир замер в нескольких шагах от жены, не решаясь приблизиться к ней, и вдруг увидел через приоткрытую дверь свой портрет в раме, затянутой черным крепом. Осторожно, стараясь не коснуться Анны, он вошел в библиотеку. Тяжелые портьеры на окнах были полуспущены, создавая мягкий полумрак. Под портретом на низком столике стояли в вазе свежие цветы, пахло чуть сладковатым дымком от недавно потушенных свечей. «Сколько почестей мертвецу, – с горечью усмехнулся он, – и ни капли сострадания к живому…» Не оборачиваясь, он спросил глухо: – Жить с моим портретом оказалось легче, чем со мной? Анна тихонько всхлипнула и ничего не ответила. Владимир долго молчал, потом протянул руку и стал срывать черный креп с рамы. Раздвинул портьеры, впуская в комнату солнечный свет, и, наконец, оглянулся… Анны на пороге уже не было. Барон упал в кресло и прикрыл ладонью глаза. Теперь ему казалось странным, что когда-то он мог любить зиму с ее белоснежной нарядностью и бодрящим морозцем, еловым запахом Рождества и веселыми забавами. Праздник остался в далеком прошлом, полузабытом сне, а наяву – унылое безмолвие и стылая тоска одиночества. Зима разлучила их с Анной, зима же и свела – на несколько коротких мгновений позволила встретиться двум взглядам, чтобы развести теперь уже навек… Очнулся барон от какого-то шума. С трудом заставил себя подняться и выглянул в прихожую. Два лакея стаскивали по лестнице тяжелый кованый сундук, вслед за ними шла Анна, одетая по-дорожному, со скорбно-сосредоточенным выражением на бледном, без кровинки лице. Возле лестницы, съежившиеся и напуганные, стояли Карл Модестович с Полиной. «Сбегает! Как тогда, как всегда… – пронзило Владимира жгучей обидой. – Даже не попытавшись понять!» Он хотел было уйти обратно в библиотеку и захлопнуть дверь – пусть Анна поступает, как хочет, он не будет умолять ее остаться, как не стал умолять тогда… но что-то надломилось в нем, вдруг треснула непробиваемая броня гордыни, впустив в сердце раскаяние и чувство вины. «А сам ты хоть раз пытался ее понять? Не дать ей уйти, сжать в объятиях, сказать о любви – о той, в которую вы оба верили? Нет, ты сбежал, как трус, на войну, потому что погибнуть легче, чем признать себя виноватым и просить прощения… Простит ли она тебя – теперь?» Из-под короткой шубки Анны виднелся подол черного платья. – У вас есть хоть один не траурный наряд? – спросил барон. Она покачала головой, не поднимая глаз. – Есть! – встрепенулась Полина. – Когда Анна Петровна велела все старые платья сжечь, я два приберегла, уж больно красивые были! Да чай, теперь-то уж вышли из моды… – Не беда, – с улыбкой ответил Владимир и повернулся к жене. – Прошу вас сменить эти черные одежды, довольно носить траур по тому, кто не достоин вашей печали… – Если вы настаиваете… – нежный ее голос дрожал от еле сдерживаемых слез. – Я вас прошу, – произнес барон как можно мягче. – А потом, если вы пожелаете, мы отправимся с визитом… – К кому? – спросила она, искренно недоумевая. – Я должен засвидетельствовать почтение моему тестю Петру Михайловичу и принести ему извинения за былую неучтивость. Баронесса неуверенно улыбнулась. – Отец… будет рад… – А расходные книги когда прикажете смотреть, господин барон? – полюбопытствовал управляющий. – Поди к черту, Карл Модестович, – отмахнулся Владимир, не сводя взгляда с жены. Он не видел, как немец с Полиной, весело перемигнувшись, на цыпочках покинули прихожую, как ушли лакеи, бросив тяжелый сундук, – он неотрывно смотрел в глаза Анны, вспыхнувшие робкими огоньками радости, и знал, что больше никогда не позволит этой радости померкнуть, не даст вернуться проклятой зиме. Для них двоих, переживших три года холода и одиночества, наступила долгожданная весна.
Алекса: Gata пишет: «Сбегает! Как тогда, как всегда… – пронзило Владимира жгучей обидой. – Даже не попытавшись понять!» Хоть и люблю Аню, но тут автор прав Gata пишет: он неотрывно смотрел в глаза Анны, вспыхнувшие робкими огоньками радости, и знал, что больше никогда не позволит этой радости померкнуть, не даст вернуться проклятой зиме. Для них двоих, переживших три года холода и одиночества, наступила долгожданная весна. Какая красота Мне очень понравилось. Люблю читать про счастливых Владимира и Анну. Спасибо, Гата После "Аромата дождя" мне нужна была такая пироженка
Царапка: Для меня две большие разницы - порвать помолвку и оставить мужа на всю жизнь соломенным вдовцом. Серьёзность при вступлении в брак скорее означают намерение в дальнейшем оставаться с мужем, а не убегать. Другое дело - легко вышла замуж, легко и из замужа.
Самсон: Еще одна трогательная Вованна от Гаты Gata пишет: «Нет, никогда мне не понять ее… – думал Владимир с тоской. Женская душа вообще загадка, особенно для мужчин Gata пишет: «А сам ты хоть раз пытался ее понять? Не дать ей уйти, сжать в объятиях, сказать о любви – о той, в которую вы оба верили? Нет, ты сбежал, как трус, на войну, потому что погибнуть легче, чем признать себя виноватым и просить прощения… Простит ли она тебя – теперь?» Вот, вот. Наконец-то задумался над вопросом "Что нужно женщине, чтобы она не сбегала)))))"
Роза: Самсон пишет: Вот, вот. Наконец-то задумался над вопросом "Что нужно женщине, чтобы она не сбегала Точно, точно Они оба тут ёжики Гата, спасибо, отличная история
Царапка: Мне помудревший Владимир здесь симпатичен, Анна, которой удобнее жить с портетом, чем с человеком - нет. И пара - так-себе, я не верю в хлопок одной ладонью.
Самсон: Царапка пишет: я не верю в хлопок одной ладонью. Ну почему же одной ладонью? Раз герои сбежали и обвенчались, значит чувства были, просто они не захотели понять друг друга и уступить. Тр года - немалый срок. Они повзрослели и поняли, наконец, что семейная жизнь не бывает без взаимных уступок.
Gata: Алекса, Самсон, Роза, Царапка - спасибо за отзывы! Рада, что вам понравилось. Эту историю я сама люблю, хоть она и про вованну :) Царапка пишет: Для меня две большие разницы - порвать помолвку и оставить мужа на всю жизнь соломенным вдовцом. Серьёзность при вступлении в брак скорее означают намерение в дальнейшем оставаться с мужем, а не убегать. Другое дело - легко вышла замуж, легко и из замужа. Она не думала, что Вова ее отпустит :)
Царапка: Когда муж с того света вернулся, могла бы не кукситься.
Царапка: А уступка в результате приключилась только со стороны Владимира.
Роза: Царапка пишет: Когда муж с того света вернулся, могла бы не кукситься. В этом вся твоя любимая Аннушка Очень она тут сериальную напоминает.
Царапка: В подвале бросилась Владимиру на шею без церемоний.
Роза: Царапка пишет: В подвале бросилась Владимиру на шею без церемоний. Жаль тут до подвала дело не дошло. Может Вовке надо было ее за винцом туда послать
Gata: Царапка пишет: Когда муж с того света вернулся, могла бы не кукситься. Бедняжка была в шоке, а тут еще ехидное замечание от воскреснувшего покойника. Подумала, что он ее не простил - и бежать. И тут, наконец, Вова сделал то, что должен был сделать три года назад :) Царапка пишет: А уступка в результате приключилась только со стороны Владимира. Он мужик, ему не пристало истерить и вставать в позу.
Gata: Роза пишет: Жаль тут до подвала дело не дошло. Может Вовке надо было ее за винцом туда послать Вот не догадался )))))) Может, в каком-нибудь новом фике обыграю этот момент
Самсон: Роза пишет: Жаль тут до подвала дело не дошло. Может Вовке надо было ее за винцом туда послать Это будет потом, когда захотят отметить воссоединение
Gata: Самсон пишет: Это будет потом, когда захотят отметить воссоединение В подвал отправят любимого тестя
Царапка: Gata пишет: Он мужик, ему не пристало истерить и вставать в позу. хихи, вот уж точно при разрыве помолвки не стоило :)))
Olya: Gata пишет: Название: «Иезуит» Я думала, в ВовАнне меня ничем не увидишь. Но здесь... Анна и Владимир совершенно непохожие на тех, которыми я их раньше читала. Особенно понравилось, что всерьез Владимир ничем не обидел возлюбленную, не унижал ее, не издевался... И после ему не придется ползать на коленях, вымаливая прощание. А перед ней не будет стоять вопрос - простить или не простить. Образы героев другие. И чувства тоже Рассказ стал для меня неожиданностью. Очень, очень приятной Спасибо, Гата
Gata: Olya, спасибо за отзыв! Вот так, сообща, вы меня, чего доброго, и убедите, что "Иезуит" - хороший рассказ )))))))
Алекса: Gata пишет: "Иезуит" - хороший рассказ Очень хороший
Царапка: Пародийные ушки видны, но неплохая игра в классики.
Olya: Алекса пишет: Очень хороший ППКС Люблю я Гатину Вованну С удовольствием перечитала и "После танца". Эти две вещи любовно утащила к себе в комп Заметила сейчас еще один рассказ на предыдущей странице, на днях обязательно прочитаю
Gata: Царапка пишет: Пародийные ушки видны, но неплохая игра в классики. Вот Царапыч - молодец, никогда не даст зависнуть в эмпиреях Olya пишет: Люблю я Гатину Вованну Твоя тоже очень даже вполне Все-таки самая съедобная вованна, на мой вкус, выходит из-под пера тех авторов, кто относится к ней без излишнего пиетета
Царапка: Но для тех, кому симпатична сериальная Анна, эти вованны категорически несъедобны :))) (за редким исключением вроде подарочного "Иезуита").
Gata: Царапка - на каждого едока свой шеф-повар :)
Царапка: угу
Gata: Название: «Зимняя акварель» Жанр: мелодрама/драма Пейринг: Владимир+Анна, Миша+Соня За идею, как соединить пару Миша+Соня, хочу сказать большое мяурси Царапке, которую считаю полноправным соавтором в этой моей зарисовке Что может быть глупее, чем стоять в ясный январский день на лесной опушке и целиться из пистолета в грудь лучшего друга, примеряясь, не выстрелить ли в лоб, чтобы сразить наверняка, наповал? А вокруг царит такая звенящая морозная тишина, что даже слышно, кажется, как идет изо рта пар, оседая инеем на бровях и на воротнике сюртука. – Холодно, господа! – скрипом разрезает тишину чей-то голос. – Не лучше ли по домам? Кто это? Ах, доктор Штерн, Илья Петрович… Бедняга кутается в легкую, не по погоде, накидку, притоптывает на снегу, чтобы согреться – в его крови не горит жаркое пламя ненависти, позволяющее не замечать холода. Смертельные враги. А давно ли один протягивал другому руку в гуще боя, помогая ему, раненому, взобраться на коня – и смертельно обиделся бы, если б кто-то назвал это подвигом? Давно ли стояли они вдвоем у крепостной стены, слушая слова приговора – и тому, кто не был виноват, в голову бы не пришло упрекать виноватого? Голубые глаза оказались сильнее сабель горцев и похоронной дроби барабанов. Сильнее памяти, сильнее дружбы. Князь вздохнул и опустил пистолет. – Что же ты? Струсил? Стреляй! – на губах соперника играет отвратительная насмешка. – Иначе выстрелю я, и Анне придется страдать. Пожалей ее, смельчак! Или хочешь, чтобы потом пожалел я? Ерничает. Пытается больнее задеть. Торопит роковой выстрел. Зачем? Разве Анна станет счастливее, если один из них убьет сегодня другого? Кто бы ни погиб, участь ее предрешена: оплакивать до конца дней смерть любимого, или испить горькую чашу счастья, отравленного воспоминаниями о трагедии, разыгравшейся на этой лесной опушке. А какое право имели они решать за нее? – Я не буду стрелять, – повторил князь. – Думай обо мне, что хочешь, – бросил пистолет в снег и, не слушая летевших ему в спину насмешек, побрел к своей лошади, привязанной к дереву неподалеку от дрожек доктора. Но что это? Между стволами берез мелькнули сани, скрип полозьев потонул в пронзительном крике: «Остановитесь, господа!» Сердце Михаила дрогнуло. Анна! Не захотела смириться с тем, что у нее отняли право выбора. Только… к кому она приехала? Не оглядываясь, он чувствовал такой же напряженный взгляд Владимира, устремленный на хрупкую девушку в красной шубке, пробиравшуюся по сугробам к месту дуэли. Еще секунда, и оба, словно по команде, бросились к ней, чтобы добежать почти одновременно и подхватить ее с двух сторон под руки, когда она споткнулась и начала падать. – Остановитесь, пожалуйста, – повторила она жалобно. – Напрасно изволите волноваться, мадемуазель, – иронически бросил барон. – Господин Репнин не захотел вас огорчать моей или его смертью. – Это правда, Миша? – она подняла на князя глаза, такие невыносимо голубые, полные слез, страха, надежды, что у него перехватило дыхание. Он не мог предать эту надежду, не мог заставить эти глаза сиять обманом… только для него. Не отводя взгляда, он глухо произнес: – Господин барон, не решившись обратиться с этим вопросом к вам лично, уполномочил меня спросить вас, не окажете ли вы ему честь, сделавшись баро… – Замолчи! – попытался вмешаться Владимир. – … не окажете ли вы ему честь, сделавшись баронессой Корф? – спокойно продолжал Михаил, не обращая внимания на гневно сверкавшие глаза соперника. – А я от своего имени обращаюсь к вам – не окажете ли вы честь мне, став княгиней Репниной? Выбирайте, Анна. Он все понял, еще не закончив говорить. Пугливый и радостный румянец, и дрожание рук, и взволнованное дыхание – все это уже принадлежало не ему. Но он ни о чем не жалел, потому что не мог поступить иначе. – Желаю счастья, – проронил он и, уже уходя, заметил протянутую руку Владимира. К полудню мороз ослаб, пошел снег. Мучнистые хлопья падали и падали с неба, заметая утренние следы, заметая прошлое, заметая боль. Бросив шубу на руки подоспевшему лакею Долгоруких, Михаил прошел в гостиную, где тепло и умиротворенно потрескивал в камине огонь. Младшая княжна возле окна склонилась над мольбертом. Репнин учтиво приветствовал Софью Петровну, приблизился и, став у нее за спиной, стал смотреть, что она рисует. – Простите мое любопытство, это из Шиллера? – спросил он, различив на бледной акварели мертвое лицо юноши под зеленым покрывалом волн и кубок, погребенный на дне моря. – Да, – тихо ответила она, не поворачиваясь. – Впервые вижу, чтобы вы обращались к столь печальной теме, – сказал Михаил, обводя рукой висевшие на стенах веселые солнечные пейзажи, пышные натюрморты, портреты родных и знакомых семейства Долгоруких, запечатленных в образах героев русских сказок. – Сегодня грустный день. – Да… грустный… – рассеянно отозвался князь, отходя к камину и кочергой принимаясь ворошить в нем полусгоревшие поленья. – Это правда, что вы стрелялись с Владимиром Ивановичем? – вдруг спросила Сонечка. – Вы… знаете? – поразился Михаил. – А почему я не могу знать? Все считают меня ребенком, оберегают от разных глупых вещей, боясь разбить мои иллюзии, но не боятся разбить мне жизнь! Она выронила кисть и, закрыв руками лицо, горько заплакала. – Что случилось, Сонечка? – с тревогой спросил князь. Ее отдавали замуж. За предводителя уездного дворянства, графа Забалуева, отвратительного напыщенного старика, который сватался поначалу к старшей дочери Долгоруких, но влюбившись в Сонечку, изменил свои намерения, что не встретило ни малейшего протеста в родителях девушки, стремившихся породниться с одним из влиятельнейших людей губернии. Напрасны были мольбы, слезы, напрасно великодушие Лизы, готовой пойти под венец вместо юной сестры – жертва была назначена, как и дата жертвоприношения. Через две недели. – Какая нелепость! – Михаил в волнении забегал по комнате. – Но ведь не могут же вас, в самом деле, принудить силой! – Могут… – слезы княжны тихо капали на мольберт. – Понимаю, что мое вмешательство… я могу что-то сделать для вас? – Ничего, – покачала Сонечка головой. – Простите меня, Михаил Александрович. Я не должна была вас этим беспокоить. – Вы меня ничуть не побеспокоили. Она достала платочек и тщательно вытерла слезы. – Спасибо, вы очень великодушны. И… вы правы, этот рисунок слишком мрачный, – княжна медленно сняла с мольберта лист с незаконченной акварелью, порвала и бросила в камин. – Расскажите мне про дуэль. – Дуэли не было. – Вы помирились? – обрадовалась она. – Можно сказать и так, – ответил князь. – И вы снова друзья с Владимиром Ивановичем? – Не знаю… Сонечка рассеянно вертела в руках карандаш, а потом и его бросила в камин. – Наверное, я больше никогда не буду рисовать. Он вспомнил, как целился в грудь Корфа, мысленно рисуя мишень на его сюртуке. – «Никогда» – страшное слово, Софья Петровна. – Что вы теперь будете делать? – почему-то спросила она. Михаил вспомнил о полученном вчера письме от родителей. Мать, как обычно, пространно делилась впечатлениями от очередной оперной премьеры и сетовала на невозможность в ближайшее время увидеться с сыном. Почему бы и нет? – Уеду… в Италию. Немножко солнца и моря вместо русского снега, немножко тепла. – Возьмите меня с собой! Князь на мгновение растерялся. – Но как же… Нет, вы не можете говорить серьезно… – Умоляю вас, возьмите меня с собой! – юная художница, презрев приличия, схватила его за руки. – Но поймите… мы не могли бы уехать просто так… – запротестовал он, однако внутренне чувствуя, что готов сдаться. В беспросветный мрак, царивший у него на душе, вторгся тоненький лучик незнакомой робкой радости. – Поймите, Софья Петровна, вам нельзя было бы отправиться со мной за границу иначе, чем в качестве моей жены. – Я согласна! – горячо воскликнула она. Михаил еще колебался, сомневаясь, заслуживает ли дом, оказавший ему гостеприимство, такого скандала, а сам уже прикидывал в мыслях, где отыскать сговорчивого священника. В день, когда должно было состояться бракосочетание графа Забалуева с княжной Долгорукой, карета с князем и княгиней Репниными пересекла Австрийскую границу.
Светлячок: Про Нюшку и разговоры о ней я пропустила, извиняйте автор, но вторую часть прочитала внимательно. Gata пишет: – Возьмите меня с собой! Такая Соня мне нравится Это не сериальный "кисель", как сказала Роза. Gata пишет: Поймите, Софья Петровна, вам нельзя было бы отправиться со мной за границу иначе, чем в качестве моей жены. – Я согласна! – горячо воскликнула она. Ну, Соня, сто очков вперед Нюшке даст. Вот так надо своё счастье ловить "Никуда не денется, влюбится и женится" (с)
Gata: Светлячок, спасибо за отзыв! Пейринг был для меня убийственный Я, конечно, могу сочинять про кого угодно и с кем угодно, но не всегда это получается с удовольствием Светлячок пишет: Ну, Соня, сто очков вперед Нюшке даст. Вот так надо своё счастье ловить "Никуда не денется, влюбится и женится" (с) Ага, хоть про сестру подумала - сама слиняла, а Лизку могут замуж за Забу выпихнуть. Хотя Лизонька, может, и сама выкрутится :)
Olya: Gata пишет: – Простите мое любопытство, это из Шиллера? – спросил он, различив на бледной акварели мертвое лицо юноши под зеленым покрывалом волн и кубок, погребенный на дне моря. Это тот самый сюжет, по которому Лермонтов написал балладу о юноше, нырнувшем за кораллом любимой? Светлячок пишет: Про Нюшку и разговоры о ней я пропустила, извиняйте автор, но вторую часть прочитала внимательно. А я напротив первую часть прочитала внимательно. Мне понравилось, как описаны чувства Миши. Так больно стало, что дружба их разрушилась Нюркой, что я прибить ее захотела. Впрочем, для меня неудивительно. Гаточка, рассказ мне понравился. Соня на человека похожа Только я все же про начало: не поняла, чем ты руководствовалась, когда на оба предложения Анна согласилась стать баронессой. Неужели хотела сделать подарок ВовАннистам? Нет, я понимаю, что тебе по условиям конкурса нужен был Миша для Сони, но в Анину голову ты что вложила?
Gata: Olya пишет: Это тот самый сюжет, по которому Лермонтов написал балладу о не вернувшеся юноше, который нырнул за кораллом любимой? Да-да, тот самый - про кубок Olya пишет: Нет, я понимаю, что тебе по условиям конкурса нужен был Миша для Сони, но в Анину голову ты что вложила? В голову ничего ))))) А чувства дала сразу проявить Миша всё понял и уехал.
Olya: Gata пишет: В голову ничего Катя Для Нюши это самое оно, когда в голове ничего
Falchi: Gata пишет: Смертельные враги. А давно ли один протягивал другому руку в гуще боя, помогая ему, раненому, взобраться на коня – и смертельно обиделся бы, если б кто-то назвал это подвигом? Давно ли стояли они вдвоем у крепостной стены, слушая слова приговора – и тому, кто не был виноват, в голову бы не пришло упрекать виноватого? Хоть рассказ не о них, но за эти две фразы, Гата Про Соню с Мишей - чудесно, два одиночества нашли друг друга. Честно говоря не могу даже представить что у них там будет за австрийской границей, но история обыграна на пять баллов
Царапка: Olya пишет: дружба их разрушилась Нюркой Почему разрушилась-то? Гата в награду за свои мучения доставила себе удовольствие - произвела Забу в графья!
Olya: Царапка пишет: Почему разрушилась-то? Я имела ввиду те самые слова, что выделила Фальчи. Имхо, когда люди в роли дуэлянтов - уже значит не друзья. Правда обидно и смешно, что чьи-то голубые глазки разрушили то, что не под силу было разбить даже смерти.
Falchi: Оля, не трави душу Как же мне хотелось прибить Нюру за эту дуэль! Хорошо хоть помирились, но ведь не забудут этого, не простят до конца... Главное, было бы из-за кого!
Царапка: Olya пишет: Имхо, когда люди в роли дуэлянтов - уже значит не друзья. Правда обидно и смешно, что чьи-то голубые глазки разрушили то, что не под силу было разбить даже смерти. Если хочется ссориться - глазки всегда найдутся. Они же не независимо друг от друга влюбились в одну девушку, а всё на глазах у обоих, всё видели, соперничали, не уступали. Мишель задавал сакраментальный вопрос - за что ты её ненавидишь? Мог и слегка догадываться, что Владимир к Анне неравнодушен, поэтому и крутился возле неё. Olya пишет: Имхо, когда люди в роли дуэлянтов - уже значит не друзья. Да ну брось, не дуэль и была - как они по снегу-то валялись. Скучно было, захотелось перчинки. Владимир неуравновешенный, поэтому воспринимал всё острее. Falchi пишет: Главное, было бы из-за кого! Повод сошёл бы любой.
Klepa: приятная вещица
Роза: Царапка пишет: Гата в награду за свои мучения доставила себе удовольствие - произвела Забу в графья! Знаем историю, когда Заба стал князем Финал Акварельки мне очень нравится У Сони с Мишей будет много времени, чтобы узнать друг друга и полюбить. В том, что будет любовь, я не сомневаюсь.
Бреточка: Очень хочется верить что у Сони с Мишей будет всё отлично Гатита. Что-то ты меня вдохновила. Хочу тоже что-нибудь с Сонечкой навоять
Gata: Спасибо всем за отзывы! Falchi пишет: Хорошо хоть помирились, но ведь не забудут этого, не простят до конца Будем надеяться, что простят. Их развела на эту дурацкую дуэль и подогревала своим кокетством Нюшка, остынут и поймут, что никакая юбка не стоит настоящей мужской дружбы. Тем более что Вова получил свою барби, будет сыт и спокоен :) Роза пишет: У Сони с Мишей будет много времени, чтобы узнать друг друга и полюбить. В том, что будет любовь, я не сомневаюсь. Да, звезды над ними сошлись Бреточка пишет: Гатита. Что-то ты меня вдохновила. Хочу тоже что-нибудь с Сонечкой навоять Обязательно наваять! И с восточным ароматом
Царапка: Gata пишет: Их развела на эту дурацкую дуэль Кто ж велел разводиться?
Алекса: Первый раз читаю, чтобы Сонечке было хорошо. Ей будет хорошо с Мишей, а ему с ней. У меня такое предчувствие
Gata: «I love to hate you» Жанр: аморальная история Герои: Анна и другие Сюжет: по мотивам БН-«классика» Примечание: из старых запасов Он преследовал меня ненавистью с первого дня моего появления в усадьбе. …Родителей я не помнила, их заменил мне Иван Иванович, мой добрый дядюшка. Однажды он приехал в своей нарядной коляске и забрал меня из покосившейся избушки, где мы жили вместе с теткой Сычихой. Тетка что-то сердито бормотала, но барон сказал ей решительно: – Аня будет жить в моем доме! Бросил тетке кошелек и увез меня с собою. Я была маленькая и худенькая, в линялом платьишке, перешитом из старой теткиной юбки, но барон Корф гладил меня по голове и всё говорил, какая я красавица. – Вылитая Марфуша! – вздыхал он. Потом я узнала, что Иван Иванович был когда-то влюблен в мою мать, крепостную белошвейку, но она не захотела ответить на его чувства, и тогда он с досады выдал ее замуж за деревенского кузнеца, а когда спохватился и хотел взять обратно в дом, было поздно, матушка понесла от мужа, моего отца, и, родив меня, отдала Богу душу. Рассказывали, что барин сильно кручинился, однако поделать уж ничего не мог. Но всё это стало мне известно спустя годы, а тогда Иван Иванович казался мне добрым волшебником, избавившим меня от старой злобной тетки. Если бы я знала, что ждет меня в доме Корфов, бежала бы назад к Сычихе и вцепилась бы в нее так крепко, чтобы никто нас не разнял! Барон отдал меня толстой добродушной кухарке по имени Варвара, велел помыть и накормить и привести в комнаты. – Я познакомлю тебя с моим сыном Володей! – улыбнулся он мне. Умытая, в чистеньком платьице, я сидела за столом и, болтая ногами, жевала пирожок с капустой, когда дверь в кухню распахнулась, и я впервые увидала ЕГО, моего мучителя. – Это что еще за недоразумение? – спросил он, уставившись на меня. Я в испуге соскользнула с лавки и спряталась за кухаркин подол. Услышав, что я появилась в доме по воле Ивана Ивановича, он еще больше насупился, стрельнул в меня злым взглядом и ушел, бурча под нос: «Зачем нам эта побирушка?» * * * – Вот маленькая обжора! – прошипел двенадцатилетний барон Корф, скатав из хлебного мякиша твердый шарик и запустив его в лоб сидящей напротив девочки. – Володя! – укоризненно покачал головой Иван Иванович. – Отец, да вы посмотрите, сколько она ест! – не унимался злой мальчик. – Скоро лопнет от обжорства! – Как тебе не стыдно! – рассердился барон. – У тебя всегда все было, а Аня никогда не ела досыта… – Спасибо, дядюшка, я больше не хочу… – девочка отложила в сторону ложку и хотела слезть со стула, но барон усадил ее обратно. – Уйдешь ты! – велел он сыну. – И будешь сидеть на хлебе и воде, пока не попросишь у Анечки прощения! Через три дня барчук, соскучившись по вкусному обеду, сквозь зубы процедил слова извинения и больше уж не попрекал Аню куском хлеба, но так и норовил досадить исподтишка – то опрокидывал ей в суп целую солонку, то пинал ногой под столом. Старый барон не замечал этих проделок и радовался, что между его детьми наступил мир. Он полюбил Анечку как родную дочь и приказал всей прислуге в доме обращаться с ней как с барышней, нанял гувернеров, чтобы они обучали девочку музыке, языкам и хорошим манерам. Владимир ревновал, и ревность к отцу вымещал на названой сестре. – Вот растяпа! – говорил он с издевательским смешком, проливая чернила на тетрадку, в которой Анечка старательно выводила упражнения по французской грамматике. – Опрокинула чернильницу! Вы видели, Monsieur l’Abbe, она опрокинула чернильницу! И Monsieur l’Abbe, который ничего не видел, строго выговаривал девочке, что она должна быть аккуратной. * * * …Однажды я упала в ручей, он вытащил меня. – Ах ты, маленькая дрянь! Гляди, из-за тебя я промок и перепачкался! Он пребольно меня отшлепал, я горько плакала от обиды, но не осмелилась пожаловаться дядюшке, а враг мой, ощущая свою безнаказанность, досаждал мне, чем только мог. Я старалась не попадаться ему на глаза, но он будто подкарауливал меня на каждом шагу. Щелчки и подзатыльники, язвительные упреки – «холопка», «дармоедка»… да, я была холопкой, крепостной, несмотря на мои нарядные платья и успехи в музыке. Дядюшка почему-то не давал мне вольную, обидчик же мой при всяком удобном случае старался унизить меня напоминанием о моем бесправном положении. Шли годы. Его ненависть то ослабевала, то усиливалась, но даже если мучитель забывал обо мне на время, я не знала ни одной спокойной минуты и с трепетом ждала, когда он вспомнит, и не было ни разу, чтобы страхи мои не оправдались. К семнадцати годам я выросла и расцвела. По утрам из зеркала на меня смотрела хрупкая белокурая девушка с огромными голубыми глазами, изящным алым ртом и точеным носиком. Старый барон не уставал на меня любоваться и говорить, какая я красавица, а гонитель мой недовольно хмурился, однако щелчки и щипки прекратились. Не иссякла лишь его ненависть. Барон возил меня с собою на балы и вечера к соседям, я пела там, и молодые люди заглядывались на меня, не зная, кто я есть на самом деле, танцевали со мной и целовали мне руки, не подозревая, что целуют руки холопке. Прислуга в доме кланялась мне, как благородной барышне, Иван Иванович просил и ЕГО быть со мною ласковым, тот обещал и при бароне держал свое слово, но когда барона рядом не оказывалось, жестоко мстил мне за минуты вынужденного притворства. – За что вы меня так ненавидите?! – воскликнула я однажды, доведенная до отчаяния. – Ненавидеть холопку? – хмыкнул он. – Много чести! Я хочу, чтобы ты знала свое место, дрянная девчонка! Он отобрал у меня браслетик, подарок дядюшки, сказав цинично, что ему нужны деньги расплатиться с карточным долгом, а крепостной золотые побрякушки ни к чему. – Но что я скажу Ивану Ивановичу? – заплакала я. – Скажи, что потеряла, или вовсе ничего не говори. Ты ведь не захочешь огорчить больного дядюшку? – спросил он вкрадчивым голосом, от которого у меня по коже побежали мурашки. У барона случился сердечный приступ, и доктор запретил ему любые волнения. Жестокий мой притеснитель не преминул этим обстоятельством воспользоваться и глумился надо мною уже открыто, при слугах, зная, что никто не посмеет за меня вступиться или пожаловаться Ивану Ивановичу. Издевки его становились всё жесточе и изощреннее. Я была невинной девушкой, и ему доставляло злобную радость делать мне скабрезные намеки, заставляя краснеть до корней волос. Мне хотелось убежать в самую дальнюю комнату, на край земли, спрятаться, чтобы не слышать этих ужасных слов, не чувствовать на себе его циничного взгляда. Бессонными ночами я горько рыдала в подушку, но однажды, обессилевшая от слез, села на постели и громко сказала в темноту: – Я его ненавижу! И мне стало легче. * * * Портрет старого барона Корфа в траурной раме висел на стене в кабинете. Молодой барон сидел в кресле, закинув ногу на ногу, и прищурившись, глядел на застывшую перед ним хрупкую белокурую девушку. – Теперь я твой хозяин, – произнес он, не торопясь, с расстановкой, будто смакуя каждое слово. – Да, Владимир Иванович, – чуть слышно вымолвила Анна. – Ты должна кланяться и говорить: «Да, барин!» Девушка покорно поклонилась. Упиваясь ее унижением, новый хозяин велел ей снять с себя все золотые украшения: – Мой отец давал тебе слишком много воли, но я намерен восстановить справедливость. Эй, Карл Модестович! – крикнул он. Управляющий, рыжеусый немец лет сорока, тотчас вырос на пороге кабинета. – Чего прикажете, господин барон? – Отведи Анну на половину для прислуги, с нынешнего дня она будет работать, как и все горничные, а если не проявит усердия, отправь ее в коровник! – распорядился Владимир. – И проследи, чтобы она ничего не взяла из старой комнаты – ни одного колечка, ни одного платья! – Давно пора, барин! – обрадовался немец-управляющий. – Я уж и батюшке вашему покойному сколько раз говорил, что напрасно он девку балует… – Почему вы так ненавидите меня, Владимир? – горестно воскликнула Анна. – Что я вам сделала? – Ты слишком долго занимала не подобающее тебе место. Ступай! – поморщился молодой барон. – Мне недосуг выслушивать твои жалобы. – Иди, иди! – грубо подтолкнул ее к двери немец. – Нечего барину перечить! А то познакомишься на конюшне с моей плеткой. Через несколько дней хозяин вызвал Анну в кабинет. Она пришла, одетая в ситцевый сарафанчик, волосы ее были убраны не в затейливую прическу, как раньше, а заплетены в простую косу. Владимир посмотрел на ее нежные ручки, покрасневшие и опухшие от тяжелой работы, и пробурчал: – Карл Модестович жалуется, что ты ничего не умеешь толком делать: поставили тебя мыть посуду – перебила тарелки, полы на кухне скребла – еще пуще запачкала… боюсь, что и в коровнике от тебя проку не будет. Анна всхлипнула и ничего не ответила. – То ли продать тебя? – рассуждал сам с собою Владимир. – Зачем мне в доме служанка-неумеха? Он окинул тоненькую фигурку девушки оценивающим взглядом, задержался на высокой груди. – Впрочем… – протянул он раздумчиво. – Пожалуй, можно и для тебя приискать занятие. Завтра вечером ко мне будут гости, среди них князь Андрей Долгорукий, – добавил он со значением. Анна вздрогнула от дурных предчувствий. С Андреем она часто танцевала на балах у соседей, он был влюблен и не скрывал этого, и ей нравилось знать, что он к ней не равнодушен. Ах, мечты, мечты… – Ты должна исполнить для меня и моих гостей танец семи вуалей, – продолжал барон. – Если сумеешь угодить гостям, я не только освобожу тебя от грязной работы, но и дам вольную. Я уже говорил, что мне не нужны в доме нахлебники. Владимир умолчал о том, что отдать Анне вольную завещал ему отец. Что ж, он выполнит волю родителя, но не раньше, чем удовлетворит давнюю жажду мести и накажет заигравшуюся самозванку, разоблачив ее перед всеми, перед кем она, с попустительства покойного барона, столько лет ломала комедию.
Gata: * * * …Царил бархатный полумрак, горели лишь огонь в камине, да несколько свечей в канделябрах, расставленных полукругом в центре гостиной, где на персидском ковре, под тягуче-сладкую восточную мелодию, исторгаемую музыкантами из скрипок и мандолин, извивалась в страстном танце маленькая одалиска. Лицо ее было вульгарно накрашено, волосы спрятаны под огромный рыжий парик, руки и ноги унизаны блестящими браслетами, а тело окутано невесомыми покрывалами, которые она скидывала с себя, поочередно оголяя плечи, спину и бедра – медленно, как ей велели, чтобы продлить для гостей удовольствие созерцания. Нет, это была не я! Это была какая-то бесстыдница, на время завладевшая моим телом, заставлявшая его то стелиться по полу у ног зрителей, то вскидываться, со звоном встряхивая десятками браслетов. Андрей уже забыл о том, что когда-то целовал мне руки, как равной, первое изумление на его лице сменилось брезгливостью, а потом похотливым восхищением, и я слышала, как он шепнул кому-то из приятелей: «Хороша девка! За любые бы деньги купил!» Но мне было все равно, я чувствовала на себе другой взгляд – ЕГО взгляд, и жарко мне было не от камина, в котором плясали языки пламени в такт непристойным движениям моего танца, а от этого жадного взгляда. Нахлынула горячая волна стыда, смешанного с восторгом. Ты хотел видеть меня такою? Так смотри же, наслаждайся! Сегодня я танцую для тебя, мой мучитель! Пало последнее покрывало, и нагота моя, едва прикрытая полосками золотой парчи, явилась глазам зрителей. Раздались аплодисменты, сдобренные сальными шуточками, уже не способными вызвать краску на моем лице. Мне налили бокал вина, заставили выпить до дна и, наконец, разрешили удалиться. Уходя, я быстро оглянулась. Тень падала на его лицо, но на секунду наши глаза встретились, и вновь жаркая волна окутала меня с головою. Я не стала запирать дверь в мою комнату. Я знала, что он придет. Я хотела, чтобы он пришел. «Пусть это случится! – думала я. – Быть может, утолив свою похоть, он утолит и ненависть?» Тиран явился далеко за полночь, когда уехали последние гости. – Ты ждала меня? – Да… – едва шевельнула я губами. – Скажи громче! – потребовал он. – Да! – повторила я послушно и сама протянула к нему руки. О том, что было дальше, мне вспоминать одинаково стыдно и приятно. Сколько бы обид ни претерпела я от него за минувшие годы, но той ночью, засыпая на плече моего мучителя, я знала одно – он меня не ненавидел. Но утром всё стало по-прежнему. – Умница! – барственно потрепал он меня по щеке. – Для постельных утех ты годишься больше, чем для черной работы. А я-то, глупая, ждала от него нежных слов! Презирая себя за слабость, за вчерашнее «да» и за растраченные впустую ласки, я спрятала лицо в ладонях и прошептала: – Я вас ненавижу… Он засмеялся и, одевшись, ушел. – Я ненавижу вас! – крикнула я в захлопнувшуюся за ним дверь, но легче мне не стало. * * * Хозяин с циничной усмешкой на губах сообщил Анне, что передумал давать ей вольную. – Но вы обещали! – воскликнула девушка, готовая разрыдаться. Владимир иронически развел руками: – Сегодня обстоятельства переменились. Тебя хочет купить Андрей Долгорукий… Анна испуганно сжалась. – …но я еще ничего не решил. Жаль отдавать другому такую сладкую ягодку, – он по-хозяйски положил руку ей на талию, привлек к себе и поцеловал – грубо, без намека на нежность. – Пока ты принадлежишь мне, я хочу сполна тобой насладиться! – Когда-нибудь вы пожалеете о том, как со мною обошлись, – сказала она тихо. Барон расхохотался. – Ты мне угрожаешь? А это даже забавно! Не люблю покорных овечек, – он поцеловал ее еще раз и оттолкнул: – Иди к себе, выспись, сегодня ночью тебя ждут другие забавы! И вернулся к разбору записей о своих карточных долгах. Выйдя из кабинета, Анна на минуту прислонилась к двери и закрыла глаза, а потом, приняв какое-то решение, пошла на кухню. Управляющий, сидя в одиночестве, лакомился смородиновой наливкой. – Карл Модестович, вы хотите получить много денег, не сильно себя утруждая? Немец поперхнулся наливкой от такой бесцеремонности, однако любопытство возобладало над возмущением, и он поинтересовался, каким именно способом предлагает Анна ему разбогатеть. – В прошлом году, как вы знаете, Иван Иванович брал в долг у князя Долгорукого крупную сумму под залог имения, потом вернул долг, и Петр Михайлович дал ему в том расписку, хоть и неохотно, – начала говорить девушка. – Ходят слухи, что князю очень приглянулось это имение… Что, если выкрасть расписку и продать ее Долгорукому? Управляющий глядел на Анну со все возрастающим изумлением, недоумевая, откуда в ней взялось столько коварства. Однако, надо отдать немцу должное, во всем, что касалось выгоды, соображать он умел быстро. – Хм… за эту расписку князь Петр Михайлович денег даст, сколько ни попросишь, – протянул он, пощипывая рыжие усы. – А деньги вам нужны, Карл Модестович, – ласковым голоском подхватила Анна. – Небось, за время службы у Корфов немного удалось скопить? Да и в картишки вы поигрываете… – При жизни-то такой разве накопишь… – тяжко вздохнул немец в приступе жалости к себе, и вдруг подозрительно покосился на Анну: – А тебе-то что с того? Откуда вдруг такая забота? – Расписка лежит в сейфе, и там же находится бумага, которую барон обещал отдать мне… а ключ от сейфа есть только у него… и у вас. – И у меня, верно, – подтвердил управляющий. – А знаешь, почему мне столько лет удается сохранить за собою и ключ, и место? Потому что я никогда из сейфа не брал… слишком много, – ухмыльнулся он. – Если бы вы украли много денег, барон Корф отправил бы вас в острог за воровство, а если похитите расписку, князь Долгорукий вас озолотит, – продолжала Анна соблазнять немца легкой наживой, – барон же ничего поделать не сможет, потому что лишится имения. – И не жаль тебе его? – прищурился Карл Модестович. – Он хочет продать меня Андрею Долгорукому, но сначала вдоволь натешиться своей барской властью, – Анна с отвращением передернула плечами. Немец хмыкнул и налил себе еще смородиновки. – Мне как раз не хватает денег, чтобы купить поместьице в Курляндии… да и надоело на Корфов спину гнуть… Так и быть! – согласился он. – Ночью, как все лягут спать, проберемся в кабинет и поищем в сейфе твои и мои бумаги… – и неожиданно подмигнул Анне: – Вот уж правду говорят, что в тихом омуте черти водятся! * * * Я открыла шкатулку, битком набитую фамильными драгоценностями баронов Корфов, достала искрящиеся серьги с изумрудами, вдела в уши, обвила вокруг шеи тяжелое жемчужное ожерелье, лоб увенчала бриллиантовой диадемой. – Разве пристала такая роскошь холопке? – сказала я вслух, глядя на себя в зеркало. «Но ты больше не холопка», – ответило мне мое отражение. Моя вольная лежала на туалетном столике рядом с толстыми пачками ассигнаций, похищенными мною из сейфа в кабинете бывшего хозяина. Но разве была я воровкой? Нет! Вор сидел за решеткой, и неважно, что не он взял драгоценности и деньги – я сказала, что украл он, и мне поверили. Новый владелец имения, князь Петр Михайлович Долгорукий, велел обыскать весь дом, и под периной в комнате управляющего нашлись десять тысяч рублей и несколько браслетов и колец. Это было целое состояние, но я решила не скупиться, ведь мне досталось куда больше! А сокровища свои я припрятала надежно. Пирог, который положила в мою дорожную корзину Варвара – кто догадался посмотреть, что в нем была за начинка? Андрей Долгорукий имел разочарованный вид, он был жестоко раздосадован, что я в числе прочего имущества не перешла во владение к его отцу. Оревуар, милый князь! Я разочаровалась в вас куда раньше. Садясь в ожидавшую меня коляску, я бросила взгляд на крыльцо, где стоял мой мучитель, а за спиной у него маячил исправник. Я торжествующе улыбнулась и послала воздушный поцелуй. У дома было еще много народу, проводить меня собралась вся дворня, но ОН понял, что улыбка и поцелуй предназначались ему. Странно, однако он не выглядел подавленным, и это несколько поуменьшило мое ликование, впрочем, мне довольно было сознавать, что месть моя осуществилась, и тиран жестоко наказан. А тот, другой… нет, я не раскаивалась, что и его обрекла на жалкую участь. Разве он хотя бы однажды защитил меня от притеснений обидчика? Нет, он взирал равнодушно, а порою и сам бывал не менее жесток. Так пусть же страдают оба, а моим страданиям пришел конец! …Я распахнула настежь окно и подставила лицо теплому майскому ветерку. Внизу лениво плескалась Фонтанка, и толпы нарядных людей гуляли по набережным. Уже две недели я жила в столице, снимала дорогую квартиру и наслаждалась всеми прелестями свободной жизни, но чем дальше, тем неспокойнее становилось у меня на душе. Радость первых дней потухла, уныние все чаще навещало меня, и вдруг я поняла, что мне не хватает моего мучителя. Я скучала по нему, по его издевкам и мелочным придиркам, по циничной ухмылке. И без него не радовали уж меня ни свобода, ни деньги, ни драгоценные побрякушки. Последнюю ночь я провела без сна в роскошной, но пустой постели, а чуть забрезжил рассвет, вышла из дому. Исправник был сердит и несговорчив, однако несколько крупных ассигнаций сделали его любезным. И вот уж я с замиранием сердца иду по длинному сводчатому коридору за тюремщиком, гремящим связкой ключей. Как же здесь темно, сыро и страшно! – Я знал, что ты вернешься, – ухмыльнулся мне мой мучитель, на чьем мерзком нраве никак не отразились две недели, проведенные в камере. За сумму в несколько раз больше той, что он взял за устройство свидания, исправник согласился составить фальшивый акт, что Карл Модестович Шуллер скончался в остроге от неизвестной болезни, не дождавшись суда. Купить новый паспорт оказалось еще легче. В карете, уносившей нас в сторону Митавы, я потерлась щекой о плечо моего мучителя и попросила: – Скажи, что ты меня любишь! Он наклонился к самому моему уху и прошептал: – Не скажу! И мы оба весело рассмеялись. Конец.
Светлячок: Если бы я своими глазами не видела, что это написала Гата, никогда бы на нее не подумала. Gata пишет: Вот маленькая обжора! – прошипел двенадцатилетний барон Корф, скатав из хлебного мякиша твердый шарик и запустив его в лоб сидящей напротив девочки. – Володя! – укоризненно покачал головой Иван Иванович. – Отец, да вы посмотрите, сколько она ест! – не унимался злой мальчик. – Скоро лопнет от обжорства! Это теперь мой любимый фик про Нюшку Gata пишет: Вот растяпа! – говорил он с издевательским смешком, проливая чернила на тетрадку, в которой Анечка старательно выводила Злой и вредный мальчик Gata пишет: – Ты должна кланяться и говорить: «Да, барин!» Девушка покорно поклонилась. Упиваясь ее унижением, новый хозяин велел ей снять с себя все золотые украшения: Вырос в противного и мелочного Gata пишет: В карете, уносившей нас в сторону Митавы, я потерлась щекой о плечо моего мучителя и попросила: – Скажи, что ты меня любишь! Он наклонился к самому моему уху и прошептал: – Не скажу! И мы оба весело рассмеялись. Я в обмороке. Счастливом. Браво, Гата! Вот это я понимаю. Анька получилась интересной, пара не банальной и сама история супер Люблю, когда вот так с ног на голову, с головы на ноги.
Роза: Светлячок пишет: никогда бы на нее не подумала. У Гаты с неожиданными поворотами всё в порядке. Необычно. Такую Анну я еще не встречала . Пейринг приятно удивил
Falchi: Я тоже никогда подобного не читала и чувства у меня после фика до ужаса противорчевые. С одной стороны, он показался мне кривым зеркалом пережитых в БН Нюткиных страданий из-за некого комического или точнее саркастического налета повествования, с другой - оба ГГ настолько неприятны и мелочны, что даже как-то затомило внутри. Финал поначалу поразил, я думала Анна с КМ сбежит... Не знаю, надо переварить наверное. Гата, спасибо за новый *во всех смыслах этого слова* фик.
Gata: Спасибо всем за отзывы! Светлячок пишет: Если бы я своими глазами не видела, что это написала Гата, никогда бы на нее не подумала Гата могеть сотворить такое, о чем бы сама на себя порой не подумала Роза пишет: Такую Анну я еще не встречала Теоретически я могу изобразить Нюренцию и кроткой голубкой, благородной страдалицей (помнишь "Иезуита"? ), но лично у меня от такой голубки скулы сводит. Сериальная и то интересней - хоть со стервозинкой, можно ее поругать-потоптаться, а на кроткую только нимб воздеть и зевать от скуки. А этот фик я написала легко и с удовольствием, всего за пару дней Falchi пишет: Финал поначалу поразил, я думала Анна с КМ сбежит Ну так она с КМ и сбежала. Но сначала помариновала пару недель в тюряге Falchi пишет: С одной стороны, он показался мне кривым зеркалом пережитых в БН Нюткиных страданий из-за некого комического или точнее саркастического налета повествования Это и есть кривое зеркало Пародия - мой любимый жанр, романтику я рожаю с потом и кровью :) И если повнимательней присмотреться, то характеры персонажей не так уж далеки от сериальных Falchi пишет: Гата, спасибо за новый *во всех смыслах этого слова* фик Ритуль, этот фик давно не новый :) Мое упущение - не указала в шапке, когда он был написан. Пару лет назад или около того. Нового я сейчас пишу ничтожно мало, а чтобы вы не скучали, подкидываю периодически из загашников.
Falchi: Gata пишет: Ну так она с КМ и сбежала. Но сначала помариновала пару недель в тюряге Я три раза перечитывала финал, пытаясь уловить там КМ, но меня смутил "мучитель". Стало быть, не поняла, ссори)) Gata пишет: И если повнимательней присмотреться, то характеры персонажей не так уж далеки от сериальных Я бы не сказала. Владимир здесь низок и мелочен, в БН у него куча отрицательных черт: закомплексованный, слабый, неуверенный в себе, падкий на крайности, но не мелочный точно. Анна здесь показана рассчетливо-коварной стервой, в сериале же она мне казалась несамостоятельной и неспособной на подобную авантюру. В ее духе было плыть по течению, выносить мозг всем окружающим воплями о том, какая она несчастная и ловить проплывающую мимо удачу. Поэтому для меня здесь получился некий театр абсурда, пародия на сериальный сюжет и те страдания которые так часто любят приписывать поклонники ВА этой паре. Всё ИМХО, разумеется.
Gata: Falchi пишет: Я три раза перечитывала финал, пытаясь уловить там КМ, но меня смутил "мучитель" КМ и был мучителем. А Вован - фон, чтобы запутать читателей :) Falchi пишет: Владимир здесь низок и мелочен, в БН у него куча отрицательных черт: закомплексованный, слабый, неуверенный в себе, падкий на крайности, но не мелочный точно. Анна здесь показана рассчетливо-коварной стервой, в сериале же она мне казалась несамостоятельной и неспособной на подобную авантюру. В ее духе было плыть по течению Гыыы, нет, Нюточка хорошо знала, куда она хочет приплыть ))) И у Корфа хватало и мелочности, и низости - его месть Анне и Мишелю разве не то и другое в одном флаконе? :) Впрочем, мы все давно убедились, что смотрели сериал разными глазами Falchi пишет: Поэтому для меня здесь получился некий театр абсурда, пародия на сериальный сюжет и те страдания которые так часто любят приписывать поклонники ВА этой паре. Ритуль, трактовать сюжет и персонажи можно как угодно - читаем мы все тоже разными глазами, но чего в этой истории нет и чего точно не стоит искать - это серьезности :)
Роза: Gata пишет: кроткой голубкой, благородной страдалицей (помнишь "Иезуита"? ), но лично у меня от такой голубки скулы сводит Ничего голубиного в героине "Иезуита" нет, ИМХО. Мне этот фик нравится именно достойной Анной, которая без своих стервозных заскоков сумела сделать переворот в душе и судьбе барона. Falchi пишет: Владимир здесь низок и мелочен, в БН у него куча отрицательных черт: закомплексованный, слабый, неуверенный в себе, падкий на крайности, но не мелочный точно. Анна здесь показана рассчетливо-коварной стервой, в сериале же она мне казалась несамостоятельной и неспособной на подобную авантюру. В ее духе было плыть по течению, выносить мозг всем окружающим воплями о том, какая она несчастная и ловить проплывающую мимо удачу. Опять же ИМХО. Я вижу героев фика очень похожими на сериальных, но в гротесковом исполнении. Гата уже написала, что это - пародия. Относиться к фику серьезно невозможно Корф в сериале не был мелочным, но низости совершал. Самые противные из них - игнор последней воли отца, шантаж танцем и унижение друга. Отчего бы ему не дойти до использования Анны по назначению и не продать ее дальше еще какому-нибудь любителю стриптиза. Речь в фике не идёт о любви. В этом тоже пародия. Много мы ее в сериале между В и А видели? Анну я тоже иначе трактую. В моём восприятии она стервозна еще в сериале. Подкузьмить тоже была горазда. На авантюры была очень даже способна и предпринимала их. С убогим результатом, но уж на что мозгулей хватало. Один ее замах на отъез в Париж чего стоил. Фике она тоже двигается на запад, но с деньгами и бывшим управляющим. Меня взяла оторопь от неожиданного поворота с кражей и подставой, но потом стало безумно смешно, как иногда выглядят в кривом зеркале наши недостатки
Aspia: Gata пишет: «Иезуит» Прочитала... два раза. Рассказ очень понравился легким слогом и представленным образом Владимира. Не углубляясь в анализ его поведения и то, чем он при этом руководствовался, он мне понравился: было что-то новое, но усматривались и хорошо знакомые черты. Анна... тут возникли сомнения: принять ее такой, какой она предстала вначале рассказа мне было проще, чем попытаться понять ее поведение в дальнейшем. Не понимаю причины ее обиды на Владимира, ведь за его сказанными слова в дальнейшем не последовало никаких действий. Обижаться так долго всего лишь на слова?.. Не верится, что упоминание о пастели стало последней каплей, переполнявшей края ее "молчаливого повиновения". Тем не менее подобный поворот сюжета стал в рассказе той яркой вспышкой, что привела к намеку на счастливое завершение и показало иную, во многом импонирующую мне, сторону Владимира. Впечатления от прочитанного рассказа только положительные. А тот факт, что в конце стоит подразумеваемое многоточие, придает общей картине пикантную незавершенность. Гата, спасибо
Gata: Aspia, спасибо за такой обстоятельный отзыв! Aspia пишет: Анна... тут возникли сомнения: принять ее такой, какой она предстала вначале рассказа мне было проще, чем попытаться понять ее поведение в дальнейшем. Не понимаю причины ее обиды на Владимира, ведь за его сказанными слова в дальнейшем не последовало никаких действий. Обижаться так долго всего лишь на слова?.. Манипуляция :) Может, и неосознанная, но - манипуляция. Сериальная Аннушка в совершенстве этим владела, только изводила барона не в пример моей куда дольше. А самое главное - моя из дома не убегала ))))
Aspia: Медленно, но уверенно, я осваиваюсь в темах Альманаха. Gata пишет: "После танца" Этот рассказ стал для меня рассказом контрастов: яркий показатель того, как порой эмоции овладевают человеком, перекрывая доступ к доводам разума, и тогда сиюминутно принятое решение - не всегда именно то, к которому ты стремился. Быстрые переходы, решения принятые героями (которых я не ожидала ни от Владимира, ни от Анны) - все это сделало рассказ очень динамичным и интересным. На словах Владимира "... - Спляши...", обращенных к Анне, я на некоторое время даже отвлеклась от рассказа, представляя насколько бы ожил сюжет сериала, будь в той сцене Владимир самим собой, а не вдруг скисшим героем.То что он (в лице автора) дал Анне самой принять окончательное решение меня очень обрадовало. Анна. За то, что она отстаивала свои принципы, была в начале дерзка и, не дрогнув перед Владимиром, сама стала раздеваться, а в дальнейшем (при очередном повороте сюжета) не играла с ним в кошки-мышки и не пыталась спрятать свои чувства за неразумными объяснениями - мне импонировала на протяжении всего рассказа. Доводы героев, как и их прописанные сомнения приравнивают их к реальным людям, и поэтому интерес к рассказу не исчезает до самого конца. Сомнений в том, к чему сведется рассказ в итоге, у меня не было. Но занимало то, как же ты все это завершишь. Обыгранный диалог с первыми данными друг другу обещаниями стал приятным аккордом, который не оборвал резко течение рассказа, а дал ему возможность продолжить звучать... Гата, спасибо за рассказ
Gata: Aspia, и снова спасибо за подробный отзыв! Читаю их, как целые фики Сама застрелюсь столько писать - с моей тормознутостью на один отзыв буду неделю тратить. Потому и восхищаюсь умением обстоятельно изложить свои впечатления у других Aspia пишет: То что он (в лице автора) дал Анне самой принять окончательное решение меня очень обрадовало Помню, меня когда-то пинали за этот самый момент - дескать, Вова будто "готовился к процессу в американском суде". А мне кажется, что в умении мужчины остановиться перед последней чертой, особенно если имеет дело с невинной девушкой, проявляется его любовь и забота к ней. Вообще-то, Вова и здесь поступил не очень по-рыцарски, сначала бы подобный вопрос следовало задать перед алтарем :) Но уж простим нетерпение молодого организма И так понятно, что всё дело алтарем и кончится.
Aspia: Gata пишет: А мне кажется, что в умении мужчины остановиться перед последней чертой, особенно если имеет дело с невинной девушкой, проявляется его любовь и забота к ней. С этим невозможно не согласится. Gata пишет: сначала бы подобный вопрос следовало задать перед алтарем :) Но уж простим нетерпение молодого организма И так понятно, что всё дело алтарем и кончится. Главное что вопрос прозвучал, а "до" или "после" уже не столь существенно, тем более при таком финале)
Aspia: Gata пишет: «Когда отступает зима» Гата, любишь ты однако ставить сложные задачи. Но тем интереснее попытаться их решить. Итак, о рассказе... Вокруг рассказа создана живая наэлектризованная атмосфера, использованы столь же живые образы, представлены красочные описания мыслей Владимира. Анна и весь ее образ словно в тени, мотивы ее решений остаются скрытыми: в рассказе есть намек на возможные варианты, но при этом ни об одном из них не возможно говорить с полной уверенностью. Думаю это обдуманный ход автора, который дает возможность каждому представить в рассказе ту Анну, какой она предстала для него в сериале (поскольку рассказ является своего рода альтернативным вариантом развития событий с определенного момента сериала). Немного сумбурным показался рассказ Карла Модестовича: сложно через него принять новость о женитьбе героев, за которой последовал уход Анны и отъезд Владимира на службу. Сильный в эмоциональном плане рассказ, написан очень хорошо и сама история преподнесена с уклоном на определенное настроение. Работа исполнена мастерски, но предназначена не для такого читателя как я: не поверила мотивации героев. Вернее даже прописать так – не узнала в них своих героев: оба легко отказались от того, что в свое время было очень дорогим, оба пустили все на самотек и действовали очень импульсивно, бездумно и глупо. Не скажу, что этого не было в сериальных героях, но именно в этом рассказе данные качества легли в основу и их было не просто слишком много, они были слишком яркими и явными для меня. Намек – это то, что мне легче воспринять, когда речь идет о подобном. Для меня этот рассказ - неоднозначная работа: я не могу с точностью сказать понравился он мне или нет. Я с уверенностью могу прописать, что именно этот рассказ засядет в памяти надолго. В нем много моментов, на которых можно заострить внимание и вступить в рассуждения и открытый диалог с автором. В том, что рассказ произвел на меня впечатление – сомнений нет. Гата, спасибо за придуманный сюжет и конечно же за сам рассказ
Gata: Aspia, ты меня просто сражаешь своими отзывами А еще я между делом ужасаюсь, сколько у меня, оказывается, в багаже вованны )))) Кошмар Спасибо за внимательность, Марина - благодаря этому ты замечаешь вещи, которые ускользают от внимания других. Рассказ этот состоит из двух частей. Первая - встреча барона и КМ в трактире, весь их разговор - написана лет пять назад, вскорости после первого показа, и задумывалось это как "полногабаритный" фик. Поэтому изложение неторопливое, обстоятельное. Потом отвлекли другие проекты, потом я разочаровалась в вованне, а года через два или три для какого-то зимнего конкурса вспомнила про эти наброски, отряхнула их от нафталина и на скорую руку дописала финал - естественно, ритм там уже другой, галопом по европам. Но первоначальную задумку я не перекраивала - просто спрессовала события. Поначалу предполагалось, что герои после возвращения Вовы будут очень долго выяснять отношения, запутывая пути друг к другу, в лучших традициях вованны ))) Aspia пишет: не узнала в них своих героев: оба легко отказались от того, что в свое время было очень дорогим, оба пустили все на самотек и действовали очень импульсивно, бездумно и глупо. Не скажу, что этого не было в сериальных героях, но именно в этом рассказе данные качества легли в основу и их было не просто слишком много, они были слишком яркими Ммм, спорить не буду, но для меня это именно сериальные герои, хоть знаменитая их ссора из-за ПМД произошла не до, а после венчания. Нюренция и в сериале кольцами швырялась, и Вова собирался сбежать на войну. Я довела ситуацию до логического завершения :) Ну а что они на момент разрыва успели пожениться - эти субчики настолько инфантильны и эгоистичны, что пока кого-то из них не клюнет жареный петух, другого не услышат. В сериале потребовалось запереть Нюшку в подвал, чтобы Вова помчался ее выручать, здесь - мнимое известие о гибели барона, чтобы Нюшка осознала, как он ей дорог. В обыденных обстоятельствах они до этого дойти не способны :)
Aspia: Gata пишет: «Зимняя акварель» Рассказ остался для меня неразгаданным. Он вместил в себя две истории, каждая из которых оставила что-то недосказанное и незавершенное. Первая история через Михаила рассказывает о Владимире и Анне. Я вспоминаю свое впечатление от сериальной дуэли, и мне кажется, что если бы Анну поставили перед таким выбором, она уцепилась бы за Михаила, ведь слишком сильна была еще на тот момент ее вера в искренность своего чувства к нему, слишком свежа память о поступках Владимира. Но опять-таки, это если вдаваться в глубокий анализ и ассоциировать рассказ с сериалом. Если же дистанцироваться от него, то рассказ предстает в другом свете: романтичная история, в которой одни герои прячут свои чувство за иронией и насмешкой (Владимир), другие говорят о них открыто (Михаил), одни молчать о том, о чем стоит говорить (Анна), другие – задают нужные вопросы в нужное время (Михаил). Вторая история уже была о самом Михаиле. Он и Соня, почему то эта пара для меня как два пазла из разных мозаик, которые никак не хотят соединяться. Но тут скорее говорит моя предубежденность, что Лиза – достойная для Михаила пара и они дополняют и улучшают друг друга. Абстрагироваться тут мне сложно, поэтому поставлю здесь – имхо – и думаю, автор меня поймет. Преподнесен рассказ очень легким слогом, красивым и живым описанием и романтичным налетом в суровый зимний день. Гата, спасибо
Gata: Aspia пишет: Он и Соня, почему то эта пара для меня как два пазла из разных мозаик, которые никак не хотят соединяться Ничего удивительного, если автор сама не верила в эту пару :) Дело было так - под какой-то праздник, кажется, юбилей первого показа БН, состоялось нечто вроде игры, где половина участников делала заказ, а другая половина исполняла (и то, и другое анонимно). "Иезуит", кстати, был из той же оперы :) Но поскольку заказчиков оказалось больше, чем исполнителей, некоторым авторам пришлось взять еще по одному заказу, чтобы никому не было обидно, а этот, с пейрингом "вованна и мишсоня", никто брать не хотел. Мне не впервой было амбразуру телом закрывать, но Миша/Соня настолько мне были поперек души, что вот оно во что вылилось. Я даже пыталась анонимно к заказчику обратиться - нельзя ли Сонечку, от которой у меня скулы сводит, заменить на Олю, но заказчик так и не откликнулся, чем избавил меня от крамольного пейринга :) Самое свинство, что он так и не объявился вообще, и я мучилась зря. Если ему сейчас икается - сам виноват ))))) Aspia, спасибо за отзыв!
Роза: Gata пишет: ичего удивительного, если автор сама не верила в эту пару А мне финал понравился. Он был неожиданным и интересным Gata пишет: нельзя ли Сонечку, от которой у меня скулы сводит, заменить на Олю, но заказчик так и не откликнулся, чем избавил меня от крамольного пейринга Всё, что не делается - делается к лучшему. Представляешь, заказчик отозвался? Сейчас бы граф прятал экземпляр этого журнала на чердаке
Gata: Роза пишет: Всё, что не делается - делается к лучшему. Представляешь, заказчик отозвался? Сейчас бы граф прятал экземпляр этого журнала на чердаке На чердаке? Обижаете, милая пани :) Только в несгораемом сейфе! Но на тот момент меня расстроило не то, что заказчик не отозвался в ответ на вопрос о замене пейринга (этому я теперь, сами понимаете, дюже рада), а тому, что потом даже спасибо не сказал. Вот и делай после этого людям подарки ))))
Aspia: Роза пишет: А мне финал понравился. Он был неожиданным и интересным Роза, тут скорее речь не о том понравился или же нет, финал рассказа, а о том, что данные герои (Михаил и Соня) как пара, воспринимаются с трудом. Gata пишет: Если ему сейчас икается - сам виноват ))))) Заикался он уже наверное. Не представляю как можно писать на подобные конкурсы. То, что у тебя неоднократно получалось и рассказы выходили неординарные и интересные, говорить только о твоем мастерстве. Gata пишет: Вот и делай после этого людям подарки Один человек не должен быть показателем. Дарить подарки и получать их очень приятно, особенно когда учитываются пожелания как и того кому даришь, так и самого дарителя.
Роза: Gata пишет: Обижаете, милая пани :) Только в несгораемом сейфе! Примите мои извинения, милый граф Aspia пишет: Роза, тут скорее речь не о том понравился или же нет, финал рассказа, а о том, что данные герои (Михаил и Соня) как пара, воспринимаются с трудом. Еще как с трудом. Поэтому финал меня приятно удивил. Сделан убедительно
Gata: Aspia пишет: Не представляю как можно писать на подобные конкурсы. То, что у тебя неоднократно получалось и рассказы выходили неординарные и интересные, говорить только о твоем мастерстве. А мне как раз гораздо легче пишется, когда задана одна из составляющих - пара, или жанр. Не нужно ломать голову хотя бы над тем, про кого писать :) Но за комплимент - спасибо! Роза пишет: финал меня приятно удивил. Сделан убедительно Захвалили мну Не буду кокетничать, что мне это неприятно :) Благодарю, милая пани Aspia пишет: Один человек не должен быть показателем Да я ж с улыбкой :)
Aspia: Gata пишет: «I love to hate you» Сразу хочу оговориться, что прописала отзыв по тем пометкам, что оставляла на полях во время чтения. Гата, ты должна понять эту получившуюся у меня сумятицу лучше кого-либо, ведь закрутила ты сюжет, ох как, лихо. В начале рассказа (первых три отрывка) - Для меня эту уже совсем другая «Бедная Настя»: с теми же именами, теми же декорациями, но совсем другими героями. (Вспомнился фильм «Мы из будущего 2», в котором от главного героя Бормана осталось только имя, а принять «новое лицо» героя я там так и не смогла). Появилось двоякое чувство: новое видение автора в сочетании с новой сюжетной линией стали более чем приятным разнообразием, однако поведение героев, мотивы их поступков я нахожу неприемлемыми. Разочаровалась в представленном Владимире, поскольку в отличие от сериального не могу найти ему здесь оправдания. Ничего кроме злобы, подлости, низости и т.д. и т.п. я в нем не вижу. Что же касается Анны, то она вызывает только сочувствие, поскольку само ее положение в семье, а также истинное безродное происхождение лишает ее не только права голоса, но и права на защиту. Одно обстоятельство не дает покоя: Анна даже в мыслях не называет Владимира по имени, а использует - мой мучитель, мой обидчик и никак иначе. Чую здесь скрытый смысл, вложенный автором, но впрочем, это может говорить моя мания. Для меня это ее мысленное обращение звучит как приговор: она видит и ассоциирует его только с этим образом и не может видеть никак иначе, только вот мотив постепенно меняется и если в начале «Мой мучитель» звучало с ненавистью, то чем дальше, тем неувереннее оно отзывается в ее мыслях. В середине рассказа (следующих два отрывка) – Я в растерянности: в разговоре Анна называет Его по имени и это ее «Владимир» без отчества звучит для меня так фамильярно, что я подумала наш герой вспылит, однако он воспринял это, на мой взгляд, очень спокойно. Думала хуже о Владимире думать уже нельзя, ошиблась – можно и хуже. Карл Модестович верен себе и даже в коротких репликах легко узнаваем. Танец стал эхом танца из сериала… но так показалось только в начале. Завершение у данного вечера совсем иное: шикорующе-яркое, как всплеск красок на белой бумаге. «Тиран» - новое слово, но отчего-то я не вижу той ненависти героини, в которую я верила раньше. Отсутствие описания самой ночи заострило внимание на той беседе, что последовала утром. Не верю, что она понимала, на что шла и чего хотела добиться своей уступчивостью, в противном случае мне не ясны ее мотивы. Как я думала на тот момент диагноз таков: Владимир – гад каких еще поискать, Анна – мазахистка с запущенной формой извращенности. Забыла сказать об Андрее, но это видно потому, что его присутствие в рассказе незначительно и все внимание забирают к себе другие герои. Андрей – представлен мелким гаденышем, и сериальный вариант рохли мне более импонирует. В конце рассказа (завершающие две части) – Куда пропала Анна, и кто это белокурая девушка, что очень на нее похожа? Интриги и коварство – не те качества, которые на мой взгляд могут быть у этой героини. Неуверенность, постоянное нытье по поводу ее тяжелой доли, неудачные попытки как-то заявить о себе – да, этого было в избытке. Но чтобы такое… мне тяжело представить подобное… Во фразе «Вот уж правду говорят, что в тихом омуте черти водятся!» - увидела автора произносящего эти слова словно во плоти. Вот ты где спряталась, Гата! А тут началось что-то с чем-то… я перестала понимать, что происходит. Кто есть кто, и что стоит за фразами «А тот, другой… нет, я не раскаиваюсь что и его обрекла на жалкую участь. Разве он хотя бы однажды защитил меня от притеснений обидчика. Нет, он взирал равнодушно, а порою и сам бывал не менее жесток»? Анна теперь свободна, с определенным капиталом на руках, но ей все снова не так: теперь она «…скучала по нему, по его издевкам и мелочным придиркам…» и я все еще считаю, что речь идет о Владимире. Я окончательно уверилась в ранее присвоенном данной героине диагнозе. И тут новое потрясение: фразу «В карете, уносившей нас в сторону Митавы, я потерлась щекой о плечо моего мучителя…» я перечитывала несколько раз пытаясь осознать и принять, что герой здесь не Владимир, как я думала на протяжении всего рассказа, а Карл Модестович Шулер! Он был мучителем и тираном, он обозвал ее «недоразумение», он спас ее из ручья и отшлепал, он забрал браслетик и он пришел к ней ночью, требуя ответа на «Ты ждала меня?» В итоге: Я перечитала рассказ, удерживая в памяти то обстоятельство, что мучитель не Владимир, а Карл и, вчитываясь в уже знакомые строчки, понимала, что были в рассказе зацепки, по которым можно было выстроить логическую цепочку, которая в дальнейшем привела бы к нужному мужчине, но они так умело спрятаны между строк, что поймать их сложно. Тем не менее, осознание пока не пришло, я просто приняла это как установленный факт. Стало легче от осознания, что Владимир виновен не во всем. А перечитав моменты, где речь шла именно о нем – поняла, что его поведение было направлено на месть, но осознание того, что в любом случае руководствуясь этим чувством победы не одержать, к нему так и не пришло. Жаль. Посему в данном рассказе ему уготована печальная участь, о которой не упомянуто, но весь красноречиво подведено к этому. Но каков, однако, Шулер! Восторг и восхищение от того как он представлен в рассказе: вот он и здесь, но в тоже самое время словно и не он. И все же… все же в роли мучителя по сложившему стереотипу я легче представила себе Владимира, чем Карла. Гата, спасибо, рассказ сложный и многогранный. Показывает обратные стороны человеческой души, звучат философские мотивы и каждый волен сам делать выводы. Меня очень зацепило. Звеняй, что не смогла быть краткой, но поговорить тут действительно есть о чем, а эмоции и чувство очень противоречивы
Gata: Aspia, ты меня потрясла последним отзывом У меня просто нет слов. Наверное, каждый автор мечтает, чтобы у него был такой вдумчивый и глубокий читатель Спасибо! Aspia пишет: рассказ сложный и многогранный Честно говоря, я сама затрудняюсь с жанром этого рассказа. Конечно, это фарс, но не в чистом виде, поэтому я и не поместила его в подборку веселых историй. Это трагифарс, или как сейчас модно называть - драмеди. Комедь и слезы в одном флаконе :) Пародия на историю любви-ненависти, на обожаемое некоторыми слоями поклонников БН садо-мазо
Falchi: Gata пишет: Комедь и слезы в одном флаконе :) Пародия на историю любви-ненависти, на обожаемое некоторыми слоями поклонников БН садо-мазо Ну хоть жанр я, значит, угадала правильно, капитально пролетев с сюжетом
Роза: Aspia пишет: Гата, спасибо, рассказ сложный и многогранный Этот рассказ меня тоже изрядно удивил. Текст-ребус. Приятное разнообразние за годы чтения однотипно-мотивационной вованны с вкраплениями кого-то третьего. Aspia пишет: Интриги и коварство – не те качества, которые на мой взгляд могут быть у этой героини Предпосылки этих качеств в Анне были в БН. Чья идея шантажировать ПМД, чтобы он отменил дуэль с Корфом? Именно Анны.
Мод: Гата, спасибо за удовольствие от зарисовки "Зимняя акварель". Мне всегда очень нравилась Сонечка, пожалуй, больше других героинь. Я легко представляла её возлюбленной и Владимира, и Михаила. У Вас в короткой зарисовке изящно выписаны две истории любви.
Gata: Мод, благодарю за отзыв Хоть это далеко не самое у меня удачное :)
Мод: Гата, не скромничайте. Я понимаю, что Вам больше импонируют сатирические Ваши произведения, но многие мелодраматические зарисовки очень хороши. Сюжет, психотипы персонажей, язык - всё это поклонникам романтики очень нравится. Приятно в юбилейную неделю делать новые открытия.
Душечka: Мод пишет: Зимняя акварель" ткните, где почитать, плииз
Душечka: Gata пишет: «Зимняя акварель» чисто поэзия требую продолжения банкета про Мишу и Соню!
Светлячок: Душечka пишет: требую продолжения банкета про Мишу и Соню! Сомневаюсь, что Гату эти двое тогда хоть минимально интересовали, а сейчас-то тем более. Кстати, при всем преклонении пред талантом Гаты, не считаю эту зарисовку чем-то выдающимся при всех ее милых достоинствах. Вот БиО период - это да! Про Мишку если так хотца еще почитать, но в паре с... не скажу, лучше это читать вот Деликатное поручение
Falchi: Gata пишет: Хоть это далеко не самое у меня удачное :) Мне фик запомнился не из-за Сони-Миши, как раз пейринг ИМХО надуман, но я прекрасно знаю, каково писать котов в мешке, и как раз на это не ропщу. А вот сцена дуэли Репнина и Корфа великолепна, поэтому рекомендовала к прочтению как "классической истории" и заношу в избранное. В 19 век меня может заинтересовать только эти двое и ВовНата, но последнее совсем редкость, так что зарисовку запомнила.
Gata: Спасибо всем за комментарии Наверно, не так важно, кого из своих героев и какие жанры больше любит автор, главное - что читатели с самыми разными вкусами и требованиями могут найти в его произведениях что-то себе по душе.
Falchi: Gata пишет: главное - что читатели с самыми разными вкусами и требованиями могут найти в его произведениях что-то себе по душе Гата, ты в этом смысле уникальное явление
Царапка: А мне давно пейринг Михаил - Соня казался интересным, первый раз его наблюдала, хотите смейтесь, хотите нет - на "Небограде"
NataliaV: Как-то я упустила этот сборник Гаты. Больше всего понравились рассказы "Иезуит" и "После танца". Спасибо. Falchi пишет: не из-за Сони-Миши, как раз пейринг ИМХО надуман В "Зимней акварели" ощущение, что двоих бесхозных героев решили хоть как-то пристроить на полку в общий сервис.
Gata: Вот убейте меня, не понимаю, чем так читателям нравится "Иезуит". Вы реально считаете, что измывательство героя над беспомощной девушкой и как она потом ломалась, заставляя разговаривать с ее задом - это из области высоких чувств?
Царапка: Я в упор не вижу в "Иезуите" ни измывательства, ни ломания. Была терапия со стороны Корфа (болезненная, так и зубы лечить - больно, но надо), потом - отходняк Анны, на какое-то время принявшей его "измывательства" за чистую монету. Анне нужно было время, чтобы после удара принять новую реальность, а когда поняла - может потерять любимого человека, это ускорило процесс.
Olya: NataliaV пишет: Больше всего понравились рассказы "Иезуит" и "После танца". Царапка пишет: Я в упор не вижу в "Иезуите" ни измывательства, ни ломания Я тоже не вижу. И мне "Иезуит" понравился. Но не до фанатизма. Вот "После танца" обожаю. Когда о нем вспоминаю, так и слышу быстрый топот босых ножек Ани и мягко-строгий выговор Владимира, что она заставила его одного проснуться в постели. Просто удивительно, как люди умеют так писать.
Falchi: Gata, а я тебя поддержу. У меня рассказы оставили неприятное ощущение, я уже тебе говорила, ИМХО это для болельщиков Спартака. С возвращением
Olya: Falchi пишет: ИМХО это для болельщиков Спартака. Жестковато А авочка замечательная
Falchi: Olya пишет: Жестковато Гата знает в каком я смысле
Gata: Гата, если честно, не въехала в аллюзию со "Спартаком" - далекий я от футбола человек :) Оба упомянутых рассказа написаны мною в разную пору отношения к вованне, "Иезуит" - уже без малейшей симпатии к этой паре, чисто в расчете на вкусы среднестатистического вованниста. Хотя и здесь, и в более раннем "После танца" выражена моя авторская и человеческая позиция - непринятие физического насилия, вполне приемлемого, кстати, у большинства поклонников ВА. Если раскаялся и потом женился, вроде как ничего страшного :) Любопытно, насколько готовы были бы простить за то же самое по отношению к Анцу Мишастого А вообще у всех у нас, конечно, очень разное понятие о любви.
Falchi: Значит просто забыла. Мы когда-то обсуждали эту аллюзию в теме про БН-персов Gata пишет: чисто в расчете на вкусы среднестатистического вованниста Gata пишет: вполне приемлемого, кстати, у большинства поклонников ВА. Ну вот да, как-то так.
Gata: Falchi пишет: Значит просто забыла. Мы когда-то обсуждали эту аллюзию в теме про БН-персов Надо полистать, с памятью у меня, и правда, бяда :) Falchi пишет: С возвращением Спасибо, Ритуль! Два дня дома, и уже ощущение, что никуда не ездила Пойду хоть фотки вам выложу на показ, и сама еще раз прокручу, чтобы не забыть :)
Царапка: Gata пишет: "Иезуит" - уже без малейшей симпатии к этой паре, чисто в расчете на вкусы среднестатистического вованниста. Хотя и здесь, и в более раннем "После танца" А мне "После танца" совсем не понравилось. Там было настоящее унижение, даром что не физическое, Анна растоптана, и сильно сомневаюсь, что Владимир на ней женится. В "Иезуите" насилие, имхо, отсутствует как класс. Равно как и унижение.
полная версия страницы