Форум » Альманах » "Метель", мелодрама » Ответить

"Метель", мелодрама

Gata: Изначально эта история должна была играть наравне с другими "мешками" в новосельно-конкурсной забаве "Вам и не снилось", но, покочевав из рук в руки, выбилась за рамки "мешочного" формата в обычные фики, потому и помещена в "Альманах".

Ответов - 46, стр: 1 2 3 All

Gata: К сожалению, не удалось закончить историю к 15-му, но чтобы отчитаться о проделанной работе, выкладываю ту часть, которая уже готова :) "МЕТЕЛЬ" (название рабочее, но т.к. нет ничего более постоянного, чем временное...) * * * Император, не мигая, смотрел на золотой крестик, который чуть покачивался в дрожавшей от подобострастного волнения руке господина Забалуева. – Стало быть, Калиновская не покончила с собой? – Нет, ваше величество, она скрывается в поместье барона Корфа и выдает себя, – предводитель Двугорского дворянства позволил себе робкий хохоток, – за крепостную! – Снова Корф! – в раздражении воскликнул Николай, хлопнув ладонью по столу. – Теперь он вздумал инсценировать смерть женщины, которую я приказал арестовать! – Осмелюсь доложить вашему величеству, что барону в деле укрывательства беглянки всячески помогает… – августейшее имя готово было сорваться с губ доносчика, но в последний момент страх пересилил и вытеснил опасную правду вкрадчивым на нее намеком, – всячески помогает князь Репнин. – Князь Репнин должен был наблюдать за моим сыном и докладывать мне о происходящем, – еще сильнее нахмурился император. – Неужели он посмел пренебречь своим долгом?! Предводитель, радостный воспользоваться возможностью свести счеты с изрядно надоевшим ему князем, пустился, не жалея черных красок, в известные, а где и неизвестные - дорисованные его воображением подробности о крамольных деяниях молодых дворян, поощрявших бывшую фрейлину в неповиновении государю. – Что значит – ей удалось скрыться?! – вскипел Николай, не дослушав рассказ до конца и в гневе поворачиваясь к третьему, до сих пор молчаливому участнику беседы. – Как вы это допустили, граф?! – Виноват, ваше величество, - сквозь зубы процедил шеф жандармов. Он, с каменным лицом, стоял в двух шагах от своего сикофанта, мысленно желая тому очутиться на виселице и досадуя на себя, что позволил ему говорить, ибо, чем красочнее живописал господин Забалуев коварство мятежной польки и ее сообщников, тем беспомощнее выглядели в этом рассказе граф Бенкендорф и его люди, столь легко сделавшиеся добычей обмана. Несмотря на досаду, однако, графу доставало здравого смысла сознавать, что если бы даже он сам делал доклад о двугорских событиях, подвести им итог пришлось бы всё тем же покаянным «виноват». – Плохо, граф, - сухо обронил его величество. – Где ваша хватка, ваша проницательность? Быть может, вы устали, и вам необходим отдых? – для человека, знавшего императора так, как знал его начальник тайной полиции, эти слова равносильны были требованию об отставке, и даже господин Забалуев испуганно втянул голову в плечи, оглушенный предчувствием падения своего всесильного покровителя. Но граф не собирался приносить почти тридцать лет безупречной службы в жертву случайному фиаско. – Калиновская не могла исчезнуть бесследно, ваше величество, – произнес он спокойным голосом, ничем не выдав клокотавшего внутри бешенства - лишь желваки на скулах слегка шевельнулись, и лицо вновь сковала непроницаемая маска. – С вашего позволения я сегодня же вернусь в Двугорское с подкреплением, чтобы продолжить поиски. – Поезжайте немедленно, – кивнул Николай, чей гнев поостыл, разбившись о невозмутимость жандарма, – не теряйте времени зря. Вы должны найти ее, и… – И что потом, ваше величество? – В крепость! И Репнина с Корфом – тоже! Господин Забалуев, услышав это, просиял счастливой улыбкой. Бенкендорф подумал лениво, что старый мошенник радуется аресту двух смутьянов, вожделея не только месть, но и поместье барона, - и радуется, скорее всего, зря. Не пройдет и недели, как цесаревич уговорит отца отпустить приятелей из-под ареста, а если не подействуют уговоры, помогут слезы принцессы Гессенской, питающей возмутительную склонность к певичке из крепостных и ее то ли опекуну, то ли нежному другу, – вникать в подробности домашних развлечений Корфа граф брезговал, но не сомневался, что барон очень скоро окажется на свободе, вместе с Репниным, и вся тяжесть монаршего гнева обрушится на голову полячки, как и в истории с прошлогодней дуэлью. Граф нахмурился мимолетно, сердясь, что вынужден заниматься столь мало почтенным для бывшего боевого офицера делом, как охота на женщину, но вспомнил, что по вине этой женщины он едва не лишился доверия государя, - и прогнал из мыслей непрошеное сочувствие. Уже за дверью императорского кабинета, устало потерев ладонью лоб, он бросил через плечо: – Вы говорили, господин Забалуев, что имеете полные сведения обо всех жителях вашего уезда? – Да-да-да, ваше сиятельство, – рассыпался предводитель в угодливых заверениях, – именно так – располагаю подробнейшими и вернейшими сведениями! – Я хочу знать всё о семействах Корфов и Долгоруких, – продолжал граф, быстрым шагом направляясь к лестнице и едва отвечая на приветствия попадавшихся навстречу придворных, – их родственники, близкие и дальние, друзья, с которыми они состоят в переписке, долги и владения – всё, вплоть до приданого прабабушки старого князя по материнской линии! – Да-да-да, ваше сиятельство, – бормотал Забалуев, семеня за шефом жандармов. * * * – Князь, я места себе не нахожу! – бросился к Михаилу взволнованный цесаревич. – Как всё прошло? – Я думаю, нам стоит отметить счастливое завершение нашего предприятия, – улыбаясь, ответил Репнин. – Ольга в безопасности? – Как вам сказать… – Что? – встревожился Александр. – Второе поместье Долгоруких в некотором запустении. Крысы могут доставить ей немало хлопот, – в глазах князя, безуспешно пытавшегося сохранить серьезный вид, промелькнули веселые огоньки. Цесаревич с облегчением рассмеялся. – Слава Богу! Главное, что нам она теперь не помешает. - Это еще вопрос. Вы бы слышали, как она проклинала нас, когда увидела свое новое убежище! Она-то думала, что мы ее привезем во дворец, с личной охраной, где она сможет вволю их помучить, – теперь, когда неприятности казались позади, князь не мог отказать себе в удовольствии отпустить колкость в адрес их источника. – Мне жаль, что Ольга недовольна, – пожал плечами цесаревич. – Но ничуть не жаль, что она уехала, – он выудил из ведерка со льдом бутылку клико и, подбросив на ладони, передал Репнину. – Омоем шампанским нашу победу! * * * Нет, она не думала, что ее привезут во дворец. Она согласилась бы и на цыганскую кибитку, лишь бы рядом с нею был ее Саша, как в те недолгие часы, проведенные в таборе, когда у нее в душе еще теплилась обманчивая надежда, что он помогает ей, по-прежнему любя, а не стремясь отдалить от Петербурга и от его новой жизни, в которой ей не предназначалось места. Ольга вспомнила испуг на лице Репнина, вздрогнувшего от ее слов: «Знайте, что однажды я вернусь!» – и довольно улыбнулась, подумав, что верный адъютант не замедлит донести пережитый испуг до цесаревича. Однако минутное торжество сменилось пониманием мелочности и бесполезности этой мести. «Я хотела, чтобы ты любил меня, Сашенька, а не боялся моего возвращения…» Рука, потянувшаяся прикоснуться к крестику на груди, безвольно упала. Крестика больше не было, как не было и любви. Не было ни прошлого, ни будущего. Не было даже слез. Только сухая горечь, скопившаяся в груди, мешая дышать. Ольга обошла бесцельно несколько комнат, поднялась по узкой скрипучей лестнице на второй этаж, брезгливо стараясь не касаться пыльных перил. Экономка, не отстававшая ни на шаг, будто боялась, что гостья нанесет урон хозяйскому имуществу, ворчала, что постояльцы, обитавшие тут прошлой зимой, не слишком утруждали себя уборкой, а ей бы самой дай Бог содержать чистоту в ее флигельке, и что матушка княгиня уже третий год не посылает ей жалованья, и что слуги от голода сбежали в деревню, – Ольга не прислушивалась к бормотанию старухи, вся во власти мрачных дум, усугубленных царившим вокруг запустением. Мебель была убрана в чехлы, голый, без ковров, паркет потемнел и растрескался, а в сером сумеречном свете, сочившемся сквозь заиндевелые окна, кое-где по углам виднелись лохмотья паутины. Устав бродить среди этого тлена, Ольга вернулась в одну из комнат, приглянувшуюся ей тем, что была просторней прочих и похожа на ее прежнюю, во дворцовых покоях: с винно-красным штофом на стенах и кроватью под шелковым балдахином того же, лишь грязно-поблекшего, цвета. Не снимая меховой накидки – было очень холодно, - она присела на краешек кровати и попросила экономку затопить камин. Старуха недовольно поджала губы. - Это спальня барыни. - И что с того? – пожала Ольга плечами. – Она разве прислала вам распоряжение, что мне нельзя поселиться в этой комнате? Не найдясь с ответом, экономка возмущенно тряхнула лентами на чепце и выплыла вон. Спустя какое-то время появился чумазый мальчишка лет десяти с охапкой дров и долго возился у камина, пытаясь развести огонь; наконец, дрова занялись, в трубе весело загудело, и по комнате поплыло слабое тепло, которому застоявшаяся сырость долго не желала сдаваться. Когда мальчишка ушел, Ольга прилегла на стеганое атласное одеяло, которым была покрыта постель. Пожелтевшие кружева на подушке хранили едва уловимый аромат чужих духов, чуть горьковатых. Она подложила под щеку ладонь, словно пытаясь отгородиться от назойливого запаха, и прикрыла глаза. В усталой измученной памяти вдруг всплыли строки из Мицкевича: Все в тот же час, на том же самом месте, Где мы в одной мечте стремились слиться, Везде, всегда с тобой я буду вместе… Не хотелось размыкать веки и возвращаться в горькую реальность одиночества, чужих унылых стен и поруганного счастья. Баюкая на волнах сладостных воспоминаний, мечты постепенно унесли молодую женщину в мир, запретный ей наяву, и укутали спасительным покрывалом сна.

Gata: * * * На третий день ее отшельничества в усадьбу явились жандармы. Увидев отряд всадников в черных шинелях, заполонивших, словно стая воронья, двор перед домом, Ольга в первом неосознанном порыве бросилась к двери, но вдруг остановилась. Куда бежать? И зачем? По свежим следам на снегу ее найдут прежде, чем она доберется хотя бы до ворот парка. Ольга представила, как грубые руки хватают ее – запыхавшуюся, обессиленную, бросают поперек седла, словно охотничий трофей… Нет, довольно унижений! Запоздало проснувшаяся гордость развеяла страх перед непрошеными гостями. Бывшая фрейлина императрицы сбросила крестьянскую пуховую шаль, в которую куталась от холода, расправила на оголенных плечах кружева все еще элегантного платья и села в кресло возле угасающего камина, приготовившись с достоинством встретить свою судьбу. Коридор вскоре наполнился шумом шагов, раздался настойчивый стук в дверь и резкий требовательный голос: «Госпожа Калиновская, откройте!» Ольга усмехнулась над бессмысленной жандармской вежливостью и ничего не ответила. Стук повторился, повторилось и требование открыть дверь, а потом они вошли. Несколько черных шинелей пересекли комнату и встали полукругом за креслом надменно застывшей в нем полячки. Последним вошел их начальник, с порога бросив на Ольгу тяжелый взгляд. – Добрый день, сударыня. – Больше добрый для вас, чем для меня, – в холодно-учтивом приветствии ей почудилась скрытая издевка, и захотелось быть резкой, плеснуть яду в кубок его торжества, показав, что она не боится. – Не намного добрее, сударыня, – устало проронил Бенкендорф. – И я, и мои люди изрядно продрогли и выбились из сил, добираясь за вами в эту глушь, а еще предстоит неблизкая обратная дорога. Поторопитесь, госпожа Калиновская, я не хочу, чтобы ночь застала нас в пути. – Я никуда не поеду, – последовал ответ. – Сударыня, прошу вас проявить благоразумие. – Вы – просите? – она повела глазами на выстроившихся у нее за спиной жандармов. – У вас достаточно людей, чтобы меня заставить. Граф, вздохнув, снял шляпу и провел рукой по волосам – во всех его медлительных, как будто ленивых, движениях сквозила безмерная усталость, – потом сделал подчиненным знак покинуть комнату и, когда за последним из них закрылась дверь, подошел и сел в кресло напротив Ольги. – И как долго, сударыня, вы намерены тут оставаться? – теперь в его голосе явственно слышалась ирония. Полячка молчала, упрямо сжав губы. Бенкендорф чуть наклонился, протянув руку за кочергой, и поворошил остатки дров в камине. Умирающий огонь неохотно выпустил на уголья несколько желтых языков. Взгляд графа скользнул по комнате, отметив и выцветшие портьеры, и голый пол, и остатки скудного завтрака на низеньком столике у окна. – Ваши друзья не позаботились даже о том, чтобы у вас было вдоволь дров. Он встал, подобрал на кровати брошенную шаль и почти заботливым жестом накинул Ольге на плечи, вздрогнувшие от его прикосновения. – У меня нет друзей, – проронила она. – Но как же господа Корф и Репнин, принявшие столь живое участие в вашей судьбе? – Они спасали не меня, а свои головы. – Нельзя отрицать, госпожа Калиновская, – угрюмо согласился Бенкендорф, – многие рисковали расстаться с головами по вашей вине. «И вы в том числе», – хотела она ответить, но желание дерзить жандарму почему-то пропало. Как он сумел найти ее? Не все ли равно… Нашел, потому что умел искать, вопреки самонадеянной наивности княжны Долгорукой. А теперь с иезуитской проницательностью нащупал самое больное место и туда нанес расчетливый удар, мстя, вероятно, за прежние неудачи. «Ваши друзья не позаботились даже о том, чтобы у вас было вдоволь дров». Нет, это не Репнин с Лизаветой Петровной – это ее любовь, ее Сашенька, который целовал ей когда-то колени и называл своей богиней, бросил ее здесь одну, стыть в холодном безвременье, каждую минуту ожидая ареста и не имея нескольких рублей, чтобы купить новые чулки или хорошего мыла. Ком сухой горечи, много дней копившийся в груди, вдруг размяк и влажно подкатился к самому горлу. Ольга сделала глубокий вдох, чтобы удержать его, она не хотела расплакаться – только не сейчас, матка боска! – но с влажным комом было уже не совладать, и ей лишь хватило сил отвернуться, чтобы не доставить жандарму нового торжества видом ее слез. Тот, кашлянув, отошел к окну, и некоторое время Ольга не слышала ничего, кроме своего горя. Внезапно совсем рядом скрипнули половицы, она подняла глаза и с удивлением обнаружила, что граф стоит возле ее кресла, протягивая ей платок. Она уже почти успокоилась и злилась на себя, что не смогла сдержаться, а еще больше – на Бенкендорфа, ставшего свидетелем ее постыдной слабости. – Это тот самый платок, который вам когда-то вручил император, чтобы отирать слезы, пролитые вашими арестантами? – спросила она, пряча смятение за насмешливой дерзостью. Ей показалось, что он хмыкнул. – К сожалению, люди не всегда умеют осознать подлинную причину их несчастий. – Вы помогаете им и в этом? – Если это в моих силах. Граф распахнул дверь в коридор и, позвав двух жандармов, велел им принести дров. – Благодарю вас за любезность, но это излишне, – сказала Ольга, вставая. Он оглянулся на нее и понимающе кивнул. В старом каретном сарае нашелся возок, на ржавых полозьях, но легкий и прочный, как убедился Бенкендорф, лично его осмотрев. Солнце давно перевалило за полдень, и граф торопился, опасаясь не попасть в Петербург до наступления ночи. Двух лошадей расседлали и впрягли в возок, место на облучке занял один из жандармов. Экономка, польщенная крупной ассигнацией, из недр какого-то сундука извлекла пару огромных лисьих шуб, битых молью, однако не утративших главного свойства – согревать. Ту, что показалась ему целее, граф отдал Ольге, другую постелил на сиденье возка, и сев рядом с пленницей, велел эскорту трогаться в путь. Часа три ехали тихо. Солнце, цепляясь за верхушки заснеженных деревьев, постепенно скатывалось ниже, окрашивая лес в предзакатный розовато-золотистый цвет. Полячка сидела неподвижно, по самые брови закутанная в густой мех. Граф, откинувшись на спинку возка, отдался во власть ленивой полудремы. Напряжение последних дней схлынуло с него, мысли текли неторопливые и почти благодушные. Свободный теперь от злого охотничьего азарта, гнавшего его без отдыха и сна по самым отдаленным закоулкам Двугорского уезда, он снова был близок к тому, чтобы посочувствовать опальной фаворитке цесаревича. Надо отдать должное, она мужественно переносила выпавшие на ее долю невзгоды, хотя и продолжала с очаровательной женской нелогичностью винить в этом окружающих. Впрочем, так ли уж она была не права? Бенкендорф вспомнил крысу, прыснувшую у него из-под ног в холодных сенях, гуляющие по коридорам сквозняки, и подумал, что его высочество переусердствовал, защищая бывшую возлюбленную от гнева отца. Он поворочался, пытаясь удобнее устроить затекшую спину, от этого его движения полячка покачнулась и уронила голову ему на плечо. Пушистый воротник сполз с ее лица, и граф увидел уютно смеженные веки и губы, чуть приоткрывшиеся в ровном дыхании. Усмехнувшись, какое простое она нашла средство избавить себя от его общества, и даже немного позавидовав – себе он сейчас не мог позволить подобную роскошь, как сон, – граф осторожно прикрыл ей воротником лицо от ледяного ветра, задувавшего в щели возка. Злоязыкий господин Вяземский, доведись ему подсмотреть за шефом жандармов в эту минуту, не преминул бы удостоить увиденное одной из своих едких эпиграмм, что ходили в списках по петербургским гостиным. Представив последствия, Бенкендорф едва вслух не засмеялся и окончательно пришел в прекрасное расположение духа. Между тем стемнело, началась пурга. Возок полз всё медленнее, пока не остановился совсем. Подъехал адъютант, в снегу с ног до головы. Знаком велев ему говорить тише, чтобы не потревожить спящую женщину, граф выслушал то, о чем догадывался и без слов адъютанта – что лошади выбились из сил и что дорогу замело. По его расчетам, они должны были находиться верстах в двадцати от Петербурга. Адъютант подтвердил, что так и есть – недавно проехали верстовой столб. – Скоро должна быть станция, правьте туда, – распорядился Бенкендорф. Спустя полчаса он разбудил арестантку. Не сразу освободившись из плена сна, она сладко потерлась щекой об его рукав и пробормотала: «Сашенька», – и вдруг очнулась и резко отпрянула. Бледный отблеск станционного фонаря упал ей на лицо, высветив на нем испуг и отвращение. Сделав вид, что ничего не заметил, граф выбрался из возка и протянул ей руку, но полячка упрямо решила обойтись без его помощи, и даже когда споткнулась, запутавшись в полах длинной шубы, с негодованием отдернула локоть, за который он пытался ее поддержать. – Где мы? – спросила она, глядя куда-то в сторону. Бенкендорф объяснил. – Вы, конечно же, вините в этой задержке меня? – Не вас, сударыня – метель. И еще горячий самовар, до которого мы доберемся быстрее, если вы перестанете отвергать мою помощь. Она сердито фыркнула, однако оперлась на предложенную руку. Рассудительность, как отметил граф, не совсем была чужда капризной полячке, и он лишь недоумевал, отчего эта рассудительность не дала знать о себе раньше – до того, как «госпоже Болотовой» вздумалось вопреки императорской воле вернуться в Россию. Продолжение следует.

Роза: Вот и на моей улице праздник Gata пишет: Спустя полчаса он разбудил арестантку. Не сразу освободившись из плена сна, она сладко потерлась щекой об его рукав и пробормотала: «Сашенька», – и вдруг очнулась и резко отпрянула. То, что надо Gata , не томи, умоляю Сейчас закричу, как идиотка: "Проду давай!"


Самсон: Роза пишет: Сейчас закричу, как идиотка: "Проду давай!" Давай бум кричать вместе

Бреточка: Gata пишет: от подобострастного волнения руке господина Забалуева. как же я рада, что сея рассказ начинается с сего перса Гатита, ты неповторима!

Olya: Ого, Гата К сожалению, сейчас не могу читать - глазки смыкаются, на свежую голову буду смаковать

Алекса: Как мне Оленьку жалко. Какая бы она не была в сериале нельзя так было бедняжку бросить в заброшенном холодном доме. Gata пишет: – Мне жаль, что Ольга недовольна, – пожал плечами цесаревич. – Но ничуть не жаль, что она уехала, – он выудил из ведерка со льдом бутылку клико и, подбросив на ладони, передал Репнину. – Омоем шампанским нашу победу! Алекс здесь неприятный. Такого забыть надо немедленно. Дерзайте, граф, я на вашей стороне

Gata: Раз гости просят добавки, значит блюдо более-менее съедобно Бреточка пишет: как же я рада, что рассказ начинается с сего перса Пакостливый Забушка - моя любовь на все времена! Алекса пишет: Как мне Оленьку жалко. Какая бы она не была в сериале нельзя так было бедняжку бросить в заброшенном холодном доме. У Алекса и Ко. на этот счет в сериале было другое мнение :) Хотя, может, он со временем рассчитывал выхлопотать у папы помилование для Ольги. А, может, и забыл бы про нее. Алекса пишет: Алекс здесь неприятный Разговор цесаревича с Репниным дословно взят из сериала :) Я бы не стала нарочно ухудшать этот персонаж.

Царапка: в том доме действительно были крысы? надо глянуть.

Gata: Царапка пишет: в том доме действительно были крысы? надо глянуть. Тебе недалеко, можно и съездить, чтобы глянуть а мне пришлось довольствоваться сценой из 103-й серии, где Лизонька с Мишаней со смехом вспоминали виденного ими грызуна ))))))

Царапка: Ой, где это? Я бы действительно съездила, пока дожди не зарядили.

Алекса: Gata пишет: значит блюдо более-менее съедобно Не прибедняйся Gata пишет: Разговор цесаревича с Репниным дословно взят из сериала Какой кошмар! Не зря я после отъезда Ольги в Польшу не могла смотреть на Алекса в БН

Gata: Царапка пишет: Ой, где это? Я бы действительно съездила, пока дожди не зарядили. Я имела в виду, что ближе к вам, чем к Новосибирску :))) Не стала бы съемочная группа ездить в даль несусветную. На самом деле я понятия не имела, что это за усадьба, и где находится. Сейчас поискала в инете, результаты розысков - тут Алекса пишет: Какой кошмар! Да вот, представьте себе :) А самое интересное, что тогда это никого не коробило - наоборот, вместе с Алексом и Михой радовались избавлению от Калины

Роза: Gata пишет: вместе с Алексом и Михой радовались избавлению от Калины Сериальная Оля достала всех зрителей до печёнок к этому моменту

Gata: Роза пишет: Сериальная Оля достала всех зрителей до печёнок к этому моменту Здесь она та же самая - это же продолжение, а не альтернатива :) И Беню я не сильно идеализировала, просто добавила чуток логики, о которой периодически забывали сценары. Ольгу до смешного просто было найти, но конечно, не такому идиоту, какого слепили из главного жандарма сценаристы. И добро бы он сразу был идиотом - тогда никаких претензий, но ведь в первых сценах, при допросе Жуковского и Дюсика, Беня был показан цепким и проницательным, а потом будто помрачнение рассудка произошло. Как с Нюшкой - то барышня-незабудка, то гетера ))))))

Царапка: Может, всё проще - сериальному Бене неинтересно было заниматься постельными делами царской семьи, и он отнёсся к делу халтурно.

Gata: Царапка пишет: Может, всё проще - сериальному Бене неинтересно было заниматься постельными делами царской семьи, и он отнёсся к делу халтурно Я примерно так же и рассуждала - ведь мыслей АХБ нам в сериале не были озвучены. Может, он и "самоубийство" раскусил с первого взгляда, но сделал вид, что поверил, чтобы больше с этим делом не возиться - умерла так умерла )))))

Царапка: Чтобы боевой офицер не разглядел здесь фальшивку - не верю :))) только если очень не хотел глядеть. Да и труп должны были увезти официальные власти.

Роза: Gata пишет: Здесь она та же самая Не скажи. Пока ведет себя так, что сочувствуешь ей и сопереживааешь. Глупостей не говорит, истерик не устраивает и не вопит на одной ноте.

Gata: Царапка пишет: Чтобы боевой офицер не разглядел здесь фальшивку - не верю :))) только если очень не хотел глядеть. Да и труп должны были увезти официальные власти. Вот-вот, о чем и речь )))))) Роза пишет: Пока ведет себя так, что сочувствуешь ей и сопереживааешь. Глупостей не говорит, истерик не устраивает и не вопит на одной ноте. Она устала прикидываться дурой и истеричкой и стала самой собой



полная версия страницы