Форум » Альманах » Боль » Ответить
Боль
Хюррем-султан: Пейринг: ВА/ОМП Рейтинг: NC-17 Жанр: Драма/Агнст/ Альтернатива Время: Канонное. Бета: Уралочка
Ответов - 39, стр:
1 2 All
Хюррем-султан: 1862 год. Петергоф. Нарядные пары кружились в вальсе, напоминая разноцветные конфетти, в изобилии рассыпающиеся вокруг них. Музыка, шампанское, смех – бал-маскарад в Петергофе был в самом разгаре. Прислонившись к колонне, высокий мужчина в генеральском мундире равнодушно оглядывал танцующих сквозь прорези черной маски. Давно прошло то время, когда эти «праздники жизни» были для него радостным ожиданием чего-то необычного. Теперь они вызывали только глухое раздражение. Не будь личного приглашения Государя, который считал его после той злополучной дуэли близким другом, он никогда не оставил бы свой особняк ради этого бала. Еще раз окинув взглядом веселившихся аристократов, генерал уже собирался незаметно покинуть залу, как вдруг напрягся, не отрывая взгляда от парадного входа, когда там показалась пара: величавый мужчина и хрупкая светловолосая женщина, судя по виду – супружеская чета. В следующих за ними молодом человеке и девице без труда можно было угадать отпрысков этих супругов. Черты лица молодого человека в точности повторяли отцовские, за исключением синих материнских глаз, а юная девушка – копия матери была обладательницей огромных жгуче-черных очей, что по контрасту с белой кожей и золотистыми волосами придавало ей еще больше привлекательности. Укрывшись в тени колоннады, генерал не сводил взгляда с вошедших, вернее, с женщины, склоняющейся в реверансе перед августейшей фамилией. Сколько же лет он ее не видел?! Долго, очень долго! Двадцать три года! Почти четверть века без света этих глаз, смеха, голоса, без того непередаваемого чувства счастья, которое охватывало его рядом с ней. Время почти не изменило красавицу – все так же ослепительна, и в сорок три года выглядит старшей сестрой своей дочери. Шелковое платье аметистового цвета лишь подчеркивает тонкую талию и нежность облика, привлекавшего восхищенные мужские взгляды, как и двадцать три года назад, на ее первом балу. Тогда она мило смущалась, впервые оказавшись в блестящем обществе, а теперь со спокойной уверенностью беседует с гостями, не забывая, однако, следить за танцующей дочерью. Размышления были прерваны разговором двух проходящих мимо дам: - Дорогая, юная графиня д'Эльяно просто прелестна. Неудивительно, что эта итальянка пользуется таким успехом. Посмотрите, кажется князь Репнин-младший не на шутку увлечен своей кузиной. - Вы правы, ma chérie, но не думаю, что это увлечение закончится свадьбой. По слухам, у ног графини лучшие женихи Италии и Австрии. - Еще бы, она редкое сочетание красоты, знатности и приданого, которое дает за ней отец. Немногим посчастливится составить такую партию. - А Вы заметили, Marie, как хороша ее матушка. И это несмотря на возраст. - Что же Вы хотели, милая, Средиземное море творит чудеса. Венеция – не наша Cеверная Пальмира. Дамы пошли дальше, делясь светскими новостями, а генерал не мог оторвать взгляда от той, что была предметом их обсуждений. В этот момент графиня о чем-то переговаривалась с княгинями Репниной и Голицыной, а ее муж весело улыбался, слушая Андрэ Долгорукого. В поведении женщины ничего не напоминало ту, прежнюю девушку, какой она оставалась в памяти. В воспоминаниях, которые никогда не покидали его, причиняя боль и оставаясь единственными счастливыми моментами в пустоте бессмысленной жизни. Даже испытывая постоянные муки, он никогда не отречется от них, никогда не забудет, потому что забыть – значит умереть окончательно. Мужчина горько усмехнулся и с его губ со стоном сорвалось: «Аня, Анечка!» Это он должен был стоять рядом, держа ее под руку, гордясь успехами дочери и выбирая ей подходящего жениха, радоваться за сына, на которого обращено внимание многих дам, а вместо этого вынужден прятаться, украдкой, как вор, наблюдая за той единственной, чья жизнь для него была дороже собственной. Так распорядилась судьба. Судьба?! Сколько можно обманывать себя?! Если б не его ревность и гордыня, все, все было бы по-другому! А теперь остается лишь оплакивать потерянное счастье, повторяя: «Почему, ну почему ты не смогла понять и простить?! Почему не осталась со мной, в моей жизни?! Ведь я люблю тебя и буду любить всегда!» Словно почувствовав чужое внимание, женщина обернулась, сверкнув бриллиантами диадемы-эгретки, но, никого не заметив, снова обратила к мужу взгляд, полный тепла и благодарности, и граф ответил ей мягкой улыбкой. Этот безмолвный разговор громче любых слов говорил о чувствах супругов. О ее чувствах к тому, кто спас, исцелил от ненависти, вернул радость жизни. Граф спас, а его безумная страсть едва не погубила: он ждал покорности, смирения, надеялся, что время и привычка все сгладят, в результате потеряв любимую навсегда. Чувствуя, что не может больше оставаться здесь, генерал удалился в одну из небольших комнат для отдыха гостей и, опустившись в кресло, закрыл глаза. Память безжалостно возвратила его на двадцать три года назад, в ту роковую осень 1839 года.
Gata: Ирина, с новым фиком! Завязка полна драматизма, и название располагает. В генерале без труда угадывается Владимир, Анна тоже присутствует, но с мужем и взрослыми детьми. Что же случилось много лет назад? Заинтригованы и ждем продолжения.
Хюррем-султан: Добрый вечер. Gata, спасибо большое тебе за внимание и отзыв. Рада, что фик заинтересовал такого знатока как ты. Надеюсь порадовать и дальше. Всегда рада и вниманию и конструктивной критике, поскольку фик не раз ей подвергался. Но сразу оговорюсь, что здесь драма, и полная альтернатива сериальным событиям. Еще раз - спасибо.
Агнесса: Ирина удивила! Как-то все грустно в начале. Анна счастлива с другим, а Владимир продолжает страдать любить её,у Анны уже взрослые дети и они вновь встретились.Что ж такова натворил Вова, что ему отказали в счастье?Ты так не пугай, а то у меня особенно, как у поклонника будет: «Инфаркт Микарда! Вот такой рубец! ».Ты давай там распутывай эту историю. Хоть пока грустно, что ты выведешь даже самый драматичный фанфик на позитивный конец.
Хюррем-султан: Добрый вечер. Агнесса, спасибо тебе за твое внимание и сопереживание моим героям, но пока не буду забегать вперед. Посмотрим как буду складываться события дальше. Агнесса.
Хюррем-султан: Осень 1839 года. Поместье Корфов. Владимир ворвался в библиотеку, изо всех сил хлопнув дверью. Случайно увиденный поцелуй Анны и Михаила не просто привел барона в бешенство, а полностью перевернул ему душу. Как посмела она, стекляшка, подделка морочить голову дворянину, его лучшему другу, подавая несбыточные надежды! Кто давал ей право на чувства к благородному человеку, и вообще к кому-либо?! Он не позволит такого бесчестья в своем доме! Слава Богу, Мишель уехал по служебной надобности, и за время его отсутствия барон выбьет из этой упрямой девки, воспитанной отцом дворянкой, стремление оказаться в неподобающем ей обществе. Анна поймет, наконец, что до конца своих дней не покинет этого поместья, оставшись здесь навсегда. О свободе пусть и не мечтает – пока он жив, этому не бывать! Никогда! Сейчас же надо уничтожить выписанную отцом вольную! Кто знает, вдруг романтичный Мишель не отступится от своей нелепой влюбленности, а при наличии вольной помешать ему будет невозможно. Поэтому бумагу в огонь! Надо уберечь друга от участи светского изгоя – крепостная князю не пара, даже воспитанная. Вольная, загоревшись, осыпалась горсткой пепла. Вот и все! Теперь эта девка никуда от него не денется! Осталось только спустить ее с небес на землю, напомнив, кто она такая. Явившейся на звон колокольчика Полине было велено прибрать на столе и позвать Анну. Девушка, войдя, остановилась в нескольких шагах от него, а он опять испытал приступ ставшего уже привычным раздражения. Почему она так красива?! Красива настолько, что от одного взгляда на нее начинает учащенно биться сердце. Так не должно быть! Разве может благородный человек что-то испытывать к безродной холопке? Скрывая свое смятение за маской холодного безразличия, Владимир спросил: - Вы помните наш недавний разговор, мадемуазель? Если не ошибаюсь, я велел Вам держаться подальше от Репнина. Это так Вы выполняете мой приказ?! - Я не понимаю, в чем провинилась, Владимир Иванович, – Анна вздернула подбородок. – Князь уехал, и уехал надолго. Кажется, держаться дальше от него уже невозможно. - Надо же, святая невинность! Несколько минут назад я был свидетелем весьма нежной сцены между вами! - Вы подглядывали?! – вспыхнула Анна. - Случайно, мадемуазель, случайно, хотя у меня есть полное право следить за своей собственностью. Не забывай – я твой хозяин! - Вы слишком часто об этом напоминаете, чтобы я могла забыть, барин, – парировала Анна. - Наконец-то до тебя стало доходить, что послушание – это главное для крепостных. Повторяю в последний раз – оставь Ренина в покое, ты сделаешь его несчастным. Вопреки его уверенности, девушка не опустила голову, как обычно делала, слушая его упреки, а глядя прямо в глаза, спокойно сказала: - Любовь не может сделать человека несчастным. Она радует и дает силы жить. Жаль, что Вам не дано этого понять! - Вот как, – криво ухмыльнулся барон, – мне очень хочется посмотреть на радость Мишеля, когда он увидит тебя в крестьянском сарафане, убирающей свинарник. Уверен – его чувства к стекляшке, выдаваемой за алмаз, тут же испарятся. Но Анна, видимо, решила вывести его из себя. В ее ответе не было страха быть разоблаченной: - Если князь испытывает ко мне настоящие чувства, он поймет и защитит меня. - А если нет? - Значит, я ошибалась, и Вы были правы, барин. Это слово она произнесла с таким отвращением, что Владимира передернуло. - Ты решила подвергнуть Репнина столь жестокому испытанию!? Неужели тебе не жалко любимого, как ты утверждаешь, человека?! - Это не более жестоко, чем отказаться от чувств к нему, потакая Вашим приказам. Да, я вещь, но над моей душой не властен никто, кроме Бога! И если князь не отвергнет моих чувств, ничей, слышите, ничей приказ не заставит меня отречься от любви к нему! Это единственное, что Вы никогда не сможете у меня отобрать! С трудом сдерживая закипавшую ярость, Корф спросил: - Значит, ты готова чистить хлев? - Да, барин. Когда прикажете приступать? Похоже, эту дерзкую невозможно было переубедить. - Что ж, хорошо, иди, я подумаю, к какому делу тебя приставить. Опустившись в грациозном реверансе, Анна намерено покорно произнесла: - С Вашего позволения, барин. И опять это неприкрытое отвращение в последнем слове. Когда за девушкой закрылась дверь, барон сжал подлокотники кресла так, что побелели костяшки пальцев. Похоже, в этом поединке он проиграл. Владимир не знал, что ему делать дальше. Этой девице ничего не стоит надеть сарафан и отправиться в свинарник, вот только сколько бы он ни пугал Анну тем, что Репнин в ней разочаруется, сам он в этом далеко не уверен. Кто знает, что взбредет в голову этому романтику, вдруг решит примерить на себя образ светлого рыцаря без страха и упрека, кинется защищать Анну, а там и до сожженной вольной доберется, въедливости ему не занимать. Вот тогда Анна точно будет потеряна навсегда. Что же делать?! Как заставить друга взглянуть на эту девку его, барона Корфа, глазами, как выстроить между ними непреодолимую стену, разведя в разные стороны? Надо действовать быстрее, пока друга здесь нет, но в голове ни одной мысли – только злость и раздражение. Даже изрядная порция коньяка не помогла делу. Владимир так и просидел в библиотеке до самого вечера, держа в руке опустевший бокал. Ужинал барон в непривычном одиночестве – Репнин уехал, Анна не спустилась к столу. Она вообще не выходила из своей комнаты после их разговора. После ужина Владимиру стало неуютно в пустующей столовой, и он тоже отправился к себе. Проходя мимо комнаты Анны, Корф решил еще раз предупредить ее и, распахнув дверь, вошел в элегантно обставленную светлой мебелью спальную. Сидевшая забившись в уголок дивана девушка поднялась при его появлении. Он ожидал «комплиментов» по поводу своих манер и напоминания о том, что воспитанные люди стучат, перед тем как войти, но Анна лишь спросила: - Вы определили для меня работу, барин? - Значит, Вы не собираетесь менять своего поведения? – спросил барон. - Нет, барин, можете делать все что угодно – от любви к Михаилу я не откажусь! Смело смотрящая на него девушка была в этот момент так хороша, аж захватывало дух! И решение пришло. Он не знал, была ли это злость, обида, ненависть или что-то другое. Ему было ясно одно – Анну Михаилу он не отдаст. Ни за что! - Похоже, я нашел для Вас занятие, мадемуазель, – усмехнулся барон. – Мой отец столько вложил в Вас, не пропадать же добру. Да и работать толком Вы не умеете. Остается одно – будете прислуживать лично мне. - Лично Вам? Разве услуг Григория и Полины для Вас недостаточно? – насторожилась Анна. - У Вас будут обязанности другого рода, и если я останусь доволен – будете жить, как прежде, даже лучше. - Что Вы задумали?! – Анна пугалась все больше. - Скоро узнаешь, – Владимир протянул к девушке руку, – пошли со мной. - Нет! – Анна отпрянула от него, как от ядовитой гадюки. – Лучше убейте меня! - Зачем же убивать, если в моих силах сделать нашу жизнь намного приятнее. Не хочешь идти? Что ж! С этими словами мужчина подхватил почти невесомую девушку и, перебросив ее через плечо, шагнул к двери. Понимая – крики привлекут внимание слуг, но не избавят ее от притязаний барона, Анна только тихо плакала, умоляя: «Не надо! Отпустите меня! Прошу Вас!» Однако Владимир словно ослеп и оглох, он хотел только одного – завладеть этой женщиной и навсегда оставить ее здесь, рядом с собой. Замок двери в его спальную защелкнулся, лишая несчастную даже призрачной надежды на спасение. Не выпуская Анну из рук, барон поставил ее на пол и тут же, повернув, крепко прижал спиной к себе. Девушка трепыхалась, как пойманная в силки птица, распаляя этим Владимира еще сильнее. Одной рукой он охватил ее за плечи, прижав руки к бокам и лишая возможности сопротивления, другой принялся дерзко оглаживать упругую грудь, а его губы жадно заскользили по нежной коже шеи, лишая мужчину последних остатков самообладания. Не в силах больше сдерживаться, он рванул лиф – и материя легко разошлась под его пальцами. Отбросив в сторону изувеченное платье, барон безжалостно сорвал с девушки белье и, подхватив на руки, упал вместе с ней на кровать. Заведенные за голову и удерживаемые им руки не позволяли красавице оттолкнуть любовника, который стал покрывать поцелуями ее тело, любуясь безупречными линиями. Умелые ласки вызвали в Анне бурю непонятных эмоций и ощущений, она даже не заметила, как прекратила сопротивление, а Владимир отпустил ее, уже полностью уверенный в своей победе. Его руки и губы, бесстыдно-дерзко лаская, вызывали у нее страстные стоны, звучавшие для Корфа райской музыкой. Отныне Анна принадлежала ему, принадлежала и будет принадлежать, хотела она того или нет! И подведя свою пленницу к краю, за которым для них уже не было возврата, барон овладел ею. Жертва болезненно вздрогнула, но он не позволил ей вырваться, тяжело придавив к кровати и каждым движением подтверждая свою власть над ней. Владимир не давал несчастной опомниться, раз за разом погружая в марево блаженства, забирая в поцелуях стоны, заставляя забыть обо всем на свете, кроме их страсти. И только под утро, когда обессилевшая девушка закрыла глаза, забываясь тяжелым сном, мужчина понял главное. Он любит ее! Всегда любил! Любил, пряча свои чувства ото всех, и даже от себя. Теперь все будет по-другому! Эта ночь, словно бушующая река, смыла все плотины и дамбы, так старательно возводимые им, любовь заполнила, затопила его сердце и душу, подарив ни с чем не сравнимое чувство счастья. Счастья с Анной! Да, они будут счастливы! Он вымолит прощение, сотрет из ее памяти любовь к Михаилу, окружит нежностью и заботой! Они пройдут эту жизнь вместе, рука об руку, оставив после себя многочисленное потомство. Обнимая спящую Анну и перебирая ее локоны, барон ждал наступления рассвета, чтобы объясниться с девушкой. Воображение рисовало ему картины радостного будущего с любимой, но утром все оказалось иначе. Проснувшаяся крепостная, глядя на своего хозяина блестящими от невыплаканных слез глазами, сказала: - Будьте Вы прокляты. Вы отняли у меня все: радость, надежду, счастье, втоптали в грязь. Но если Бог слышит мольбы обездоленных, он уничтожит все, что Вам дорого, сделав Вашу жизнь никому не нужной, как и мою! Все это было сказано тихим голосом, с какой-то испепеляющей ненавистью – казалось, даже воздух в комнате вибрировал от этого чувства. Растерявшийся барон не знал, чего ему еще ожидать от всегда тихой и покорной Анны. Однако вспышка гнева будто выжгла девушку дотла, глаза потухли, лицо превратилось в маску безо всякого выражения. Не обращая на Владимира больше никакого внимания, она кое-как набросила на себя остатки одежды и вышла вон.
Агнесса: Добрый день Хюррем.После прочтения я изменила свое отношение к Владимиру в данном фике. Если в первой главе мне было его жалко, то тут Владимир–мерзавец, каких мало. Я прекрасно понимаю, что им двигало, но его поступку нет оправдания.И Анна его не простит.А ее проклятье в спальне звучало, как приговор. Думаю здесь Владимир ОС -ый, сериальный Владимир так бы не поступил по отношению к Анне или другой женщине. Возможно будет так похоже на Царапкин Чип.
Хюррем-султан: Добрый вечер. Агнесса, спасибо тебе за твое внимание и пост. Знаешь, ты далеко не первая у кого барон в этом фике вызывает такие чувства, но были и другие читатели, которые испытывали к нему сочувствие. В общем - сколько читателей столько и мнений, у ведь каждый рассматривает героев по-своему. Про ООС тоже согласна, здесь Владимир отличается от сериального. И Царапкиным фиком мой тоже сравнивали, но похожи они или нет, думаю, будет ясно ближе к концу, хотя толчком к написанию "Боли, послужил совсем другой фик. Агнесса
Хюррем-султан: А Владимир сидел, не зная, что ему делать: как достучаться до любимой, рассказав о своих чувствах и мечтах. В этот момент еще он был уверен, что это возможно. Поразмыслив немного, барон решил пока не трогать Анну, пусть успокоится, придет в себя, поплачет, в конце концов, а позже они объяснятся, и он, вымолив прощение, со временем добьется ответных чувств. Однако к завтраку девушка не вышла, к обеду тоже. Видя довольную физиономию прислуживающей за столом Польки, Владимир догадывался, что прислуге известно о событиях прошедшей ночи и новость вовсю обсуждается в людской и на кухне. Возможно, поэтому Анна не показывалась никому на глаза. Но когда девушка отказалась от ужина, он не на шутку забеспокоился и, поднявшись наверх, отправился в комнату отцовской воспитанницы. Подойдя к двери, барон постоял несколько секунд, коротко постучав, вошел. Сейчас виновный был готов ко всему: упрекам, рыданиям, пощечинам, но увиденное потрясло его гораздо сильнее любой женской истерики. Анна, как и вчера, сидела в уголке дивана, в том же траурном платье, которое успела аккуратно зашить, и смотрела перед собой ничего не видящим взглядом. Она даже не пошевелилась при его появлении, словно находилась в комнате совершенно одна. Не зная, как начать разговор, Владимир спросил: - Почему ты не стала ужинать? Ведь ты не ешь почти сутки! Так нельзя! Но ответом опять было молчание. В лице девушки ничего не изменилось, она производила впечатление слепой и глухой. Понимая, что от слов не будет никакого толка, барон взял Анну за руку и, заставив встать, повел за собой. Она повиновалась все также молча, словно механическая кукла и, придя в столовую, опустилась на подставленный им стул. Больше она ни разу не повернулась, продолжая неподвижно сидеть перед пустой тарелкой, глядя в никуда и не слушая ничего из того, что Владимир пытался ей сказать. После десерта, так и не съев ни кусочка, девушка встала и ушла, не спрашивая разрешения и не дожидаясь его. Видя ее состояние, барон был не только растерян, но и порядком испугался, похоже – пережитое оказалось для Анны серьезным потрясением, и она никак не могла прийти в себя. Беспокоясь, что оказываясь от еды, девушка может заболеть, Владимир, пройдя на кухню, попросил Варвару отнести ей ужин. Всегда добрая улыбчивая кухарка сейчас только коротко кивнула и принялась собирать поднос. И хотя она ничего не сказала барину, ее молчание было красноречивей любых слов. Постояв еще немного, Владимир оставил Варвару хлопотать дальше, а сам отправился в кабинет. Еще никогда он не чувствовал себя таким беспомощным. Произошедшее обернулось кошмаром вместо ожидаемого счастья, только теперь ему стало ясно, в каких безжалостных тисках судьбы они оказались. Душевное состояние Анны заставляло опасаться за ее разум, и способа вернуть любимую к нормальной жизни он не находил. Ей была безразлична любовь Владимира, не нужны нежность и забота, которыми ему хотелось ее окружить – бедняжка потеряла интерес к жизни. На лестнице послышались тяжелые шаги, и выйдя из кабинета, хозяин столкнулся с Варварой, несущей поднос с нетронутой едой. Подойдя к ней, мужчина спросил: - Как она, Варя? - Жива, барин, – хмуро ответила женщина и, гневно сверкнув глазами, продолжила: – Можете меня выпороть, я уж и не знаю, чего от Вас ждать после такого паскудства, но молчать не стану! Ведь Аннушка – ангел Божий! В чем она перед Вами провинилась?! И слова поперек не сказала сроду, и молилась о здравии Вашем, когда на Кавказе воевали. За что же Вы ее до петли доводите?! Отвечать придется за этот грех! Не оставит Бог сироту своей милостью! Однако последней фразы Варвары хозяин не слышал, слова кухарки о возможном самоубийстве заставили его чуть ли не бегом броситься к Анне. Только открыв дверь, барон вздохнул с облегчением. Она сидела, все также безучастно глядя перед собой и ничего не замечая вокруг. В порыве раскаяния мужчина, упав на колени, стал покрывать поцелуями холодные ладони любимой, безмолвно умоляя о прощении. Но она, словно мертвая, никак не отреагировала на этот порыв. Не отнимая рук, безразлично смотрела на коленопреклоненного барина, ничего не говоря. До дрожи боясь оставлять ее одну, Владимир подхватил на руки свое печальное счастье и отправился к себе. Сейчас ему хотелось только уберечь возлюбленную от необдуманных поступков, на которые она могла решиться в ее состоянии. Сначала вялая и покорная, оказавшись в его комнате, Анна напряглась, но он только прижал ее к себе, успокаивающе гладя по спине. Через какое-то время скованность девушки ослабла и, взяв ее лицо в ладони, барон сказал: - Анечка, ты останешься здесь, со мной. Просто останешься. Я не хочу, чтобы с тобой случилась беда и не оставлю одну. Ложись спать. И, пожалуйста, не перечь, если не хочешь, чтобы я тебя раздевал. С этими словами он ушел за ширму, давая ей возможность снять одежду и лечь. Когда Корф вернулся, она уже лежала в кровати, отодвинувшись к самому краю. Владимир задул свечи и улегся с другой стороны. В комнате стояла такая тишина, что звенело в ушах. Сначала барон прислушивался к беззвучному дыханию любимой, но вскоре его сморил сон. Пробуждение было неожиданным, словно от толчка. Мужчина открыл глаза: за окном серел поздний рассвет, но углы комнаты еще скрывала темнота, и в бледном свете осеннего утра волосы Анны, рассыпавшись по подушке, светились еще ярче. Его пленница тихо лежала там же, на краю постели, казалось – даже во сне она боялась пошевелиться. Волна жалости, смешанной с горечью, захлестнула Корфа. Он осторожно погладил хрупкое плечико, воркуя какие-то нежности и повторяя желанное имя на все лады. Видимо, сквозь сон Анна услышала его. Милое личико озарилось улыбкой, девушка прошептала: «Миша, Мишенька». Владимиру словно плеснули в лицо кипятком, в глазах потемнело, ревность змеей захлестнулась на шее, не давая вздохнуть. Эта упрямица даже во сне бредит своим нелепым чувством к Репнину. Однако теперь все изменилось. Он заставит ее забыть эту влюбленность, Анна поймет, что никогда и ни с кем ей не будет так хорошо, как с ним. Медленно притянув любимую к себе, барон стал ласково оглаживать гибкое тело, покрывая поцелуями шею и плечи. Сейчас его ласки были неторопливо-нежными, они затягивали, поглощали Анну, заставляли подчиняться и, забывая обо всем, отдавать себя во власть ненавистного любовника. Проснувшаяся страсть не оставляла места ни разуму, ни даже ненависти, она пробуждала древние как мир желания, пугающие своей силой и непреодолимостью. Последний вскрик – и девушка открыла глаза, очнувшись от любовного дурмана. Сейчас она была не просто красива, а прекрасна в своей женской сути, дарованной природой и Богом дочерям Евы. Владимир с надеждой заглянул в глаза любимой… и в этот момент волшебство исчезло. Лицо исказилось в гримасе отвращения, взгляд стал льдисто-синим, нежность испарилась, будто ее не было вовсе. Оттолкнув руки мужчины, пытающегося удержать ее, Анна вскочила с постели. Не слушая покаянного лепета, не давая возможности все объяснить, собрала свои вещи, оделась и ушла к себе. Все последующие дни барон разрывался между страхом за Анну, раскаянием и безудержной страстью. Каждый раз глядя на любимую, ходившую не поднимая глаз, ему хотелось схватить ее, обнять, укрыв от злобы всего мира, подарить радость и спокойствие. Всегда аккуратная и подтянутая, она и сейчас не изменила своим привычкам. Собранные в пучок волосы, затянутая в корсет фигура, неизменное траурное платье. Постороннему человеку могло казаться, что с ней все в порядке, и только живущие рядом знали – это не так. Безразличие Анны пугало все больше. Девушка ничего не говорила кроме «да» или «нет», почти перестала есть, хотя Варвара готовила для нее самые лакомые блюда. Жертва хозяйской страсти словно таяла день ото дня, кожа стала прозрачной, глаза огромными – казалось, что по дому скользит бесплотная тень, а не человек. Ее силы были на исходе, и Владимир понимал, что если ничего не изменить, ослабевшая Анна не переживет зимы. Напрасно барон пытался поговорить с ней, добиться понимания, все его попытки пропадали втуне.
Хюррем-султан: Невыносимая мысль о том, что все страдания Анны связаны с потерянными надеждами на счастье с Репниным, заставляла барона скрежетать зубами в бессильной злобе. Для нее князь был и останется светлой, чистой любовью, в противоположность ему, нежеланному насильнику. Она даже не смотрела в его сторону, проводя по нескольку часов в домашней часовне за молитвой, или в своей комнате – глядя в окно. В последнее время девушка становилась все апатичней, все равнодушнее, жизнь покидала ее, словно песок, сыплющийся сквозь пальцы, и Владимир даже думать боялся о том, что будет, когда исчезнет последняя песчинка. Не раз и не два он собирался просто увезти Анну в церковь и обвенчаться с ней. Удерживала барона только мысль о том, что в самый решительный момент любимая скажет «нет», отказываясь связать свою судьбу с ним, ненавистным и презираемым. Нужно было добиться ее понимания, согласия, смирения с тем, что уже ничего не изменить. Но как это сделать, если твои слова обращены в пустоту? Искоркой теплилась надежда на то, что их ночи не останутся без последствий, и ребенок, пробудив извечные материнские инстинкты, заставит девушку жить. Ни на что другое рассчитывать не приходилось. Так и проходили дни. С бессильной безнадежностью одной и отчаянием раскаяния другого. Так и проходили. Пока все не рухнуло окончательно, словно шаткий мостик над пропастью, унося в пугающую бездну последние надежды, чтобы там, внизу, швырнув на острые камни боли и разочарования, разбить, покалечить и уничтожить навсегда. Владимир ни на минуту не забывал этот день. Он врезался в память, терзая совесть стыдом, словно раскаленным железом. Сколько раз он мысленно возвращался в то время, сколько раз проклинал его, сколько раз мечтал вернуть обратно и все сделать по-другому. Но чудес не бывает, время вспять не повернешь, и все случилось так, как случилось. Предчувствие беды не оставляло его с самого утра, было особенно беспокойно на душе, да и Анна казалась более безжизненной и слабой, чем накануне. Она даже не пошла в часовню, как обычно, а оставшись в комнате глядела в окно, словно что-то отыскивая в осенней унылости, царившей за стеклом. А Корф по привычке отправился после завтрака в кабинет, насущные проблемы требовали его вмешательства. Но не успел барон заняться работой, как дверь распахнулась и на пороге возник Репнин. Довольный, сияющий, он представлял собой полный контраст хмурому виду хозяина дома. После обмена приветствиями и рассказа об успехах расследования, Михаил, как и следовало ожидать, заговорил о своей любви. - Знаешь, Володя, - с блеском в глазах разглагольствовал князь, – только в разлуке, не видя Анны три недели, я понял, как мне дорога воспитанница твоего отца. Мне еще не приходилось встречать такой удивительной барышни. Иногда кажется, что это ангел, а не земная женщина, так она совершенна. Скажи, с ней все в порядке? Анна здорова? После того, как барон пробурчал «Все в порядке», Михаил продолжил делиться своими планами: - Я буду просить ее руки, Вольдемар. Мне известно, что ты недолюбливаешь Анну, но надеюсь, это не помешает тебе дать согласие на наш брак. На днях напишу родителям, чтобы просить их благословения. Уверен – Анна им понравится. После этих слов Корф, с трудом сдерживавший клокотавшую в нем ярость, раскатился каким-то деревянным смехом и спросил: - Интересно, как ты собираешься просить руки моей крепостной? – и чуть помолчав, добавил: – Крепостной любовницы! Ни озлобившийся Владимир, ни сидевший с выпученными глазами ошарашенный Репнин не заметили в этот момент подошедшей к двери девушки. И только обернувшись на шорох платья, они увидели Анну, стоявшую в проеме дверей. Казалось, что барона, видевшего состояние любимой каждый день, невозможно было испугать, но выяснилось - это не так. Теперь он воочию убедился, что значит «окаменеть». Лицо несчастной лишилось всех красок: глаза выцвели, губы побелели, черты застыли в неподвижности. Казалось, даже черное траурное платье теряет свой цвет, превращаясь в кусок мрамора. На пороге вместо живой девушки застыла неподвижная статуя, напрочь лишенная жизни. Постояв еще немного, она развернулась и ушла, так и не сказав ни слова. Отвратительный скандал, разгоревшийся после ее ухода, барон помнил как в тумане. Яростные выкрики взбешенного Репнина, который, увидев измученную Анну, догадался обо всем. Вне себя от злости он сыпал оскорблениями, самыми мягким из которых были «негодяй» и «мерзавец», пытаясь залепить бывшему другу оплеуху. Свои жалкие попытки оправдаться, только усиливавшие ощущение собственного ничтожества в этой ситуации, и наконец, доходящий до ужаса страх потерять свою любимую навсегда. Чувствуя, что не может больше сдерживаться, Корф прохрипел: - Убирайся, Мишель, ради Христа! Вон отсюда! Пока я тебя не убил! Пообещав, что не оставит это просто так, князь с треском захлопнул дверь, а Владимир принялся мерить шагами кабинет, расхаживая из угла в угол, словно запертый в клетке тигр. Принесли же черти Мишеля в такой момент! Да и он тоже хорош! Сколько можно тянуть время, откладывая венчание?! Действуй он решительнее, не было бы сегодняшней склоки и всего, что с ней связано. Хватит сомнений и раздумий! Сегодня же он объявит Анне о своем решении. И она согласится с ним, не может не согласиться. Дело даже не в ее крепостном происхождении, а в том, что она женщина. Решения принимаются мужчинами, женщинам только остается их поддерживать. На этот раз девушке придется выслушать его, и через положенные три дня они обвенчаются. Да, она не любит его, но время все сгладит, появятся дети, и окруженная нежной заботой жена простит его, а возможно, и полюбит. Он сделает все для этого, ибо любовь Анны необходима ему, как воздух, без нее незачем жить. Да и не жизнь это будет – прозябание. Немного успокоившись, барон открыл сейф, достал оттуда коробочку с изящным кольцом, украшенным сапфиром, и решительно поднялся наверх. Подойдя к комнате, он постучал, но никто не ответил. Толкнув дверь, Владимир вошел и увидел, что комната пуста. Анна исчезла.
Gata: История тяжелая, но, если у Анны сейчас всё благополучно, значит, она нашла силы справиться с тем, что на нее обрушилось. Как, и чего ей это стоило - будем ждать дальнейшего рассказа от автора. Корф получил бы от меня шанс на снисхождение, если бы раскаялся и ушел в монастырь. На моей памяти за много лет в фэндоме по БН это первый случай, когда Анна не простила Корфу насилие. У нас в усадьбе эта тема не поощряется - в смысле смакования оной, но в свое время я и читала, и в дискуссиях участвовала с теми, кто имел снисходительную точку зрения. Крепостное право, дескать, иная психология и у господ и у их рабынь. Не знаю, правда, к какому месту там пришить слово любовь, ну да пусть это останется на совести у тех, кто ее там видит :)
Хюррем-султан: Добрый день! Gata, благодарю за внимание к моему детищу. Полностью с тобой согласна в том, что в подобной ситуации слов"любовь" точно никуда не пришьешь, но мне пришлось немало выслушать за свою героиню. Ее обвиняли и в холодности, и чопорности, и в неумении прощать. У некоторых читательниц именно барон оказался пострадавшей стороной. Я всегда говорила, что сколько людей столько и мнений, но сама считаю насилие одним из самых отвратительных поступков и уверена - виновные всегда должны нести за это наказание, чем подобный поступок не был вызван.
Хюррем-султан: Владимир поднял на ноги слуг, перевернул весь дом, но ее нигде не было. Мысль о побеге он отбросил сразу – ничего не пропало, все вещи были на своих местах, даже ее любимая шаль лежала в кресле. Ничего не боявшийся барон сейчас впал в панику, не представляя, куда могла направиться Анна: в одном платье, без денег и почти помешавшаяся от переживаний. Поиски в доме и усадьбе ничего не дали, тогда Владимир, собрав мужиков, кинулся прочесывать лес. Искали до самой темноты где только можно: в оврагах, у обрыва, возле реки, но безрезультатно. Вернувшись домой, Корф, ничего не говоря, ушел в комнату Анны. Там он провел всю ночь, держа в руках ее шаль и моля Бога спасти девушку. Теперь его жизнь была сосредоточена только на одном – найти любимую. Пока еще не поздно, надо было остановить ее, уберечь от беды и безрассудных поступков. А в доме царила тишина. Не та, привычно умиротворяющая, что дарит покой и отдых, а похоронно-мрачная, будто зимняя ночь, сковывающая душу льдом безнадежности. Едва рассвело, Владимир отправился в лес. Раз за разом он обходил знакомые места, заглядывая почти под каждый камень, однако Анна словно растворилась в воздухе. Через два дня к нему присоединился Репнин, который явился окончательно выяснить отношения, но узнав о случившемся, тоже решил участвовать в поисках. Час за часом, день за днем они пытались отыскать беглянку, хотя надежда таяла как снег под солнцем, с каждым днем ее оставалось все меньше. Для Владимира это было время отчаяния и неутихающей боли, когда после разъездов по округе он не мог уснуть и, сидя на диване в ее комнате, просил Бога сберечь и вернуть Анну. Но Всевышний оказался глух к молитвам проклятого: время шло, а о девушке ничего не было известно. Репнин помогал ему все это время, хотя о прежней дружбе не было и речи. Михаил не скрывал, что делает это только ради той, которая ему дорога. Казалось – хуже уже не может быть, и все же признание Сычихи, явившейся в дом племянника с повинной, вызвало у Корфа желание пустить себе пулю в лоб. Прожившая с грузом вины двадцать лет тетка считала исчезновение Анны Божьим наказанием за содеянное старым бароном и выложила все как на духу о романе Долгорукого и Марфы. Слушая ее рассказ, Владимиру хотелось выть от безысходности. Теперь многое стало понятно: как Анна оказалась в доме, почему отец относился к ней иначе, чем к другим крепостным и зачем просил сына позаботиться о воспитаннице после его смерти. Только вот ситуации это не меняло. Вернее, стало еще хуже. Присутствующий при разговоре Репнин, не медля ни минуты, бросился к Долгоруким и рассказал Андрею эту историю. Неожиданно для всех он заявил, что готов признать сестру и остался твердым в своем решении, несмотря на яростное сопротивление Марии Алексеевны. Молодой князь оказался не одинок в борьбе против матери – Лиза и Соня, искренне любившие Анну, поддержали брата, сказав, что он поступает правильно. Узнав о причине побега Анны, Долгорукий вместе с Михаилом на следующий же день явился в поместье Корфов, полный решимости разобраться с бароном и потребовать ответа за содеянное. Впрочем, воинственный пыл князя сильно поутих, стоило ему увидеть барона. От циничного самоуверенного красавца не осталось и следа. Сгорбившийся человек с поседевшими висками, глядя на визитеров безразличным взглядом, спокойно спросил: - Убить решили? Убивайте, только дайте сначала Анну найти. Увидев друга в таком состоянии, Андрей потянул Репнина к двери сказав: - Пойдем, Мишель, нам здесь нечего делать. Долгорукий тоже принялся искать сестру, делал все, что мог, и все без толку. Искали везде: в лесу, ближайших и отдаленных поместьях, уездном городе – Анны нигде не было. Отчаявшись найти ее, Михаил и Андрей через месяц сдались, считая девушку умершей, и только барон упорно отказывался верить в ее смерть. Корф словно одержимый продолжал поиски не только в уезде, но и в Петербурге. Платил полиции, чтобы ему сообщали о найденных покойницах, внешне похожих на беглянку, искал в борделях, среди прислуги в богатых домах, даже нанял людей выяснить, не появилась ли у кого из представителей бомонда новая содержанка. Раз за разом обходя улицы, лавки, кабаки, Владимир все больше терял веру в удачу. Даже следа Анны не удавалось найти, ее не было ни среди живых, ни среди мертвых. Памятуя, в каком состоянии находилась девушка перед своим исчезновением, он решил обратиться в Обуховскую лечебницу – впрочем, и там ее не оказалось. Пожилой врач, выслушав Корфа, сочувственно сказал: - Сожалею, однако я бы посоветовал прекратить поиски, господин барон. Судя по тому, что Вы сейчас рассказали, воспитанница Вашего батюшки была в сильном нервном расстройстве. В большинстве случаев такая болезнь заканчивается самоубийством или остановкой сердца. С полной уверенностью сказать не могу, хотя почти уверен – ее уже нет в живых. Поблагодарив доктора, Владимир покинул больницу и отправился в свой особняк. Он знал, что ему сказали правду, ту самую правду, о которой кричал разум и в которую отказывалось верить сердце. Разумеется, хотелось верить в чудеса, а их не бывает. Анны нет рядом с ним и никогда не будет, как не будет больше прежнего Владимира Корфа. В тот же день, прекратив поиски, барон возвратился в поместье. Мрачный Никита, встретивший его возле дома, Варвара, смотревшая сначала с надеждой, а потом закрывшая лицо руками, растерянный Григорий. Все они казались живыми укорами его совести, только ему было все равно. Ничего не говоря, Владимир закрылся в комнате Анны, не желая никого видеть и слышать. В голове билась единственная мысль: жить больше незачем. В глупом времяпровождении, лишенном всего светлого и радостного, смысла не было, и заряженный пистолет у виска казался единственно правильным выходом. И так ли важно, что ждет за гранью смертельной тьмы, адские муки или покой небытия – хуже точно не будет. Решившись, мужчина поднялся и направился к двери, но задержался у столика, на котором стоял портрет отца. Покойный Иван Иванович подарил его своей воспитаннице на шестнадцатилетие, и с тех пор девушка с ним не расставалась. Даже приезжая в петербургский особняк, брала с собой. Она любила и уважала своего воспитателя, и наверняка простила бы ему то, что он лишил ее материнской любви. Анна умела прощать. Всех, кроме одного. Взяв в руки портрет, Владимир подумал – сотвори он подобную гнусность при жизни отца, его бы давно уже здесь не было. Покойный барон, ревностно относящийся к чести рода, никогда б не потерпел такого позора. И вдруг, как озарение: а разве не позор то, что он замыслил сейчас? Последний из Корфов наложит на себя руки! Перед глазами возникла довольная физиономия Бенкендорфа, презрительная усмешка Императора, брезгливо скривившийся Репнин. Чего еще ждать от негодяя и мерзавца?! Опозорил свой род, предал память отца, погубил любимую женщину. Ни жить, ни умереть достойно не смог! И самоубийство только подтвердит его ничтожество. Это не расплата, а трусливое малодушие, не более чем жалкая попытка оправдаться в своей подлости.
Lana: Вовочка оторвал стрекозке крылья и лапки, а потом мальчик удивлялся, чего это ей не летается. Простота Корфа хуже воровства - дважды снасильничав барышню, он еще на что-то надеялся и строил радужные планы, сладострастные стоны насилуемой оставим за скобками, угу. Владимир должен был отправиться на Кавказ добровольцем и получить честную пулю в твердый лоб. Такой мой рецепт для чести рода.
Gata: Lana пишет: Владимир должен был отправиться на Кавказ добровольцем и получить честную пулю в твердый лоб. Такой мой рецепт для чести рода Ланусь, для этого Вофки пуля в лоб слишком легкое наказание. Я - за монастырь!
Lana: Gata пишет: Ланусь, для этого Вофки пуля в лоб слишком легкое наказание. Я - за монастырь Даже не знаю, мне кажется плачется парень не потому что украл, а потому что накажут. Но, возможно, земные поклоны размягчат Вовкино естество в нужных местах. Пока он живёт в счастливой уверенности, что у него ещё осталось что пятнать. Святая простота - в монастырь.
Хюррем-султан: Добрый вечер, дамы. Спасибо вам большое за внимание и интересную дискуссию. Конечно, у каждого из нас свое видение наказания, но думаю главное, что барон должен заплатить за содеянное. Я просто не понимаю тех, считает Корфа в этом случае пострадавшей стороной, но опять же у каждого свое мнение.
Хюррем-султан: Да, в его жизни не осталось ничего, и все же есть родовая гордость, честь семьи, запятнать которые у него нет права. Его смерть должна быть достойной потомка древнего рода Корфов. Открыв ящик столика, барон положил туда портрет и уже собирался закрыть, когда его взгляд упал коробочку с кольцом, сиротливо лежавшую на комоде. Осколок мечты, призрак надежды. Кольцо, которое больше не пригодится никогда. Не раздумывая, Владимир положил бархатный футлярчик туда же, где лежал портрет, и задвинул ящик. Следующие часы были самыми страшными в его жизни. Воспоминания, сожаление, раскаяние, словно гигантская волна, накрыли мужчину, смывая из сердца остатки чувств, оставляя только телесную оболочку, обманчиво кажущуюся живым человеком. Утром, спустившись в столовую, Корф сухо приказал перенести его вещи в одну из гостевых, а свою комнату и спальню Анны, приведя в порядок, закрыть. Через час с прошлым было полностью покончено, а еще через несколько дней Владимир уехал в Петербург. С большим трудом ему удалось добиться аудиенции у Цесаревича, которого барон настоятельно просил содействовать своему возвращению в армию и отправке на Кавказ. Чувствуя вину из-за злополучной дуэли, Александр Николаевич обещал уговорить своего нравного папа, но искренне советовал подождать еще немного. Ведь Государь уже простил Репнина, возможно, скоро по отношению к барону сменит гнев на милость и без Кавказа. Однако Владимир продолжал настаивать, и Цесаревич согласился, сказав: - Может, Вы правы, Корф. Это более быстрый способ добиться прощения. Всем известно, как высоко ценит Его Величество воинскую доблесть. Обещаю Вам сделать все, что возможно в моем положении Наследника престола. В ожидании решения Императора барон занялся делами поместья: дал вольную Никите, который больше не хотел оставаться в усадьбе, рассчитал плута Модестовича, наняв другого управляющего, отправил в деревню Польку. Оставшееся от хлопот время он провел в Петербурге – находиться в поместье для него было невыносимо. С исчезновением Анны дом осиротел, он казался роскошной, но пустой шкатулкой для драгоценностей, в которой больше ничего не хранят. Через месяц из Императорской канцелярии пришел приказ о назначении поручика Корфа в батальон 43 драгунского полка, расквартированного в Дагестане под Ахульго, где в это время шли самые жестокие бои. Говорили, что Николай Павлович, уступая настойчивым просьбам сына, сказал: «Хочет искупить вину кровью? Что ж, пусть искупает». Сборы были недолгими, и вот уже желтый с белыми колоннами особняк скрылся за поворотом. Дом, куда у него нет желания возвращаться, в котором никто не будет ждать, где никто не обрадуется его приезду. Потому что больше нет маленькой золотоволосой певуньи, наполнявшей родовое гнездо светом и радостью. Следующие годы прошли в огне войны, пороховой гари и дыме бивуачных костров. Знавшие его ранее сослуживцы не узнавали бывшего бретера и волокиту в этом язвительном желчном человеке. Ему было безразлично все: женщины, карты, дружеские попойки. Корф жил только сражениями, в которых проявлял чудеса храбрости, из каждого боя выходя невредимым, словно заговоренный. С подчиненными барон был суров и требователен, но понапрасну не рисковал ни одной жизнью, кроме своей. Начальство ценило его, сослуживцы уважали, только Государь ничего не желал замечать, раз за разом отклоняя представление поручика Корфа к чинам и наградам. Впрочем, Владимиру это было безразлично, ордена и звания больше не тешили его самолюбия, он ждал, что очередное сражение избавит его от жизни, однако бессмысленное земное бытие продолжалось. В душе не оставалось ничего, даже раскаяния, боль опустошила ее. Боль была единственным чувством в сердце барона. Она никогда не покидала его, всегда была рядом, неизбывная, мучительная душевная боль, терзания от которой были куда страшнее, чем от ран телесных. Боль и воспоминания о любимой, это все, что ему оставалось. И понимая – Анна не могла выжить, Владимир все равно молил Бога защитить ее, укрыв от бед и напастей окружающего мира. Через три года, участвуя в сражении, из которого не надеялся выйти живым, Корф был тяжело ранен, и только после этого Император простил опального барона. Все ходатайства о чинах и наградах были удовлетворены, а после выздоровления офицер возвращен в гвардию. Бомонд встретил его приветливо: сослуживцы, до которых дошли слухи о его подвигах, наперебой предлагали дружбу, светские барышни на выданье смотрели с надеждой на выгодного жениха. Жизнь возвращалась в привычную колею, пестрая и однообразно-скучная. Знатный, богатый, с видами на блестящую карьеру – он был желанным гостем в самых известных домах Петербурга, только Владимира это лишь раздражало. Отдав дань необходимой вежливости, барон стал всячески избегать светских приемов и вскоре прослыл мрачным анахоретом. Приятели по полку тоже недоумевали, гадая о том, что могло превратить светского льва в сухого службиста, равнодушного ко всем радостям жизни. Довольным был один Император, заявив о благотворном влиянии Кавказа на некоторых господ офицеров, попавших под влияние «карбонарства». Все эти слухи и сплетни, доходившие до Корфа стараниями окружающих, были ему совершенно безразличны, он жалел только о том, что выжил после ранения. Возвращение в суетный и подобострастный Петербург принесло только разочарование. Владимир чувствовал себя здесь абсолютно чужим, несмотря на толпу аристократов, называвших себя его приятелями. Настоящие друзья, судя по их отношению, так и не простили его. Ни Репнин, женившийся за это время на Лизе Долгорукой, ни Андрей не навестили барона после возвращения, тем самым лишая последней надежды на возрождение былой дружбы. И только один раз за все время появилась надежда на счастье, заставляя сердце биться сильнее и радостнее. Это случилось, когда в свете стали ходить слухи, что князь Долгорукий признал свою сестру, найденную в Италии. И хотя имени не называлось, Владимир не сомневался – это Анна. Убедившись в правдивости новостей, он твердо решил отправиться на поиски девушки. Если надо, был готов перевернуть всю Италию, объездить вдоль и поперек, но найти любимую. А найдя – упасть в ноги, умоляя о прощении, ожидая его хоть всю жизнь. И даже если она не простит, для него будет отрадой просто видеть ее, помогать, поддерживать, ничего не требуя взамен. Однако иллюзия была недолгой, исчезнув после появления в особняке неожиданного посетителя. Поправив очки, Долгорукий сказал без обиняков: - Владимир, я пришел предупредить тебя о том, чтобы ты не вздумал искать Анну. Оставь мою сестру в покое! Ты уже достаточно испортил ей жизнь в прошлом, поэтому не смей разрушать ее сейчас. Анна счастливо вышла замуж и недавно родила сына. Предупреждаю, если ты не оставишь мысли о ней, то будешь иметь дело не только с моим зятем, но и со мной. Эта решительная тирада, не свойственная мягкотелому Андрею, так поразила Корфа, что он только утвердительно кивнул. Князь был совершенно прав в своем требовании. Он не может больше вмешиваться в жизнь Анны. Слишком много страданий ей причинили его страсть и ревность. Теперь, когда она обрела счастье с другим, самое лучшее отойти в сторону, молясь за ее благополучие и не тревожа больше призраками прошлого. Через несколько дней барон вновь подал прошение об отправке на Кавказ. Так и проходили годы: служба, военные компании, Кавказ, Австрия, Крымская война. Стремительная карьера, заслуженные награды: золотая шпага «За храбрость», полученная из рук самого Николая I, и генеральские эполеты в сорок лет. Ему завидовали, называли счастливцем, уважали и ненавидели, мечтая оказаться на его месте. Только никто не знал, что блестящий «любимец Фортуны» с радостью поменял бы весь свой успех на простое человеческое счастье. Со временем Владимир остался совсем один: семьи не было, друзей тоже, короткие любовные связи проходили, не затрагивая ни чувств, ни сердца. Жизнь все больше напоминала каторжную колодку, к которой он был прикован поневоле. И с каждым годом она становится все тяжелее, а он вынужден тащить ее дальше. Петергоф 1862 год. Очнувшись от воспоминаний, генерал от кавалерии Владимир Корф открыл глаза. Ровный гул, доносившийся из парадных комнат, свидетельствовал об окончании бала и отъезде гостей. Значит, скоро рассвет. Похоже, прошлое задержало его здесь на всю ночь, а утром придется возвращаться в настоящую жизнь: ходить, говорить, служить, каждый день моля Бога прекратить это существование. Выйдя из комнаты, барон вновь увидел Анну, идущую с мужем немного впереди него. Он не спускал с нее взгляда, любуясь женщиной, возможно, в последний раз, когда был окликнут одним из своих сослуживцев – Сергеем Ланским: - Корф, неужели и ты здесь?! Рад тебя видеть! Странно, что мы не столкнулись на маскараде. Где же ты скрывался все время? Услышав знакомую фамилию, Анна обернулась и их взгляды встретились. Боль со страхом, мелькнувшие на мгновение в ее глазах, напомнили ему беззащитную крепостную, с которой так жестоко обошелся хозяин, но лишь на мгновение. Через считанные секунды она вновь стала знатной дамой и, опираясь на руку мужа, направилась к выходу.
Хюррем-султан: 1862 год. Петергоф. Вместительная карета с гербом Долгоруких отъехала от дворца, и Анна устало откинулась на подушки сиденья. Наконец-то этот маскарад закончился. Графиня почти не слышала, о чем говорят муж и дети, ее мысли были заняты неожиданной встречей с бывшим хозяином. Она всколыхнула в душе то, что женщина пыталась забыть все эти годы, спасаясь забытьем от мучительных воспоминаний, причинявших боль даже по прошествии стольких лет. Задумавшись, Анна невпопад ответила дочери, чем вызвала ее недоумение и беспокойный взгляд сына, который, коснувшись ее руки, спросил: - Тutto bene, mamma? (Все в порядке, матушка?) - Sì, mio figlio, non preoccuparti, sono un po stanca (Да, не беспокойся, дитя мое, я немного устала), – мать через силу улыбнулась Джиованни. – Ancora, un ballo in maschera, è divertente per i giovani (Все-таки маскарад, это развлечение для молодых). - Мы с вашей матушкой уже не в том возрасте, чтобы веселиться всю ночь напролет, – поддержал супругу Паоло. – Ах, молодость, молодость! Вы веселитесь – мы скучаем, мы устали, а вы довольны. Так было всегда, время беспощадно к людям, превращая развлечения в скуку. - Как можно скучать на балу?! – воскликнула Вероника. – Не знаю, как братец, а я веселилась от души! - И кажется, совсем вскружила голову князю Репнину, – добродушно усмехнулся граф. – Ты собралась за него замуж? Бедный Людвиг Кляри-и-Альдринген, неужели он совсем забыт? - Нет, что Вы, отец, – девушка смутилась, – просто Nicola так мил. - Конечно, он очень достойный молодой человек, однако, если ты не собираешься стать его женой, не стоит подавать князю ложных надежд. - И мучить влюбленного Людвига ревностью, – поддел сестру Джиованни. Между братом и сестрой началась шутливая перепалка, которую родители слушали со светлыми улыбками, глядя на своих взрослых детей. Через полчаса карета остановилась у особняка Долгоруких, именно у них гостила семья Анны этим летом, впервые за очень долгое время. Войдя в дом, дети пожелали родителям доброй ночи и отправились отдыхать, а супруги прошли в гостиную. Бледность и усталый вид жены, видимо, обеспокоили графа и он, присев рядом с ней, спросил: - Сara, (дорогая) Вы действительно хорошо себя чувствуете? - Я так плохо выгляжу? – шутливо спросила графиня. - Вы немного бледны, но все равно остаетесь самой красивой из женщин, – ответил муж. - Я и в самом деле устала, Паоло, – вздохнула Анна. – Вы были правы – время не обмануть, и мне с каждым разом мне все труднее выезжать в свет. - Это наша обязанность, саrа, по крайней мере до тех пор, пока не устроим судьбу Вероники, – ответил граф. – Выдадим ее замуж и будем спокойно жить в имении, дожидаясь внуков. - Вы действительно хотите, чтобы она вышла за князя Кляри-и-Альдрингена? – спросила графиня. - Саrа, не буду скрывать – родство с ним очень выгодно, это один из самых влиятельных аристократов Австро-Венгрии, но я никогда не пожертвую счастьем дочери ради выгоды и никогда не стану принуждать ее к этому браку. Вопрос, за кого выйти замуж, решать самой Веронике. - Надеюсь, она выберет себе достойного мужа, – Анна поднялась. – Я, пожалуй, тоже пойду, маскарад действительно был утомительным. Поцеловав супругу, граф пожелал ей спокойной ночи, и женщина удалилась. В спальне Кончита, которая по старой привычке звала графиню «сеньорита Анна», помогла ей раздеться, подала пеньюар и вышла, оставив наедине с невеселыми мыслями. Сев на постели и прислонившись к резной спинке кровати, Анна вновь погрузилась в воспоминания. Казалось бы, за столько лет все должно отболеть, но стоило ей увидеть барона, как прошлое вернулось словно в кошмарном сне, который никак не закончится.
Хюррем-султан: 1839 год. Поместье Корфов Анна стояла перед домом, глядя вслед уезжавшему Михаилу. На душе было тяжело, отъезд князя еще больше усилил чувство одиночества и беспомощности, которое она испытывала после смерти дядюшки. Теперь князь был единственным человеком, который поддерживал ее, защищая от ненависти молодого барина и зависти окружающих. Варя с Никитой не в счет, сами такие же подневольные, чем они могли ей помочь, разве что посочувствовать. Задумавшись, девушка еще немного постояла во дворе, но продрогнув на холодном ветру, вернулась в дом и в гостиной столкнулась с Полиной, смотревшей на нее с нескрываемым злорадством. Любовнице управляющего не терпелось увидеть падение той, которая раздражала ее столько лет и, ехидно улыбаясь, она передала Анне приказ барона явиться в библиотеку. Понимая – ей придется в очередной раз выслушивать оскорбительные выпады в свой адрес, девушка скрепя сердце предстала перед хозяином. Она сразу заметила, что Владимир был раздражен – взгляд напоминал стальной клинок, а когда он заговорил, в голосе слышалась плохо сдерживаемая злость: - Вы помните наш недавний разговор, мадемуазель? Кажется, я просил Вас держаться подальше от Репнина. Это так Вы выполняете мой приказ?! - Я не понимаю, в чем провинилась, Владимир Иванович, – Анна вздернула подбородок. – Князь уехал, и уехал надолго. Кажется, держаться дальше от него уже невозможно. - Надо же, святая невинность! Не далее, как несколько минут назад, я был свидетелем весьма нежной сцены между вами! - Вы подглядывали?! – вспыхнула Анна. - Случайно, мадемуазель, случайно, хотя у меня есть полное право следить за своей собственностью. Не забывай – я твой хозяин! - Вы слишком часто об этом напоминаете, чтобы я могла забыть, барин, – парировала Анна. - Наконец-то до тебя стало доходить, что послушание – это главное для крепостных. Повторяю в последний раз – оставь Ренина в покое, ты сделаешь его несчастным. Услышав это требование, Анна не опустила голову, как обычно делала, слушая его упреки, а глядя прямо в глаза, спокойно сказала: - Любовь не может сделать человека несчастным. Она радует и дает силы жить. Жаль, что Вам не дано этого понять! - Вот как – криво ухмыльнулся барон, – мне очень хочется посмотреть на радость Мишеля, когда он увидит тебя в крестьянском сарафане, убирающей свинарник. Уверен – его чувства к стекляшке, выдаваемой за алмаз, тут же испарятся. Слушая барона, девушка почувствовала приступ злости, смешанной с облегчением. Он хочет всем объявить о ее истинном положении, так пусть рассказывает! Ивана Ивановича больше нет, и она свободна от данной клятвы. Ей надоело жить в постоянном страхе разоблачения, каждый день опасаясь, что кто-то узнает правду. Теперь бывшей воспитаннице старого барона нечего бояться, сплетни и пересуды уже не разобьют сердце дядюшки, а ей все равно. У Владимира больше не будет повода обвинять ее во лжи и притворстве: - Если князь испытывает ко мне настоящие чувства, он поймет и защитит меня. - А если нет? - Значит, я ошибалась, и Вы были правы, барин. - Ты решила подвергнуть Репнина столь жестокому испытанию?! Неужели тебе не жалко, любимого, как ты утверждаешь, человека?! Анна усмехнулась про себя. Неужели барон думает, что она променяет свою любовь на жизнь в довольстве? Никогда! Пора хозяину понять, что крепостные тоже имеют право на чувства, пусть и безответные. Может, она наивна в своей вере в любовь между неравными, и возможно, князь отвернется от нее, но она готова к этому. Прошедшая испытания любовь станет крепче, а если нет – значит не судьба, и в ее жизни одним разочарованием станет больше: - Это не более жестоко, чем отказаться от чувств к нему, потакая Вашим приказам. Да, я вещь, но над моей душой не властен никто, кроме Бога! И если князь не отвергнет моих чувств, ничей, слышите, ничей приказ не заставит меня отречься от любви к нему! Это единственное, что Вы никогда не сможете у меня отобрать! - Значит, ты готова чистить хлев? - Да, барин, когда прикажете приступать? - Что ж, хорошо, иди, я подумаю к какому делу тебя приставить. Опустившись в грациозном реверансе, Анна намерено покорно произнесла: - С Вашего позволения, барин. Закрыв за собой дверь библиотеки, она обессиленно прислонилась к стене. Этот разговор вымотал девушку до предела, хотелось скрыться ото всех и, поплакав в тишине своей комнаты, смириться с неизбежным. Счастливая пора в ее жизни закончилась, теперь наступает время пугающей неизвестности, и вряд ли будущее крепостной, воспитанной как барышня, будет радостным. Если бы она тогда знала, что ей еще предстоит пережить! От ужина девушка отказалась. Аппетита не было совершенно, да и видеть злорадные ухмылки на кухне не хотелось, а сидеть за одним столом с Владимиром у нее не было больше права. Доведись ей выбирать, она выбрала бы кухню, там было все равно спокойней, чем рядом с хозяином. Ей не хотелось лишний раз видеть барона, он не внушал Анне ничего, кроме страха и стремления избежать его общества любой ценой, а в последнее время это желание только усиливалось. Сидя в своей комнате, она молила Бога о том, чтобы поскорей вернулся Михаил, который казался ей единственным спасителем, когда Владимир вошел в ее комнату. Он был явно нетрезв и с порога вновь принялся требовать от нее расстаться с Михаилом. Стараясь держаться как можно спокойнее, Анна спросила: - Вы определили для меня работу, барин? - Значит, Вы не собираетесь менять своего поведения? – спросил барон. - Нет, барин, можете делать все, что угодно – от любви к Михаилу я не откажусь! - Похоже, я нашел для Вас занятие, мадемуазель, – усмехнулся Владимир. – Мой отец столько вложил в Вас, не пропадать же добру. Да и работать толком Вы не умеете. Остается одно – будете прислуживать лично мне. - Лично Вам? Разве услуг Григория и Полины для Вас недостаточно? – насторожилась Анна. - У Вас будут обязанности другого рода, и если я останусь доволен – будете жить, как прежде, даже лучше. - Что Вы задумали?! – Анна пугалась все больше. - Скоро узнаешь, – Владимир протянул к девушке руку, – пошли со мной. Ее испугал темный огонь, полыхавший в глазах мужчины: - Нет! – Анна отпрянула от него, как от ядовитой гадюки. – Лучше убейте меня! - Зачем же убивать, если в моих силах сделать нашу жизнь намного приятнее. Не хочешь идти? Что ж! Она попыталась оттолкнуть его, но где ей было справиться с ним! Легко сломив сопротивление, барон схватил ее и, перебросив через плечо, понес из комнаты. Звать на помощь было бесполезно. Никто из дворни не посмеет перечить барину, а сплетни расползутся не только по дому, но и по уезду, поэтому ей оставалось только молить о пощаде повторяя, как заклинание: «Не надо, прошу Вас! Отпустите!» Вот только Владимира это не останавливало он, казалось, ничего не видел и не слышал. Войдя в свою комнату, барон закрыл дверь и, опустив свою ношу, тут же прижал ее спиной к себе, обхватив так, что она не могла пошевелиться. Горячие губы мужчины прижались к шее, а его рука принялась дерзко оглаживать ее грудь, заставив девушку охнуть, сгорая от стыда. Она из последних сил пыталась вырваться из безжалостных объятий, но он только крепче стискивал ее. Ткань платья и белье расползлись под его руками, как паутина, и были небрежно отброшены в сторону. Рывком подхватив ее на руки, Владимир сделал несколько шагов и упал на кровать. Он не позволял оттолкнуть себя, удерживая ее руки заведенными за голову и продолжая ласкать, безо всякого стыда касаясь самых потаенных мест, вызывая в неискушенном теле непонятные, пугающие ощущения. Анна не понимала, где она и что с ней происходит: тело горело словно в огне, голова кружилась, поцелуи не давали вздохнуть. Она даже не заметила, как перестала сопротивляться, и Владимир отпустил ее руки. Боль в какой-то момент отрезвила девушку, но лишь на мгновенье, а потом томительные движения горячего мужского тела заставили ее забыть обо всем, подчиняясь воле хозяина, который не давал ей опомниться, раз за разом заставляя испытывать мучительное блаженство. И только под утро, окончательно обессилев, она закрыла глаза, проваливаясь в темноту без снов и видений, словно в бездонный колодец. Утро принесло отрезвление от любовного угара и осознание того, что произошло. Теперь в ее жизни не осталось ничего: ни любви, ни надежды, ни уважения. Мучитель добился своего, окончательно уничтожив крепостную, которую никто не сможет защитить, ведь людские законы на его стороне. Неведанное ранее чувство ненависти, поднявшись из самых темных глубин души, заставило Анну посмотреть в глаза насильнику, и выдохнуть: - Будьте Вы прокляты! Вы отняли у меня все: радость, надежду, счастье, втоптали в грязь! Но если Бог слышит мольбы обездоленных, он уничтожит все, что Вам дорого, сделав Вашу жизнь никому не нужной, как и мою! Если он не подвластен суду людскому, то пусть будет наказан судом Божьим. Просить Всевышнего о справедливом возмездии – единственное, что остается беззащитным перед человеческой подлостью. Выплеснув всю ненависть, на какую была способна, Анна почувствовала, что ей стало безразлично все: сплетни прислуги, злоба Владимира и даже собственная жизнь. Не все ли равно, что ждет впереди, она умерла этой ночью, а покойникам ничего не страшно. Не глядя больше на хозяина, она кое-как накинула на себя остатки одежды и вышла из комнаты.
Lana: Мне нравится, что ваша Анна обладает смелостью быть с собой честной.
Хюррем-султан: Добрым вечер. Мне приятно, что героиня моего фика нравиться читателям. Действительно, самое трудное быть честным с самим собой. От себя ведь не спрячешься.
Lana: Хюррем-султан пишет: Добрым вечер. Мне приятно, что героиня моего фика нравиться читателям. Действительно, самое трудное быть честным с самим собой. От себя ведь не спрячешься. Живу читательской надеждой, ввиду симпатии к вашей Анне, что не случится сцены с Корфом "я вас люблю, чего же боле, но я другому отдана и буду век ему верна" . Потому жду продолжения.
Хюррем-султан: Добрый день. Лана, большое спасибо за Ваше внимание и симпатию к моей героине. А насчет сцены с Корфом - буду держать интригу.
Хюррем-султан: В нетопленой спальне было прохладно, и вода, приготовленная для умывания, успела остыть, но она не чувствовала холода. Раздевшись, девушка тщательно вымылась, стараясь избавиться от ощущения гадливости к собственному телу, и, накинув пеньюар, взялась за починку изуродованного платья. Анна бездумно выполняла работу, словно заведенная игрушка, раз за разом совершая привычные движения, соединявшие куски шелка ровными стежками. Зашив одежду, она привела себя в порядок и опустилась на диван. Больше ничего не хотелось. У нее оставались только воспоминания, которые никто не отнимет. Отныне она живет только прошлым, потому что будущего нет. Нет ничего, удерживающего мертвую среди живых, только боль, которая с каждым часом становится все сильнее. Анна не понимала, что происходит вокруг, замутненное сознание воспринимало действительность чередой бессвязных отрывков. Кажется, заходила Полина, смотревшая на нее с насмешливым презрением, и еще Варвара, хотя может и нет. Она сейчас не могла вспомнить события того дня, а тогда и вовсе не понимала, кто затопил камин и принес зажженные свечи. Даже появление барона не вызвало никаких эмоций. Отныне никто и ничто не может ее испугать. Владимир что-то говорил, но смысл сказанного до Анны почти не доходил. Когда барон, взяв за руку, повел ее за собой, она и не думала сопротивляться, ей было безразлично, куда идти – хоть на эшафот. Но он привел в столовую и усадил за стол. Есть совсем не хотелось, а в присутствии Владимира тем более, и как он ни уговаривал, девушка весь ужин просидела перед пустой тарелкой. Едва дождавшись десерта, она ушла к себе, даже не спрашивая разрешения. Ей больше не страшны запреты и угрозы – она ничего не боится. Вернувшись в привычный уют своей комнаты, Анна почувствовала облегчение. Одиночество даровало покой, можно было ни о чем не думать, а просто смотреть в темное окно и вспоминать. Впрочем, одиночество было недолгим, пришедшая Варвара пыталась накормить ее, однако любимые лакомства казались безвкусными, словно трава. Анне ничего не хотелось, только тишины и покоя, но даже этого она была лишена. Сразу после ухода Вари в комнату ворвался барон и, стремительно подойдя к ней, упал на колени. День назад Анну удивило и, наверное, испугало бы такое поведение Владимира. А теперь, глядя на хозяина, покрывающего ее руки поцелуями, она хотела лишь одного, чтобы он наконец ушел, оставив ее одну. Только у барона, видимо, были другие планы, ничего не говоря, он подхватил девушку на руки и отправился к себе. Повторяющийся кошмар вчерашнего вечера вывел Анну из оцепенения, в котором она находилась все это время. Девушка напряглась, готовясь дать отпор любым попыткам мужчины овладеть ею. Она больше не позволит так обращаться с собой, с нее хватит прошедшей ночи. Лучше быть выпоротой на конюшне, чем вновь пережить этот позор. Но Владимир вел себя совсем не так, как вчера, не было даже намека на прошлое бесстыдство и наглость. Мягко прижав девушку к себе, он осторожно, словно маленького ребенка, стал поглаживать ее по спине, а после, заставив посмотреть ему в глаза, сказал: - Анечка, ты останешься здесь, со мной. Просто останешься. Я не хочу, чтобы с тобой случилась беда и не оставлю одну. Ложись спать. И, пожалуйста, не перечь, если не хочешь, чтобы я тебя раздевал. С этими словами барон ушел за ширму, давая ей возможность раздеться и лечь. Анне пришлось подчиниться, даже мысль о том, что он прикоснется к ней, вызывала отвращение. Опасаясь, что Владимир может выйти в любой момент, она быстро разделась и легла на самом краю постели. Вернувшийся барон потушил свечи, в темноте послышался шорох сбрасываемой одежды, и через несколько мгновений кровать заскрипела под тяжестью мужчины, улегшегося с другой стороны. Девушка сжалась, готовая в любой момент бежать из комнаты, но Владимир не шевелился. Вскоре пережитое дало о себе знать: глаза Анна стали слипаться, и она уснула. Сон возвратил ее назад в то время, когда был жив дядюшка. Она стояла на цветущей лужайке недалеко от дома. Ласковое солнце и щебет птиц наполняли такой радостью, что хотелось петь, подобно той птахе, что выводила свои рулады, сидя на ветке над головой девушки. Весело смеясь, Анна закружилась в воображаемом вальсе, как вдруг на дороге, ведущей к поместью, показался всадник. Даже издалека она сразу узнала Михаила. Сердце встрепенулось, готовое выскочить из груди от счастья. Он вернулся! Миша, Мишенька! Спрыгнув с лошади, любимый подхватил Анну на руки, нежно повторяя ее имя и осыпая поцелуями, которые становились все жарче. А она отвечала, млея от счастья, обнимая и целуя в ответ того, кто был для нее дороже всех, чью любовь не променяла бы ни на какие блага мира, и еще никогда ей не было так хорошо. Она словно поднималась к синеве неба и кружеву облаков, все выше и выше, пока вспышка наслаждения не вырвала ее из сонного забытья. Еще не до конца проснувшись, Анна открыла глаза в надежде увидеть Михаила – и встретилась взглядом с Владимиром. Разочарование, горечь, стыд окатили девушку словно ледяной водой. Значит, барон и в этот раз воспользовался ее беспомощностью и своим правом хозяина, а гаже всего было то, что она испытывала блаженство в объятиях своего палача. Владимир пытался ее удержать, о чем-то говорил, кажется, просил прощения, но от этого становилось еще хуже. Она была противна самой себе. Как можно было такое позволить человеку, в чьих руках Анна была лишь игрушкой – вещью, которой он распоряжался как хотел? Схватив платье и одевшись, девушка бросилась к себе, не желая никого видеть. С этого дня ее жизнь превратилась в однообразную смену дней и ночей, в которых не было ничего, кроме пустоты. Ей ничего не хотелось: ни слушать, ни говорить, даже ходить она заставляла себя с большим трудом. В огромном доме было только два места, где девушка чувствовала себя лучше – часовня и ее комната. Проводя за молитвой не один час, Анна просила Всевышнего смилостивиться и послать ей вечный покой. Смерть казалась ей самым лучшим выходом из того положения, в котором она оказалась. Сколько девушка мечтала освободиться от тягот земной жизни навсегда, только вот никому не нужная жизнь продолжалась. Продолжалась, хотя каждый раз все сложнее было просыпаться и начинать новый день, раз за разом, час за часом заставляя себя жить. Ее единственной отрадой в это время был кленовый листок, висевший на ветке, что находилась прямо за окном комнаты. Небольшой, красно-желтый, он единственный остался на дереве и отважно сносил все капризы осенней непогоды. Анна была готова смотреть на него целый день, словно этот лоскуток, ярким пятном выделявшийся на фоне свинцово-серых туч, придавал ей сил, как бы говоря: «потерпи, и все будет хорошо». И она терпела: дышала, жила, ходила, преодолевая слабость, которая с каждым днем становилась только сильнее. Происходящее вокруг совершенно не трогало ее, все было безразлично: сокрушенные охи Варвары, печальное лицо Никиты и Владимир, смотревший на нее взглядом брошенной хозяином собаки, с печалью и надеждой. Он несколько раз пытался объясниться с ней, но Анна не понимала слов, слышала только его голос, словно доносящийся издалека. Сколько времени так прошло? Она не знала. Счет дням был потерян, затворница даже не могла сказать, что происходит за стенами дома, солнечно или непогода, осень или зима. И только этот день, который до сих пор терзает стыдом, вырвал ее из уже ставшего привычным равнодушия. Он сохранился в памяти до мельчайших подробностей. Даже спустя двадцать три года она помнила все, что тогда произошло, всякий раз при воспоминаниях испытывая только одно – боль. Этот день с самого утра начался как-то не так. Девушка чувствовала себя настолько слабой, что не смогла как обычно пойти в часовню и, оставшись в комнате, смотрела на свой талисман, упорно не желавший сдаваться порывам ветра. От принесенного завтрака Анна, невзирая на уговоры Вари, отказалась. Есть и правда не хотелось, и кухарка, причитая, унесла груженый снедью поднос. Посидев еще немного, Анна решив все-таки отправиться в часовню, спустилась вниз. Проходя через гостиную, она услышала разговор, доносившийся из-за приоткрытой двери кабинета, и впервые за все время оцепенение отступило. Голос любимого притягивал как магнитом, и Анна пошла на его зов, словно пробуждаясь, пока до нее не донеслось издевательское: «Интересно, как ты собираешься просить руки моей крепостной? Крепостной любовницы!» Только сейчас девушка поняла, как была наивна, считая, что ее жизнь закончилась в ту проклятую ночь. Нет! Жизнь закончилась для нее сейчас, когда барон во всеуслышание заявил о ее падении, словно измазав грязью выставил на посмешище. Непроизвольно сделав несколько шагов, Анна привлекла внимание собеседников, обернувшихся на шорох платья. Не желая видеть никого из них, она развернулась и ушла. В спальне Анна по привычке подошла к окну в надежде увидеть спасительный листок, но его больше не было. Сорванный ветром, он наверняка лежал в темной жиже, чтобы чуть позже быть втоптанным в грязь и исчезнуть навсегда, так же, как и она. Отойдя от окна, Анна обвела взглядом комнату, хранившую воспоминания о прежней жизни. Совсем недавно у нее были надежда, мечты, любовь, а теперь не осталось ничего, даже листочка на ветке. Все рассыпалось, будто фарфоровая ваза, которую разбили, зацепив ненароком. Теперь она – сломанная игрушка, выброшенная на помойку вместе с осколками той вазы. Дом, бывший родным столько лет, стал мавзолеем, самое дорогое и сокровенное умерло. Казалось, запах тления растекался по комнате, заставляя задыхаться в этом склепе. Она не может больше здесь находиться! Выйти отсюда, вздохнуть свободно хоть раз! Закрыв за собой дверь спальни, Анна прошла к черному входу и через минуту была во дворе. Не обращая внимания на ветер и пролетавший снег, она уходила все дальше от дома, и с каждым шагом дышать становилось легче. Платье быстро промокло, ноги в домашних туфельках скользили по грязи, но девушка упрямо шла вперед. Просто шла, оставляя за спиной прошлое, подгоняемая одной мыслью – стать свободной, пусть на малое время. Она всю жизнь была крепостной, так хотя бы смерть встретит свободным человеком. Анна не понимала, сколько времени идет и куда. Шла, пока, обессилев, не прислонилась к стволу дерева. Идти дальше не было сил, земная жизнь заканчивалась – пришел долгожданный покой. Закрыв глаза, девушка хотела прочесть молитву, но темнота поглотила ее раньше.
Gata: Lana пишет: Живу читательской надеждой, ввиду симпатии к вашей Анне, что не случится сцены с Корфом "я вас люблю, чего же боле, но я другому отдана и буду век ему верна" Мне кажется, ввиду тяжести содеянного Корфом, такой поворот событий мало вероятен. Хотя столько лет прошло... Время имеет свойство сглаживать острые углы.
Lana: Чего только не прощала Анна в фандоме за много лет. Но здесь я у нее вижу чувство собственного достоинства, хоть и тяжело читать, как с ним обошёлся Корф. И писать такое, наверное, тяжело.
Хюррем-султан: Добрый вечер. Приношу свои извинения, за то что так поздно отвечаю, но обстоятельства... Увы. Благодарю за внимание и пост, мне это очень приятно. А насчет того, как писалось? Да, писалось тяжело, мне кажется - писать о насилии и человеческих страданиях это всегда нелегко.
Хюррем-султан: Возвращение из небытия было странным. Ее раскачивало из стороны в сторону, до слуха доносились обрывки непонятных фраз, а глаза Анна не могла открыть, веки словно придавило чем-то тяжелым. Через некоторое время резко-обжигающий запах нашатыря проник в нос и горло, заставив беглянку застонать и открыть глаза. Когда серый туман, застилавший взгляд, рассеялся, она поняла, что находится в карете, бережно поддерживаемая чьей-то рукой. Ничего не понимая, Анна повернула голову и увидела рядом с собой женщину, смотревшую на нее с жалостью и сочувствием. Улыбнувшись девушке, она сказала: - Grazie a Dio, Si è svegliato. Come ti senti? (Слава Богу, Вы очнулись. Как себя чувствуете?) Анна внимательно слушала, пытаясь уловить смысл фразы. Итальянский? Скорее всего. В доме Корфов, как и во всех аристократических семьях, царил французский, но кроме того, Иван Иванович нанимал для сына и воспитанницы учителей немецкого и английского, повторяя, что язык предков и Шекспира знать просто необходимо. Итальянский девушка знала поверхностно, запоминая фразы из арий, которые приходилось петь, но и их оказалось достаточно для того, чтобы понять вопрос. Увидев ее осмысленный взгляд, незнакомка вновь повторила фразу, и музыкальный слух Анны сразу уловил мелодичность ее голоса. Что это за дама? И как Анна оказалась в этой карете? Видимо сообразив – девушка не понимает, женщина перешла на французский. Она говорила с едва уловимым мягким акцентом, который явно выдавал ее итальянское происхождение. - Не беспокойтесь, мадемуазель, – она вновь ободряюще улыбнулась, – я не причиню Вам зла. - Как я здесь оказалась? – Анна с трудом узнавала свой голос, настолько глухо и надтреснуто он звучал. - Вы лежали в лесу почти возле дороги, – ответила женщина, – я не могла оставить Вас замерзать, и мы с кучером перенесли Вас в карету. Все-таки Россия – очень холодная страна, – добавила она, – а Вы были в лесу неодетой в такую непогоду. Вы заблудились? Скажите куда ехать, и я отвезу Вас домой. Ваши родные, наверное, очень переживают. Незнакомка говорила быстро, эмоционально жестикулируя, что немало удивило Анну, привыкшую к сдержанности во всем, как и положено благовоспитанной девице. Ее спасительница явно не отличалась аристократическими манерами. Кто она? Одета дорого и модно, уже не юная, но выглядит моложаво, ухоженная. Девушка почему-то сразу почувствовала к ней симпатию, может быть, из-за искреннего участия во взгляде и ободряющей улыбки. Заметив, с каким вниманием Анна рассматривает ее, она вновь повторила: - Так куда Вас отвезти? Вопрос болезненным уколом отозвался в сердце Анны. Ей некуда идти, у нее больше нет дома и вообще ничего нет. Лучше умереть, чем вновь оказаться во власти барона. Стараясь говорить спокойно, девушка произнесла - Я благодарна Вам за помощь, но не стоит далее обо мне беспокоиться, просто остановите карету, и я выйду. Собеседница удивленно вскинула брови: - Выйдете?! В такой холод, раздетая и после обморока?! Я не могу Вас так отпустить, скажите – куда ехать? Ни слова не говоря, Анна отвернулась к окну. Что она могла сказать? Что возвращение для нее смерти подобно, и дом стал для нее тюрьмой? Что ей легче остаться на дороге, замерзая под ветром и снегом? Только как все это объяснить? Через мгновение она почувствовала, что теплая рука легла ей на щеку, заставляя повернуть голову. Взгляд женщины теперь стал другим, пронзительно-испытующим, он словно проникал в душу, выведывая все страхи и тайны. Посмотрев на девушку еще немного, она спокойно предложила: - Давайте сделаем так. Мы остановимся отдохнуть в ближайшем городе, а утром Вы скажете мне, что намерены делать. Сейчас Вы слишком измучены, чтобы принимать решения. Надеюсь, когда отдохнете, здравый смысл возобладает, и Вы вернетесь домой. Спустя какое-то время карета остановилась у самой лучшей гостиницы уездного города, а женщина, протянув Анне плащ, сказала: - Накиньте, на улице холодно, и так Вы меньше привлечете внимания к своему внешнему виду. Что она имела в виду, девушка поняла, глянув в зеркало в отведенной ей комнате. Картина была довольно плачевной: растрепанные волосы, мертвенно-бледное лицо, платье, покрытое грязью. Такой она еще никогда не была. А впрочем, какая разница? Анна отошла от зеркала и опустилась на стул. Думать ни о чем не хотелось, даже о том, что само Провидение сохранило ей жизнь. Только надолго ли? Девушка сидела с равнодушием обреченной, когда ее спасительница вошла в комнату. На этот раз она говорила мало и только по делу: - Вы устали и замерзли. Я распорядилась принести Вам горячей воды и обед. Поешьте, отдохните, а утром мы продолжим наш разговор. С этими словами женщина вышла, оставив Анну одну. Кувшин с горячей водой и обед принесли довольно быстро, но к еде она почти не прикоснулась – несмотря на пережитое, есть по-прежнему не хотелось. Зато помылась с удовольствием, смывая с себя грязь, в которой испачкалась после бегства из поместья. Умывшись, девушка прилегла на кровать, и незаметно подкравшийся сон заставил ее забыть обо всем. Она погрузилась в забытье, спокойное, исцеляющее, которое удерживало ее в своих мягких лапах до самого рассвета. Проснулась Анна довольно рано, за окном начинало светать, впрочем, осенние рассветы поздние, и значит скоро ей придется покинуть этот приют, уходя в неизвестность. Встав с постели, девушка оделась и вновь села на стул, дожидаясь, когда придет та, что спасла ее вчерашним днем. Она не хотела уходить, не поблагодарив человека, проявившего к ней милосердие. Не так уж часто в ее недолгой жизни окружавшие проявляли к ней подобные чувства, и Анна не могла платить за это неблагодарностью. В комнате было совсем светло, когда случайная знакомая, одетая по-дорожному, вошла к ней. Поздоровавшись, она поинтересовалась самочувствием девушки и, услышав в ответ короткое «хорошо», вернулась ко вчерашнему разговору: - Мадемуазель, мне пора выезжать, однако я не могу оставить Вас вот так, на произвол судьбы. Скажите, пожалуйста, куда Вас отвезти. Анна, понимая всю бессмысленность дальнейшего разговора, ответила: - Сударыня, я бесконечно благодарна Вам за помощь и доброту, только не беспокойтесь более о моей судьбе. Я сумею о себе позаботиться. Еще раз примите мою благодарность и прощайте. С этими словами девушка направилась к двери, но была остановлена незнакомкой: - Почему Вы не хотите возвращаться домой? – спросила она. - У меня нет дома – ответила Анна. - Как это нет?! А Ваша семья и родные? Где они? - У меня никого нет. Я сирота, – девушка вновь попыталась пройти к двери. - Но ведь где-то жили все это время, – женщина вновь остановила ее. - Да, в доме своего хозяина, и больше туда никогда не вернусь, – Анна упрямо вскинула подбородок, – даже не пытайтесь отвезти меня в этот дом. - Хозяина?! Что это значит?! Вы не свободны?! О, Боже! В Петербурге я слышала об актерах, принадлежавших театру, и мне говорили, что в России крестьяне принадлежат своим хозяевам, но Вы не похожи на крестьянку. - Это не меняет моего происхождения, – Анна посмотрела на собеседницу, – поэтому, если Вы желаете мне добра, просто отпустите и все. - Одну, без денег, одежды и совершенно беспомощную? Дорогая, Вы даже не представляете, что может Вас ожидать за пределами этой гостиницы, – женщина задумчиво прошлась по комнате. – Прошу Вас, не спешите и давайте все обдумаем. Вы не хотите возвращаться к хозяину. Я правильно поняла? Не буду спрашивать о причинах, видимо, они очень серьезны, – добавила она, заметив, как передернулось лицо Анны. – Однако Вас могут найти, если уже не ищут. Допустим, Вы сможете спрятаться, только что будете делать дальше? - Не все ли равно, – Анна вновь вернулась на стул. – Жизни для меня больше нет, и неважно, где и как придется умереть. - Не надо гневить Бога, говоря так, – женщина строго посмотрела на девушку. – Непоправима только смерть, все остальное исправляется временем. Лучше скажите, сколько языков Вы знаете? Кроме французского, – улыбнулась она, – владение им я уже оценила. - Английский, немецкий, немного итальянский, – ответила Анна. - А есть ли у Вас опыт ведения хозяйства, управления домом? - Да. Не скажу, что большой, но когда был жив мой воспитатель, мне приходилось брать на себя обязанности хозяйки в его доме. - Отлично! Тогда у меня к Вам предложение. Я предлагаю Вам стать моей компаньонкой и помощницей. В Италии у меня особняк, но из-за постоянных разъездов я не успеваю им заниматься, а найти достойную компаньонку актрисе не так-то легко. - Вы актриса? – спросила Анна. - Да. Мы ведь даже не представились друг другу. Как Вас зовут? - Анна. Анна Платонова, – девушка склонила голову, представляясь. - А я Джемма. Джемма Табальони, – ответила собеседница. Анна пораженно смотрела на нее. Неужели перед ней прима легендарного Ла Скала, лучшее меццо-сопрано Европы – Джемма Табальони? - Вы Табальони?! – выдохнула она. - Именно так, Анна. Мои гастроли в Петербурге закончились, и я возвращаюсь в Милан. Так что Вы ответите на мое предложение? Анна обреченно опустила голову: - Это невозможно, мадам. При всем желании я не смогу поехать с Вами, будучи крепостной и не имея документов. Нас остановят на первой же заставе. Меня вернут обратно хозяину, а Вам придется заплатить большой штраф. - О документах не беспокойтесь, – глаза певицы сверкнули озорством, – в моих бумагах указано, что я еду со служанкой, только она выедет из Петербурга позже, с остальной труппой. У нее там любовь, – Джемма рассмеялась, – вот я и разрешила ей остаться. И поскольку ее сейчас нет, то Вы вполне можете сыграть роль служанки, пока мы не покинем Россию. Вы согласны? - Согласна, – Анна не стала раздумывать; не важно, как сложится все в дальнейшем, но она не упустит возможности выбраться отсюда. Девушка посмотрела на спасительницу и задала вопрос, который не давал ей покоя со вчерашнего дня: - Скажите, мадам, зачем Вы мне помогаете? - Возможно, я когда-нибудь отвечу на Ваш вопрос, но не сейчас, - Табальони кинула на нее жалостливый взгляд, – и пожалуйста, зовите меня по имени. А теперь давайте собираться, – Джемма критически осмотрела платье девушки. – Оно почти безнадежно испорчено, но ничего другого я предложить Вам не могу. Ни один из моих нарядов Вам не подойдет, Вы так миниатюрны. Придется Вам поплотнее закутаться в плащ, в другом городе что-нибудь купим. Здесь не будем этого делать, не следует привлекать лишнего внимания. Через полчаса Анна сидела рядом с Джеммой в карете, увозившей их из России. Как и предполагала Табальони, ни у кого не вызывала подозрения актриса, путешествовавшая в сопровождении служанки. Ехали быстро, Джемма торопилась успеть к началу новой постановки, и вот уже последний российский рубеж мелькнул за окном. Дальше были Берлин, Париж, Женева, а солнечным декабрьским днем карета въехала в Милан. Италия встречала непривычным для северянки теплом, громкоголосицей и толпами зевак на улицах. Разглядывая город, Анна забыла на время о своих горестях, настолько ярким и необычным казалось все вокруг. Заметив любопытство девушки, Джемма улыбнулась и сказала: - Скоро Вы увидите Ла Скала, это поистине сокровище Милана. Особняк актрисы, находившийся на одной из главных улиц, был небольшим, но изящным, с колоннадой и огромными венецианскими окнами, придававшим зданию еще больше «воздушности». Ворота со скрипом открылись, и карета, проехав по мощеной дорожке, остановилась у парадного входа. Только войдя в дом, Анна поняла, что имела в виду Джемма, говоря о нехватке времени для ведения хозяйства. Особняк казался нежилым: зачехленная мебель, закрытые шторами окна, отсутствие слуг. Все говорило о запустении без хозяйского догляда. Сразу было заметно – хозяйка бывает здесь только в перерывах между спектаклями и гастролями, и то ненадолго. Заметив, как Анна разглядывает окружающую обстановку, Джемма весело сказала: - Я же предупреждала, что у Вас будет много работы. Со следующего дня жизнь Анны заполнилась хлопотами и проблемами, которые забирали все время. Вместе с молоденькой служанкой по имени Кончита, по документам которой она уехала из России, и двумя временно нанятыми работницами они приводили в порядок особняк: чистили и расставляли мебель, мыли окна и люстры, натирали до блеска паркет. Через неделю дом стал неузнаваем, везде царили порядок и уют, что немало радовало Джемму, весьма довольную своей компаньонкой. Анна взяла на себя всю бытовую рутину: она следила за домом, распоряжалась прислугой, вела деловую переписку. Благодаря девушке Джемма могла полностью посвятить себя театру, не отвлекаясь на такие, по ее мнению, мелочи, как пополнение запасов на кухне или меню для светского ужина. Анну тоже радовала постоянная занятость, она позволяла забыться, хоть на время не воспоминать о прошлом, которое по-прежнему не отпускало, особенно ночами, когда девушка оставалась одна. Днем, окруженная людьми, постоянно занятая, она не думала о произошедшем с ней, а ночами воспоминания возвращались, безжалостно терзая, заставляя вновь и вновь испытывать стыд и боль, ставшие ее постоянными спутниками.
Lana: Хорошо, что Аннет держит удар и решила покончить с тягостным прошлым. Просите и дано будет. Данность явилась Анне в лице Джеммы, вот кто протянул руку помощи. Что же дальше?
Хюррем-султан: Добрый день. Дальше будет известно в проде, которую я выкладываю. Приношу свои извинения за столь долгое отсутствие, но обстоятельства, увы...
Хюррем-султан: Первое время после побега она беспокоилась о последствиях насилия, но еще в дороге поняла, что не беременна и вздохнула с облегчением. Ребенок стал бы для нее не благословением Божьим и радостью, а напоминанием о пережитом, да и выполнять обязанности компаньонки девушка вряд ли смогла б в таком положении. Впрочем, отсутствие нежеланной беременности не вернуло душевного покоя. Анна по-прежнему оставалась сдержанно-молчаливой, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания. Среди веселых общительных итальянцев неразговорчивая, одетая в строгие темные платья, она казалась белой вороной, на которую смотрели сначала с недоумением, а потом просто перестали замечать. В театре скоро привыкли к тихой, незаметной, компаньонке Джеммы прозвав ее «l'ombra di primedonne» (тень примадонны), что нисколько не расстраивало девушку. Внимание посторонних людей, особенно мужчин, воспринималось болезненно, в такие моменты Анне казалось, что ее постыдную тайну знают все. Хотя в театре это было в порядке вещей и даже не подвергалось осуждению, особенно среди начинающих дебютанток. Девушки не скрываясь хвастали друг другу похождениями со своими содержателями, иногда повергая Анну в шок подробностями интимных свиданий. Блеск актерства сильно померк, стоило ей только преступить порог самого известного театра мира, на сцене которого она когда-то мечтала играть. Нагловатые, развязные импресарио, знатные посетители, смотревшие на актрис, как на собственность, протекция некоторым актрисам вовсе не за талант. Теперь ей было ясно, почему гости дядюшки удивленно вскидывали брови, стоило ему заговорить о блестящей актерской карьере, которую он прочил своей воспитаннице. Закулисная жизнь отличалась от сценической, как роскошные ложи и галерка зрительного зала. Больше у нее не было ни малейшего желания попасть на сцену, самым лучшим для себя девушка считала жизнь серой мышки, никому не интересной и никого не привлекающей. Анну даже не радовало знакомство с самыми известными служителями Мельпомены. Раньше она мечтала увидеть их, услышать пение знаменитых теноров и сопрано, а теперь, зная почти всех и каждый день отвечая на их «Buona giornata, Anna» (Добрый день, Анна), не испытывала никаких эмоций. Так пролетел год. В хлопотах и заботах, в беседах с Джеммой, ставшей ей подругой, которой Анна рассказала свою историю, и попытках привыкнуть к новой жизни. Она по-прежнему чувствовала себя здесь чужой, несмотря на выученный язык и доброе отношение окружающих. Чуждым казалось все: итальянская эмоциональность, громкие голоса, веселый смех, раздававшийся вокруг, и даже такая непривычная для русского человека солнечная погода. Выполнив всю работу, она стремилась уединиться в своей комнате, не принимая участия в приемах, устраиваемых Джеммой и собиравших самых влиятельных людей не только Милана, но и всей Италии. Анна несколько раз ловила на себе неодобрительный взгляд своей покровительницы, однако Табальони молчала, пока после очередного «бегства» девушки с приема не решилась поговорить с ней начистоту. На следующий день, выйдя после завтрака из-за стола, актриса пристально посмотрела на нее и спросила: - Скажите, Анна, сколько это еще будет продолжаться? До каких пор Вы будете пробираться в этой жизни по стенке? - Я не понимаю, о чем Вы, – ответила компаньонка. – Вы недовольны моей работой? - Сейчас я говорю не о работе, с ней Вы справляетесь прекрасно. Я говорю о Вас. Мне невыносимо видеть, как Вы, молодая, красивая, заживо хороните себя. Выстроили собственный монастырь и ни за что не хотите его покидать, отказываясь от всех радостей жизни. Так нельзя, Анна! Начните, наконец, жить! - Я живу, как умею, Джемма, - ответила Анна. – Вряд ли после всего, что со мной произошло, у меня получится жить по-другому. - Почему не получится? Какие преступления тяготят Вашу совесть? Отчего Вы вынуждены прятаться ото всех? Разве по собственной воле Вы оказались в руках безнравственного негодяя, полностью беззащитная? Почему из-за его подлости Вы должны скрываться от окружающих? Поверьте мне – есть люди, совершившие убийства, предательства, много других страшных вещей, но это не мешает им наслаждаться жизнью и даже пользоваться уважением. А что ужасного сделали Вы?! Примите добрый совет: забудьте прошлое, перечеркните, выбросьте, словно испорченный лист бумаги, живите здесь и сейчас. Анна молчала, она не могла сказать Джемме, что до сих пор чувствует себя здесь чужой. Несмотря на налаженную жизнь, ей никак не удавалось привыкнуть к Италии, почувствовать свободу от прошлого, оно все так же не отпускало ее. Джемма, видимо, заметила растерянность компаньонки и мягко продолжила: - Я ни на чем не настаиваю, Анна. Однако если мы не будем пытаться изменить свою жизнь, никто этого не сделает за нас. Поэтому - попытайтесь забыть произошедшее. Вечером, сидя возле камина в своей комнате, Анна снова и снова возвращалась к этому разговору. Казалось – ее покровительница была права, она не совершила ничего такого, за что ее можно осуждать, только почему легче от этого не становилось? Не получалось забыться и отстраниться от пережитого, душевная боль не проходила. Она отравляла всю жизнь, делая ее серой и бесцветной, будто в той сказке Гофмана о маленьком рыжем уродце. Возможно, на самом деле надо менять свое поведение, превозмочь себя, вырваться из плена безнадежности, почувствовать внутреннюю свободу и вернуть себе способность радоваться. Только как? Неожиданно вспомнились слова Джеммы о перечеркнутом листе бумаги. Немного подумав, Анна подошла к шкафу и открыла его. Платье, в котором она сбежала, лежало на полке, постиранное, аккуратно сложенное, черным пятном выделяясь среди других нарядов. Уезжая из России, девушка побоялась бросить его по дороге, чтобы барон не напал на след, но и оказавшись в Италии тоже не решалась избавиться от этого куска ткани. Платье было для нее частью прошлого, напоминанием не только о горе, но и дорогих сердцу людях, оставшихся в России, и Родине, которую она никогда не забывала. Достав с полки, Анна немного подержала его в руках, а потом, решившись, подошла к камину и бросила в огонь. И глядя, как языки пламени жадно пожирают материю, молила Бога, чтобы все ее горести сгорели вместе с платьем. Через неделю, когда Джемма предложила своей компаньонке сопровождать ее на гастролях в Венеции, она не стала отказываться, хотя раньше решительно отвергала подобные предложения, предпочитая оставаться в Милане. За год, прожитый в Италии, она ни разу не покинула город, словно чего-то опасаясь, а теперь, отринув все сомнения, решилась на поездку. Венеция разочаровала Анну. Совсем не таким она представляла себе самый романтичный город Италии. Серые тучи, пронизывающий ветер с моря, моросящий дождь производили впечатление весьма далекое от романтики. Поздней осенью Венеция поразительно напоминала Петербург, с его мрачной величественностью и холодной сырой погодой. Не радовало даже то, что из окон лучшей гостиницы открывался вид на знаменитый Гранд-канал, в водах которого отражались самые роскошные палаццо. Табальони заняла в гостинице целый этаж, предоставленный за счет города. Венеция, пригласившая знаменитую певицу на открытие восстановленного театра Ла-Фениче, сгоревшего три года назад, не поскупилась на расходы. До начала репетиций оставалось несколько дней, и неугомонная Джемма вознамерилась показать компаньонке город, постоянно повторяя: - Венецию надо видеть собственными глазами, а не судить по рассказам и гравюрам. Она была права: готические дворцы, мосты, изгибы каналов, не говоря уже о площади святого Марка, поражали необычным сочетанием западной и восточной архитектуры, а также богатством отделки, которая свидетельствовала о былой славе и могуществе города. Особенно впечатлил Анну мост Вздохов. Небольшой, изящно отделанный белым мрамором, он полностью соответствовал своему названию, однако Джемма развеяла романтический флер, сказав, что свое название он получил вовсе не из-за встреч влюбленных. Эта небольшая арка соединявшая дворец дожей и тюрьму, была последним местом, откуда приговоренный к смертной казни мог кинуть последний взгляд на город и прощаясь вздохнуть, когда его вели из суда, находившегося во дворце, к месту казни в тюремном дворе. Это и послужило причиной такого названия моста. Романтичность этого места, конечно же, сразу померкла для девушки, зато ее заинтриговал Соломенный мост. Ни Джемма, ни кто другой не могли пояснить, откуда взялось такое название, поскольку выстроен он был из куда более прочного материала. Приглядевшись к Венеции повнимательнее, Анна уже не жалела о своем приезде сюда, город был прекрасен, и лишь сырая осень мешала насладиться увиденными красотами в полной мере. Осень вообще вызывала у девушки меланхолию, вновь возвращая к событиям годичной давности, произошедшим с ней на Родине. Вот и этим утром, оставшись в одиночестве, Анна подошла к окну. Все как тогда: ветер, пытавшийся сорвать с прохожих плащи, холодный моросящий дождь, воды канала, возле которого находилась гостиница. Если бы не гондолы, легко покачивающиеся возле небольшого причала, легко можно представить, что она находится в петербургском особняке Корфов, и сейчас откроется дверь, впуская дядюшку. Только вот все не так: уже год, как нет ее доброго воспитателя, она больше не крепостная, а свободная гражданка Италии, и близкие люди приходят к ней только во снах да воспоминаниях. Дел было немного, выполнив все поручения Джеммы, Анна стала бесцельно расхаживать по комнатам, думая, чем бы себя занять, когда ее взляд упал на рояль, стоявший посередине гостиной. Она не садилась за инструмент с того достопамятного бала, на котором ее выступление произвело настоящий фурор. После музыка перестала существовать для измученного сердца, и Анна больше не подходила к роялю, не говоря уже о пении. Но почему-то сейчас возникло непреодолимое желание открыть крышку, сесть и взять хотя бы несколько аккордов. Едва она коснулась клавиш, пальцы обрели прежнюю уверенность, и девушка без труда сыграла несколько этюдов, а после заиграла вступление к романсу «Воспоминание». Он только входил в моду тем летом, дядюшка приобрел ноты одним из первых, а Анна с удовольствием разучивала это произведение. Романс очаровывал грустью и напевностью каждой строчки, написанной великим поэтом. Впервые за долгое время вновь захотелось петь, но исполнив начало, Анна была неприятно поражена матовой тусклостью своего голоса. Он словно потух, став абсолютно невыразительным и скучным. Видимо, долгий перерыв сказался на ее вокальных данных, только, к счастью, не навсегда. Еще несколько попыток, и вот уже он засверкал, заискрился, словно драгоценный камень под лучами солнца. И песня полилась: «Прошли, прошли вы, дни очарованья!» Счастливые, беззаботные дни детства, маленькая девочка со смешными косичками, играющая на лужайке перед домом. «Подобных вам уж сердцу не нажить! Ваш след в одной тоске воспоминанья!» Тоненькая девушка-подросток, сидящая за роялем покойной баронессы и играющая свои первые гаммы. «К вам часто мчит привычное желанье –» Блестящий маскарад у графа Потоцкого, избранное общество и влюбленный взгляд теплых медовых глаз: «Рад знакомству, Анна». «Несчастие – об вас воспоминанье!» «Интересно, как ты собираешься просить руки моей крепостной? Крепостной любовницы» Боль страшная, невыносимая, жгучий стыд и страх увидеть отвращение на лице любимого. Миша! Прости меня! «Но можно ль жить, - увы! - и позабыть!» Романс закончился, и волнующие воспоминания прервали аплодисменты, раздавшиеся за ее спиной. Обернувшись, Анна увидела Джемму, стоявшую у входа, а рядом с ней незнакомого мужчину, смотревшего на девушку с неподдельным интересом. - Почему Вы молчали о своих талантах, Анна?! - воскликнула Табальони. – Я даже представить себе не могла, что моя компаньонка является обладательницей столь прекрасного голоса! Слушать Вас истинное удовольствие. Не правда ли, Ваша Светлость? – обратилась она к своему спутнику. - Меня тоже восхитило пение сеньориты, – ответил мужчина, – но я ничему не удивляюсь. В Вашем обществе запоет даже глухой и немой. - Я здесь абсолютно ни при чем, граф, – улыбнулась примадонна. – Уверяю Вас, это заслуга природы и самой сеньориты. Позвольте Вам представить свою компаньонку – Анну. - Ваша Светлость, – девушка присела в реверансе. - Очарован Вашим пением, Анна, - ответил Его Светлость. - Граф Паоло д'Эльяно, к Вашим услугам. - Благодаря сеньору графу мы приехали в Венецию. Это он предложил собранию дожей пригласить меня на открытие Ла-Фениче, – сказала Джемма. - Не вижу в этом ничего странного, – ответил вельможа, – город польщен Вашим согласием и с нетерпением ожидает премьеры.
Хюррем-султан: - Охотно верю - я не была в Венеции десять лет! – воскликнула певица и тут же смущенно замолчала, увидев, как по лицу собеседника пробежала тень. - Я, пожалуй, распоряжусь принести чай, - Анна пришла на помощь Джемме. - Спасибо, Анна, – Табальони оценила старания своей компаньонки, – чай будет как нельзя кстати. Увидев, что ситуация разрядилась, Анна облегченно вздохнула и вышла. За чаем, к которому по приглашению Джеммы присоединилась Анна, завязался непринужденный разговор. К своему удивлению девушка поняла, что ее нисколько не тяготит общество графа. Его Светлость вел себя просто, естественно, в нем не было снобизма, присущего представителям высшего света, и он не подчеркивал своего превосходства перед собеседницами. Услышав, как Анна интересовалась историей Соломенного моста, граф пояснил – по одной из легенд на этом месте когда-то жил торговец соломой, таким образом мост получил свое название. Время пролетело незаметно, а после чаепития граф откланялся, сославшись на неотложные дела, пообещав Джемме прислать завтра контракт. Оставшись вдвоем с компаньонкой, певица сказала: - Вы действительно обладаете прекрасным голосом, Анна, Вы поразили не только меня, но и графа д’Эльяно, а его трудно удивить. Немного уроков, и Вы сможете с успехом выступать на сцене Ла Скала, со временем став отличной заменой стареющей Табальони. Что Вы об этом думаете? - Единственное, что я могу ответить на это – никогда! – решительно сказала Анна. – У меня нет ни малейшего желания быть актрисой, этого хотел мой воспитатель, а не я. Меня больше всего устраивает тихая, спокойная жизнь, публичность и постороннее внимание мне не по душе. - Сколько талантов потерял театр из-за человеческой скромности, – рассмеялась Джемма. –Я ни на чем не настаиваю, но если Вы не против, могу дать Вам несколько уроков вокала, тогда Ваш голос будет звучать поистине божественно. - Благодарю Вас, – Анна оживилась, – я действительно очень люблю петь. - Вот и отлично, – актриса похлопала ее по руке. – Только после возвращения в Милан. Здесь я буду слишком занята. Работы у Джеммы в самом деле было очень много, репетиции шли полным ходом, занимая почти все время примадонны, ей едва-едва удавалось отдохнуть. Наконец день премьеры настал. Зрительный зал был полон: элегантные наряды, драгоценности и орденские ленты в позолоченных ложах, лорнеты и бинокли в руках щеголей из партера, и скромная галерка, на которой толпились, пожалуй, самые тонкие ценители искусства, готовые простоять несколько часов ради удовольствия услышать неповторимый голос Табальони. Анна наслаждалась игрой актеров из-за кулис, как это часто бывало в Ла Скала, но это вовсе не мешало ей получать удовольствие от увиденного. Успех был просто грандиозным: аплодисменты гремели не смолкая, актеры устали выходить на поклон, а коридор перед гримерной Джеммы был заставлен корзинами с цветами. По заведенной традиции Табальони осталась на ужин в честь премьеры – Анна же стала собираться обратно в гостиницу. Хотелось отдохнуть от шумной суеты, посидев в тишине и одиночестве. Выйдя из театра, девушка окинула взглядом забитую экипажами улицу, размышляя, как лучше добраться до гостиницы. Проще всего было сесть в одну из гондол, однако ей было боязно. Мало ли кто мог управлять этой лодкой, а где найти извозчика, она не знала. Анна никак не могла решить, что ей делать и уже порядком продрогла, когда за спиной раздалось: - Добрый вечер, сеньорита. Рад снова видеть Вас. Удивленная Анна обернулась и увидела графа д’Эльяно, по всей видимости, недавно вышедшего из театра. - Почему Вы одна? – спросил он. – Молодым особам довольно опасно оставаться на ночной улице в одиночестве. - Ваша Светлость, – Анна присела в реверансе, – просто я решила вернуться в гостиницу. - И Джемма отпустила Вас одну?! - Она осталась в театре, на ужин в ее честь. Я не стала отвлекать ее такими пустяками. - Безопасность – вовсе не пустяк, сеньорита. Венеция опасный город, особенно в ночное время, поэтому позвольте предложить Вам мою гондолу. - Мне право неловко беспокоить Вашу Светлость заботами о своей персоне, – скромно ответила девушка. - Никакого беспокойства, Анна, – ответил граф. – Поверьте, Джемма мне никогда не простит, если я оставлю ее компаньонку одну на улице безо всякой помощи. Прошу Вас, – мужчина указал на черную лодку, самую большую из всех, что были у причала. Немного поколебавшись, девушка подошла к мраморному парапету и остановилась. Она не решалась ступить на раскачивающуюся гондолу, боясь упасть, но граф, уверенно шагнув через бортик лодки, протянул ей руку, помогая перебраться, а после галантно усадил на обитое бархатом сиденье, и гондола, легко отчалив, заскользила по каналу. Ночной город разительно отличался от дневного: казавшиеся великанами громады мостов и темные палаццо с закрытыми окнами создавали атмосферу таинственности не менее волнующую, чем романтика дня. Чувствуя себя в начале несколько скованно в обществе графа, Анна быстро расслабилась, слушая его рассказы о достопримечательностях города. Паоло д’Эльяно оказался человеком образованным, к тому же отлично знающим историю. Речь его была проста и занимательна, что резко отличало графа от представителей российского бомонда с их аристократическим высокомерием. Анне было легко рядом с ним, словно они были знакомы долгое время. Она даже забыла о его статусе одного из самых влиятельных людей города, с интересом расспрашивая попутчика, не боясь показаться глупой или наивной. Время в разговоре пролетело незаметно, и вот уже нос лодки легонько стукнулся о причал возле гостиницы. Граф помог девушке сойти на землю, проводил до самого входа, а после распрощался. Оказавшись в безопасности надежного убежища, девушка облегченно вздохнула и отправилась к себе. Она чувствовала себя усталой, но спокойной, на душе было тихо-безмятежно, как в детстве, когда она не знала горестей жизни. Джемма задерживалась, и Анна, подождав еще немного, ушла отдыхать, впервые за долгое время заснув без пугающих сновидений. Она не слышала, как вернулась Джемма, а проснувшись утром, почувствовала себя полной сил, словно не было прошедшего утомительного дня премьеры. За завтраком Табальони попеняла ей за то, что она ушла с ужина, сказав: - Я очень беспокоилась о Вас. Одна ночью, да еще в таком городе, как Венеция. Вы подвергали себя большому риску, Анна! Скажите, каким образом Вы добрались до гостиницы? - Благодаря графу д’Эльяно совершенно безопасно. Его Светлость был весьма добр, предложив довести меня сюда. - В самом деле? – певица взглянула на нее с любопытством. – Надо будет поблагодарить графа. Это очень благородно с его стороны. Похоже, Вы произвели на него впечатление, Анна. - Как Вы можете думать такое, Джемма, – смутилась девушка. – Просто граф посочувствовал мне, он очень порядочный и воспитанный человек. - Вам понравилось его общество? – поинтересовалась покровительница. - Не буду скрывать – оно приятно, – Анна утвердительно кивнула, – я не заметила в нем столь привычных для меня в России пренебрежения и надменности. - Видите ли, моя дорогая, венецианская аристократия не является потомками владетельных правителей, как российская, это потомки торговцев и пиратов. Им, конечно, тоже присущ снобизм, однако не в такой степени. - Может быть, – Анна неопределенно пожала плечами, – но подобное поведение вовсе не лишает их благородства. После завтрака Табальони отправилась в театр. Работы по-прежнему хватало, как на сцене, так и вне ее. Спектакли, ужины, приемы, толпы поклонников – все это требовало немалых сил от них обеих. Джемма была полностью поглощена спектаклями, а компаньонка по мере сил старалась облегчить ей жизнь. Занималась бумагами, подготавливала приемы, даже работу с костюмерами взяла на себя. Во всей этой суете она уже не вспоминала о встрече с графом, когда он сам напомнил о себе, явившись в гостиничный номер с приглашением на бал, который он давал по случаю открытия сезона. К огромному удивлению Анны, приглашение было не только для примадонны, но и для нее. - Что мне делать, Джемма? – воскликнула девушка, когда граф ушел. – Я не могу пойти на этот бал. - Вы с ума сошли, дорогая! – всплеснула руками певица. – Его Светлость лично пригласил Вас. Отказаться – значит оскорбить графа. Вам прекрасно известны правила хорошего тона. - У меня нет права там находиться, – Анна опустила голову, – Вы ведь об этом знаете. - Я знаю только одно – Вы приглашены, а я ни за что не позволю Вам пропустить бал. Вы там будете, это решено! - У меня даже нет подходящего платья, – Анна судорожно цеплялась за последний аргумент. - Велика беда – нет платья! Неужели Вы думаете, что в славной Венеции не найдется магазинов дамских нарядов? – рассмеялась Джемма. – Завтра же займемся поисками подходящего туалета. Понимая – Джемму не переспорить, Анна только обреченно вздохнула, больше не пытаясь протестовать. В конце концов, она может тихо посидеть где-нибудь в укромном уголке, пока ее покровительница будет веселиться. На следующий день, не откладывая дела в долгий ящик, Джемма настояла на походе по магазинам. Но поскольку Анна не проявляла ни малейшего интереса, разглядывая облака тюля, атласа и грогрона, то она взялась за дело сама. Выбранное ею платье белого шелка с небольшим декольте, украшенное скромным серебряным шитьем, удивительным образом подчеркивало нежную красоту девушки. Помимо платья были куплены высокие белые перчатки и прелестные туфельки, стоимость которых едва ли не превышала цены платья. На все протесты своей компаньонки Джемма весело отвечала: - Дорогая, обувью нельзя пренебрегать. Это наше секретное оружие, поэтому не стоит на нем экономить. Осмотрев покупки еще раз и окончательно удостоверившись, что ничего не забыто, она предложила Анне зайти в ближайшую кондитерскую – отметить покупки кофе с пирожными. Последующие дни пролетели незаметно, и вот уже Анна стояла в гостиной, полностью готовая к выходу, дожидаясь Джемму, которая задерживалась со сборами. Через несколько минут дверь распахнулась, и актриса, войдя в комнату, окинула девушку взыскательным взглядом, а после одобрительно кивнула. Анна в самом деле была невероятно хороша в этом платье, с жемчугами на шее и волосами, собранными в элегантную прическу, украшенную фиалками, под цвет глаз девушки. Она сама напоминала этот хрупкий нежный цветок, вызывая желание заботиться о ней, оберегая от всех напастей. Еще раз одобрительно кивнув, Джемма сказала: - Пойдемте, Анна, сеньор граф прислал за нами гондолу. Больше не споря, девушка набросила на плечи теплую пелерину, направляясь к выходу вслед за Джеммой. Принадлежавший графу Ка Дандоло светился огнями, отражающимися в водах Гранд-Канала. Нарядная толпа гостей, шум подъезжающих экипажей, масса лодок у причала говорили о размахе праздника. Немного робея, Анна вступила под своды одного из самых известных палаццо города, знаменитого богатством убранства и коллекцией произведений искусства, оцениваемой знатоками не в один десяток миллионов дукатов. Ка Дандоло действительно соответствовал своей славе: мрамор, позолоченная бронза, бархат, парча не говорили, а кричали о богатстве хозяина, который встречал гостей у входа в бальный зал. Сказав несколько приветственных слов Табальони, он посмотрел на ее спутницу каким-то странным взглядом и сказал: - Добро пожаловать, сеньорита. Надеюсь – Вам не придется сегодня скучать. - Благодарю за честь, Ваша Светлость, – Анна опустилась в грациозном реверансе, – уверена – мне будет очень весело на вашем балу. И они отошли, давая место другим гостям. Проходя по залу, Анна спросила у певицы: - Скажите, Джемма, почему граф встречает гостей в одиночестве, где же графиня д’Эльяно? - Графиня умерла почти десять лет назад, – Джемма слегка нахмурилась, – граф уже много лет бездетный вдовец, к тому же очень выгодная партия для любой представительницы бомонда, впрочем, еще ни одной из них не удалось довести его до алтаря во второй раз. На этом разговор прервался, Джемму обступили гости, рассыпаясь в похвалах и комплиментах, а Анна, воспользовавшись этим, поспешила найти себе спокойное местечко. Она укрылась за стеной из живых цветов в углу зала и тихо сидела там, наблюдая за танцующими. Веселье набирало обороты: торжественный полонез сменил котильон, потом мазурка, кадриль, а после только начинавший входить в моду галоп. Перед глазами мелькали наряды, драгоценности, черные фраки, запах духов смешивался со свечным дымом, а девушка сидела, погруженная в свои мысли, пока знакомый голос не оборвал ее раздумий: - Боже мой, сеньорита! Вы обещали мне веселиться, но что я вижу?! Скучаете в такой прекрасной компании. К слову сказать, Вы и цветы – просто изумительное сочетание. - Ваша Светлость, – Анна поднялась, – Вы ошибаетесь, я вовсе не скучаю. - Не скучаете? Тогда почему Вы здесь, в одиночестве? На балу надо радоваться жизни! Прошу Вас, окажите мне честь танцевать с Вами следующий вальс. - Но, – Анна невольно попятилась, – я не могу. - Почему, сеньорита, неужели все Ваши танцы уже заняты? - Нет, – девушка не успела продолжить, оркестр заиграл вальс, а граф протянул ей руку. Понимая – отказаться от предложения нельзя, скромница покинула свое убежище, и они вошли в круг танцующих. Сделав несколько па, мужчина спросил: - Зачем Вы прячетесь, Анна? Стоило Вам только выйти из своего укрытия – у Вас не было бы отбоя от кавалеров. - Это не совсем прилично, Ваша Светлость, – Анна отвела глаза от собеседника. - Не совсем прилично?! – граф был неподдельно удивлен. – Что же неприличного в танцах на балу? «Для него, может быть, ничего, – с горечью подумала девушка – но не для меня». Она видела взгляды, которые бросали в их сторону женщины. Одни любопытные – с кем это танцует самый завидный жених? Другие пренебрежительные. «Кто она? Компаньонка?!», «Фи, дорогая, какое убожество!», «Его Светлость слишком добр к этой особе!» Казалось – она слышит слова, сказанные негромкими голосами, скрытые за полированными светскими улыбками, и от этого становилось еще горче. Обретенная свобода вовсе не ставила ее в один ряд со сливками общества, собравшимися здесь. Танец закончился, и граф, вежливо поблагодарив, отвел ее к Джемме, которая, судя по всему, была довольна успехом своей подопечной. Не желая привлекать к себе еще больше внимания, Анна, шепнув покровительнице, что собирается пройтись по дворцу, выскользнула из зала. Открытые для гостей парадные комнаты были ярко освещены, давая возможность полюбоваться произведениями великих мастеров. Палаццо буквально было переполнено ими: картины Джотто, Боттичелли, Леонардо, бесценные скрипки Амати и Страдивари, статуи древнегреческих скульпторов. Все это великолепие, конечно, добавляло блеска и роскоши дворцу, только Анне он казался безжизненным, в нем не было того тепла, который есть в домах, где люди живут полной жизнью. Здесь все казалось мертвым, как в музее. Раздумывая об этом, она переходила от одной картины к другой, пока не застыла в восхищении, понимая, что взирает на творение Рафаэля. Сегодня сбылась ее давняя мечта: увидеть собственными глазами картину знаменитого художника. Девушка смотрела на нее то с одной, то с другой стороны, пока за ее спиной не раздались шаги, и граф, подойдя к ней, с улыбкой спросил: - Любуетесь, сеньорита? Не в силах сдержать эмоции, Анна воскликнула: - Ваша Светлость, пригласив меня, Вы сами того не зная, исполнили мою давнюю мечту – увидеть подлинные картины Рафаэля! Я благодарю Вас за эту возможность. - Очень рад, Анна, что сумел доставить Вам удовольствие. В моей коллекции немало ценных произведений искусства, она считается одной из лучших в Европе, и если Вам это интересно – двери моего дома всегда открыты для Вас. А сейчас давайте вернемся обратно, скоро подадут ужин, да и Джемма уже справлялась о своей компаньонке. Анна направилась к гостям, следуя через анфиладу комнат, мысленно благодаря графа за его тактичность. Он держался на расстоянии, позволив ей в одиночестве войти в бальный зал, тем самым избежав новых сплетен и пересудов. Ужин был столь же великолепен, как и бал, а после его окончания Джемма засобиралась к себе, ей нужно было отдохнуть перед завтрашним спектаклем. Всю дорогу до гостиницы, да и после, Анна молчала, удивленная теплым чувством, которое словно искорка засветилось в ее душе. И только засыпая, она поняла, что это значит: к ней снова вернулось желание жить.
Хюррем-султан: Это чувство вызывало странное ощущение, какую-то смесь радости и страха, впервые испытываемую девушкой. Впрочем, жизни это не меняло. Надо было помогать Джемме, вести дела, поддерживать подругу, тем более – спектакли шли один за другим, почти без перерыва. Этим утром Анна почувствовала себя как-то неважно: болела голова, знобило, накатывала слабость. Надеясь, что все пройдет, девушка ничего не сказала Джемме о плохом самочувствии, и ничего не подозревающая актриса попросила ее съездить в театр – посмотреть готовы ли костюмы к сегодняшнему выступлению. Анна в надежде развеяться и побороть слабость не стала возражать и отправилась в Ла-Фениче сразу после завтрака. Но в театре ее состояние не улучшилось и, через силу завершив дела, девушка поспешила уйти. Однако на улице ей стало еще хуже: холодный ветер усиливал озноб, голова, казалось, была зажата в тиски, ноги подкашивались. Закрыв за собой дверь, Анна не смогла сделать ни шага: ноги ослабли, в глазах потемнело так, что она бы наверняка упала, не подхвати ее чьи-то сильные руки. Прийдя в себя, она открыла глаза и увидела графа д’Эльяно, встревоженно смотревшего на нее. - Господи, Анна, что с вами?! – казалось, граф был искренне обеспокоен ее состоянием. – Вы плохо себя чувствуете? - Не стоит беспокойства, Ваша Светлость, – Анна держалась из последних сил, – просто небольшая слабость. - Да у Вас жар! – граф легко коснулся рукой ее лба. – Давайте я отвезу Вас в гостиницу, в таком состоянии Вы не сможете добраться туда самостоятельно. Протестовать у девушки не было сил, и она, поддерживаемая графом, апатично пошла к экипажу, стоявшему неподалеку от театра. Всю дорогу Анна молчала, борясь с сильной головной болью, а граф, понимая, что беседа для нее непосильна, не пытался завести разговор. Довезя до места, он помог ей выбраться из кареты, а потом довел до номера, где Джемма, всплеснув руками, тут же послала за доктором и заставила Анну лечь в постель. Приехавший врач, осмотрев больную, констатировал простуду. Он прописал постельный режим, выписал лекарства, и сказав, что зайдет завтра, удалился. За лекарствами в ближайшую аптеку была отправлена горничная, которая принесла все необходимое. Теперь оставалось только молиться, надеясь на выздоровление больной. Как ни беспокоилась Джемма о своей компаньонке, отменить спектакль она не могла и, оставив Анну на попечение горничной, уехала в театр. К вечеру девушке сделалось еще хуже: головная боль усилилась, озноб сменился жаром, вызывающим горячечный бред, в котором вновь возвращались кошмары прошлого, Анне опять виделся Владимир, жадно стискивающий ее в объятиях. Она задыхалась от нехватки воздуха, жар его тела опалял, а барон сжимал девушку все сильнее, кутал в одеяло, повторяя, что не позволит ей простыть. Анна металась по кровати, дыхание с хрипом вырывалось из груди, сил совсем не было, она не могла даже привстать, чтобы дотянуться до лекарства. Больная не знала, сколько времени она так провела, явь и бред смешивались в яркую мозаику образов, разобраться в которых было невозможно. Борьба с хворью шла мучительно, истощая и без того невеликие силы девушки, ей уже не хотелось открывать глаз, когда горящий лоб освежило мягкое прикосновение прохладной материи. С трудом подняв веки, девушка увидела графа д’Эльяно, сидевшего возле кровати и прикладывающего мокрое полотенце к ее лбу. Приняв это за очередную галлюцинацию, вызванную жаром, Анна вновь закрыла глаза, слушая ласковый голос: - Бедная девочка, как Вам плохо! Когда же Вы успели так простыть?! Очередной холодный компресс освежил голову, возвращая ясность мыслей, и теперь Анна поняла – граф вовсе не галлюцинация. Он действительно находился в ее комнате, время от времени проводя холодной тканью по лбу. - Ваша Светлость? – прошептала больная, все еще не веря своим глазам. - Да, Анна, это я. Простите мою бестактность, но услышав от Джеммы, что Вам стало хуже, я не мог не заехать сюда. Как Вы себя чувствуете? Надеюсь – доктор приходил? - Да, Ваша Светлость, доктор сказал – я простудилась и обещал зайти завтра. - Завтра я пришлю своего врача, а теперь давайте я помогу Вам принять лекарство. Граф, приподняв голову девушки, влил ей в рот какой-то микстуры и осторожно опустил ее обратно на подушки. - Отдыхайте, Анна. До возвращения Джеммы Вы будете под присмотром – я поговорю с горничной. С этими словами граф вышел. Однако строгость к гостиничным служителям, видимо, проявил сполна, горничная почти не отходила от девушки до тех пор, пока не вернулась Табальони. Судя по всему, она рассказала певице о приходе графа, потому что после расспросов о самочувствии она поинтересовалась визитом Его Светлости. После приема лекарств Анна чувствовала себя лучше, жар стал спадать, и она могла связно рассказать о разговоре с Паоло д’Эльяно. - Я до сих пор не могу понять, Джемма, как он прошел в номер. Почему служители пропустили его? - Еще бы не пропустили, – Табальони улыбнулась, – никто из них не станет перечить одному из дожей. Так что Вам сказал сеньор граф? - Обещал прислать своего врача, – девушка встревоженно смотрела на свою покровительницу, – у меня нет денег для оплаты его визитов. - Об этом не стоит беспокоиться, – Джемма мягко погладила ее по голове, – главное, чтобы Вы поправились. Граф оказался человеком слова: врач пришел на следующее утро, осмотрел больную, оставил лекарства и рекомендации, а после навещал каждый день, вплоть до самого выздоровления. Сам сеньор Паоло больше не появлялся, но ежедневно из его палаццо приносили букет цветов и фрукты. Его Светлость даже в этом проявлял редкую тактичность: присланные им букеты были недорогими, изящными, в основном из белых роз и хризантем, они были знаками внимания и доброго отношения, не требующими никаких обязательств. Эти цветы, как и фрукты, всегда были свежими, иногда даже с капельками воды, а Джемма, смеясь, говорила, что граф, наверное, уже опустошил свою оранжерею. Анна смущалась всякий раз, когда в комнату вносили букет цветов и корзину с ароматными плодами, но в глубине души была признательна графу за эти презенты. Отрадно было думать о человеке, которому небезразлична ее жизнь, как Джемме, ставшей для Анны почти родной. Выздоровление шло медленно, почти до самого окончания гастролей. Девушка уже вставала с постели, однако врачи в два голоса советовали ей поостеречься, по возможности избегая сырой венецианской погоды, поэтому возвращение в Милан пришлось как раз вовремя. Перед отъездом Анна хотела поблагодарить Его Светлость за проявленные внимание и доброту – только сделать этого ей не удалось. Оказалось – граф покинул город, и возвращения его ждали не ранее чем через месяц. Расстроившись, Анна решила по приезде в Милан написать ему письмо со словами благодарности, и пусть это было не совсем прилично, но все же лучше, чем быть неблагодарной в глазах Паоло д’Эльяно, проявившего к ней столько заботы. Глядя на улицы города, проплывающие за окном дорожной кареты, она мысленно благодарила Венецию за встречу с человеком, вернувшим ей умение жить. Анна чувствовала это душой, хотя в ее поведении мало что изменилось. Девушка по-прежнему была сдержанно-молчаливой, но наблюдательная Табальони отмечала появившийся блеск в глазах, более выразительную мимику, а главное – ее желание петь. Она с радостью занималась вокалом с Джеммой, «шлифуя» свой голос, доводя его до совершенного звучания, и для нее было совсем не важно, что единственными поклонниками были Джемма и Кончита, ахавшая от восхищения всякий раз, когда ей приходилось слышать пение Анны. С ними девушка чувствовала себя абсолютно свободно, как это было с дядюшкой, она пела для них, желая только порадовать и ничего больше. Ее по-прежнему тяготило пристальное внимание посторонних, именно из-за этого Анна наотрез отказывалась петь на балах и приемах, устраиваемых любителями театра, предпочитая оставаться в одиночестве, либо в обществе Кончиты, веселой уроженки Генуи, делившейся с ней своими секретами. Девушка рассказывала Анне про свою влюбленность в Джузеппе, одного из театральных костюмеров, да об их планах на совместную жизнь. Слушая ее, Анна, понимая – из-за подлости Владимира ей никогда не стать женой и матерью, печалилась еще больше. Сейчас ее жизнь проходила тихо и спокойно, как она желала, но неопределенность будущего страшила даже в самые безмятежные минуты. Правда, пока все складывалось хорошо, доверительные отношения с Джеммой все больше укреплялись, а когда она предложила очередное гастрольное турне, на сей раз по Франции, Анна не стала отказываться. Начавшись в конце зимы, поездка растянулась почти на три месяца, поэтому в Милан они вернулись только в середине мая. Позади были переезды по крупнейшим городам Франции, заслуженный успех ее покровительницы и радость от возвращения в Италию. Проблем за время их отсутствия накопилось немало, поэтому Анна погрузилась в работу, приводя в порядок дела, требующие немедленного решения. В один из таких дней, когда она сидела за проверкой счетов, Кончита доложила ей о «важном сеньоре», который, по ее словам, «хотел засвидетельствовать свое почтение сеньоре Джемме и сеньорите Анне». Недоумевая, кто бы это мог быть, девушка прошла в гостиную, где, к своему удивлению, увидела графа д’Эльяно. - Ваша Светлость, рада снова видеть Вас, – девушка и в самом деле была приятно поражена. – Прошу Вас, проходите, мы не знали, что Вы в Милане. - Я приехал только вчера, сеньорита, а сегодня решил навестить вас с Джеммой. - Джемма сейчас в театре, – Анна оживилась, – она безусловно будет рада Вашему визиту. - А Вы, Анна? – граф вопросительно посмотрел на нее. - И я тоже, сеньор граф. Кстати, я Вас так и не поблагодарила за заботу обо мне в Венеции. - Не стоит об этом, Анна, я получил письмо, которое Вы отправили мне из Милана. - И все равно, примите мою признательность еще раз. - Ну, если Вы настаиваете на благодарности, тогда, прошу Вас, спойте тот романс, который Вы пели в день нашего знакомства. - С большим удовольствием, Ваша Светлость, – и девушка прошла к роялю. Звуки песни наполнили комнату, только она уже не вызывала мучительно-щемящих воспоминаний – только светлую грусть. Закончив петь, Анна повернулась к графу и увидела в его глазах нескрываемое восхищение. - Вы в самом деле обладаете поразительным голосом, сеньорита, – сказал он, помолчав. – Скажите, на каком языке Вы пели? - На русском, Ваша Светлость, – Анна встала из-за инструмента, – на своем родном языке. - Вы русская?! – выражение восхищения сменилось удивлением. – Но как Вы оказались в Италии? - Это долгая и печальная история, граф, – Анна покачала головой, – могу сказать только одно – Джемме я обязана жизнью. - А Ваши родные? Им известно о том, где Вы? - У меня нет родных, я сирота, а человек, заменивший мне родителей, умер полтора года назад. После его смерти мне пришлось покинуть дом, в котором я жила, а благодаря Джемме я оказалась в Италии. Вот и все. - Пути Господни неисповедимы, – граф встал, – наверное, я тоже должен благодарить Джемму за столь приятное знакомство. Спасибо Вам, Анна, за чудесно проведенное время, передавайте поклон Табальони, скажите – я нанесу ей визит в ближайшее время. Паоло д’Эльяно сдержал свое обещание: он навещал особняк примадонны, посещал спектакли, присылал Джемме роскошные корзины цветов. Всегда присутствуя при их встречах, Анна понимала – певицу с вельможей связывают какие-то отношения, правда, она никак не могла понять, что их объединяет. Это была не любовь, а нечто похожее на чувства родственников или близких людей. Но поскольку сама Джемма об этом не говорила – Анна считала неприличным расспрашивать подругу. Впрочем, если компаньонка не видела ничего предосудительного в отношениях Джеммы и графа, то все остальные смотрели на это иначе. Однажды Анна стала невольной свидетельницей разговора Франчески Бутти – второй примы и одной из статисток. Увлеченные разговором женщины не заметили Анну, стоявшую в тени кулис, оживленно обсуждая театральные слухи. - Ей-богу не пойму, Розита, - кипятилась рыжеволосая Франческа, – почему граф д’Эльяно не обращает внимания ни на одну из нас?! Право, я не отказалась бы от такого покровителя! - Как это не обращает, а Джемма? – в голосе Розиты слышалась явная зависть. - Ты всерьез полагаешь, что сеньору графу интересна эта старуха?! – фыркнула вице-прима. – Она не способна его увлечь! - Увлекла же Бьянка в свое время… Далее услышать не удалось, актрисы отошли, и фразы стали неразборчивыми. Услышанное не давало девушке покоя целый день, она догадалась – актрису и графа связывают давние события. Только какие? К вечеру, преодолев смущение, она обратилась к Табальони: - Джемма, я случайно услышала сегодня разговор Франчески с Розитой. Они говорили о графе д’Эльяно и женщине по имени Бьянка. Скажите – это покойная графиня? - Франческа! – Джемма раздраженно стукнула веером по ладони. – Завистливая сплетница! Вечно ей не дают покоя собственные амбиции. Певица подошла к окну, постояла немного, глядя на темную улицу, и проговорила, не поворачиваясь: - Нет, Анна, Бьянка Фибаччи не была графиней д’Эльяно, а у меня в этой истории вообще роль второго плана. Поверьте, мне очень не хотелось, чтобы Вы знали о случившемся, да только в театре ничего не утаишь. Лучше Вы узнаете все так, как произошло, чем со слухами и домыслами, на которые весьма горазды актеры.
Хюррем-султан: - Женщина, о которой идет речь, была моей подругой на протяжении нескольких лет, поэтому все произошедшее известно мне лучше, чем кому-либо. Мы с Бьянкой стали лучшими подругами, будучи дебютантками в Ла Скала. Тогда на ее долю выпало гораздо больше успеха, чем на мою. Красивая с веселым нравом, она имела много поклонников, только все вынуждены были отступить, когда в ее жизни появился Паоло д’Эльяно. Джемма прошлась по комнате, затем опустилась в одно из кресел. - Они действительно любили друг друга. Их связь длилась почти три года, в театре все были уверены, что Бьянка когда-нибудь станет графиней д’Эльяно. Даже я, отлично знающая нравы бомонда, почти перестала в этом сомневаться, и как оказалось – зря. Отношения Паоло и Бьянки были разрушены покойным графом, отцом Его Светлости. Это был властный и жестокий человек, занимавший место дожа так же, как сейчас его сын. Ему, конечно, было известно о романе его наследника и актрисы, но он предпочитал не обращать на это внимания до тех пор, пока не подыскал сыну подходящую девушку. После этого, явившись в Милан, он категорически потребовал от графа прекратить связь с Бьянкой, поскольку брака с актрисой он никогда не допустит, а в случае неповиновения пригрозил сыну лишением наследства, обещая завещать все состояние городу. Не смея ослушаться отца, Паоло оставил Бьянку и вернулся в Венецию, а вскоре женился на той, которая была выбрана ему в жены. Джемма печально вздохнула: - Если граф перенес разрыв весьма болезненно, но жизнь его продолжалась, то Бьянку произошедшее просто убило, она потеряла всякий интерес к жизни и начала пить. Как я ни старалась помочь ей, у меня ничего не получалось. Ее выгнали из театра, и в конце концов, опустившись на самое дно, она оказалась в борделе. Поверьте, я сделала все, чтобы моя подруга избежала подобной участи, да только Бьянка не хотела ничего слушать. Она будто мстила возлюбленному, предавая чувства к нему в объятиях других мужчин, а через два года несчастная оказалась в тюрьме. - В тюрьме?! – глаза Анны были полны ужаса. – За что?! Лицо Джеммы стало суровым, даже жестким, сейчас она совсем не походила на ту милую, добрую женщину, какой девушка привыкла ее видеть. - Бордель – не райский сад, Анна, среди его посетителей извращенцы не редкость. Один из таких мерзавцев стал избивать Бьянку, просто так, для удовольствия, и возможно убил бы, если б она, защищаясь, не нанесла ему несколько ударов ножом. К несчастью, негодяй оказался весьма влиятельным человеком, и хотя раны были пустяковые, Бьянка оказалась в тюрьме. Он заявил, что моя подруга пыталась обокрасть его, а когда была поймана на воровстве, набросилась на него с ножом. Вы же понимаете – есть разница между словом вельможи и словом девушки из борделя, поэтому суд признал Бьянку виновной и приговорил к солидному тюремному заточению. Во время суда я писала графу с просьбой помочь бедняжке, но ответа так и не получила. Не знаю почему, только граф оставил без внимания мои письма. Возможно, опасался гнева отца или не хотел конфликтов с женой и ее родственниками. Я понимаю – у меня нет права осуждать его, но помоги он тогда Бьянке, ей бы не пришлось провести в тюрьме два с половиной года. - Она умерла там? – Анна расширившимися глазами смотрела на собеседницу. - Нет, по истечении двух лет после ее осуждения граф появился в городе, а еще через полгода Бьянку освободили. Не знаю, чего это стоило графу, но она была оправдана и, получив от него солидную сумму, перебралась во Францию, где со временем весьма удачно вышла замуж за преуспевающего торговца. А еще через год, будучи в Венеции, я узнала, что в то время, когда Бьянка находилась в тюрьме, жена графа и их дети-двойняшки скончались от неизвестной болезни. Все произошло очень быстро – даже лучшие врачи не смогли ничего сделать. Произошедшее сильно изменило сеньора Паоло, бурные увлечения и романы остались в прошлом, он полностью посвятил себя делам, а пять лет назад, после смерти отца, занял его место в совете дожей. Помнится, я говорила Вам – он весьма выгодная партия, однако несмотря на все попытки многих знатных семейств породниться с ним, по-прежнему одинок. Иногда мне кажется, что его постоянно мучает чувство вины из-за смерти жены, которую он не любил, но женился, потакая воле отца, и из-за Бьянки, чья жизнь едва не закончилась в тюремной камере, а о смерти детей я уже не говорю, он считает себя полностью виновным в их гибели. Теперь граф попросту боится снова полюбить, чтобы не потерять дорогих людей. Каким бы странным это Вам ни показалось – я вовсе не испытываю к нему неприязни, мне жалко Его Светлость. Он полностью заплатил за предательство своей любви к Бьянке. Паоло д’Эльяно несчастен, несмотря на свое богатство и положение в обществе, у него нет главного – семьи, детей, любимой супруги. Слушая Джемму, Анна испытывала двоякие чувства: с одной стороны, судьба несчастной Бьянки вызывала сочувствие, с другой - она не могла испытывать к графу ненависти или презрения, он казался ей жертвой обстоятельств и отцовской жестокости. Девушке было жаль сеньора Паоло, по ее мнению, он был достоин лучшей участи, чем та, что была уготована ему родителем и судьбой. И она не стала скрывать своих мыслей, сказав Джемме: - Я думаю – граф достаточно наказан за свое прошлое, вряд ли может быть что-то более ужасное, чем смерть собственных детей. Я от души желаю ему обрести, наконец, счастье в новом браке с любимой женщиной. В ответ на эти слова по губам Джеммы скользнула улыбка: - Кто знает, Анна, может это случится гораздо раньше, чем Вы думаете. Тогда девушка даже не подозревала, насколько пророческими окажутся слова актрисы. Последующие дни Анна была по-прежнему была ровна и приветлива с Его Светлостью, ни одним словом не выдавая своей осведомленности об истории с Бьянкой. Граф, как всегда, был безупречен в своем обращении с ней, не переступая ни шаг дозволенного правилами приличия. Анна же видела в нем хорошего знакомого, выказывая при встречах ровное дружелюбие, пока случайность не перевернула все в их отношениях с ног на голову. В один из дней граф нанес ставший уже привычным визит. Анна была наверху, когда ей доложили о приходе сеньора графа, и поскольку Джемма была в театре, то девушке пришлось принимать посетителя одной. Оставив дела, она поспешила вниз, ей не хотелось заставлять графа ждать, а выйдя на лестничную площадку, она увидела Паоло д’Эльяно стоявшего внизу возле лестницы. Заметив ее, граф приветливо улыбнулся и протянул руку, желая помочь сойти с последних ступенек, но неожиданно оступившись, Анна потеряла равновесие и наверняка упала бы, не удержи ее граф. Сильные руки крепко обхватили ее талию, она оказалась настолько тесно прижатой к мужчине, что почувствовала, как бьется его сердце, редко, глухо, но сильно, по-мужски. Это была не просто дружеская поддержка, а объятия страсти, желания, так напомнившие Анне Владимира. Девушка испуганно вздрогнула и тут же почувствовала свободу, видимо граф, догадавшись, что испугал ее, поспешил разжать руки. Его Светлость помог ей сойти с лестницы, и они прошли в гостиную, пытаясь поддержать непринужденный разговор. Посторонний человек не заметил бы в их общении ничего странного, только они оба знали – это не так. Анна поняла – граф испытывает к ней далеко не платонические чувства, это была страсть, сломавшая когда-то ей жизнь, страсть, которой она так боялась, стараясь всеми силами не вызывать у мужчин столь пугающего ее чувства. Не получилось! Паоло д’Эльяно видел в ней женщину, так же, как Владимир, но слава Богу, она теперь свободна и сможет избежать повторения позорных эпизодов своей жизни. Ей удавалось поддерживать разговор, не выдавая своего смятения: воспитание и привычка сдерживаться сделали свое дело, однако про себя Анна решила, что теперь будет избегать общества графа любой ценой. Девушка никому не сказала о случившемся, даже Джемме, ей не хотелось доставлять беспокойства своей покровительнице, тем более – случившееся не выходило за рамки приличий, а все остальное было лишь ее восприятием, густо замешанным на прошлых страхах. Впрочем, скрываться от графа не пришлось. Его визиты в особняк прекратились, он посещал только спектакли и светские приемы, где мог увидеться с Джеммой. Анну из-за этого раздирали противоречия: с одной стороны – облегчение, потому что ей не приходилось искать причин для того, чтоб оставаться в своей комнате во время присутствия графа, с другой – ей было грустно отказываться от общения с человеком, оставившим в ее жизни светлый след внимания, заботы, редкой тактичности. Однако пусть лучше Паоло д’Эльяно останется для нее безупречным рыцарем, принцем на белом коне, о котором мечтают все женщины, чем кошмаром, подобным Владимиру, ей не хотелось бы таких воспоминаний о графе. Этими мыслями девушка успокаивала себя несколько дней, пока однажды вечером Джемма не попросила ее задержаться после ужина. Табальони явно нервничала, и Анна не могла понять причин такого поведения своей покровительницы. Джемма пристально посмотрела на девушку, а потом, сев на диван рядом с Анной, сказала: - Анна, прошу Вас, выслушайте меня и не принимайте поспешных решений. Если Вам нужно будет время для раздумий, его дадут в достаточной мере, это я Вам обещаю. - Джемма, о чем Вы говорите?! – девушка испуганно посмотрела на актрису. – Неужели я в чем-то ошиблась или сделала не так? - Анна! – Джемма стремительно встала. – Дело не в Ваших обязанностях, а в Вашей жизни! Сегодня граф д’Эльяно сообщил мне о своих намерениях относительно Вас и просил узнать, может ли он надеяться на положительный ответ. - К-каких намерениях?! – Анна удивленно смотрела на Джемму. Неужели граф решил сделать ее своей содержанкой?! За что судьба так жестока к ней, вновь и вновь разочаровывая в людях, к которым она успела привязаться? - Намерения самые благородные, - Джемма вернулась на свое место, – граф хочет просить Вашей руки, поэтому хотел бы знать, может ли он надеяться на Ваше согласие. - Просить моей руки! – Анна ошарашенно глядела на собеседницу. – Простите за грубость, Джемма, но более нелепой шутки мне слышать не приходилось! - Это не шутка, Анна, граф принял решение жениться на Вас. В сегодняшнем разговоре он сообщил мне об этом и просил поговорить с Вами. Судя по словам Его Светлости, это решение обдуманное и взвешенное. - Но посудите сами! – Анна, забыв о своей сдержанности, металась по комнате размахивая руками. – Кто он и кто я?! Разве может человек с его положением жениться на безродной компаньонке, когда его предложение с радостью примет любая знатная девушка? - Но он сделал свой выбор, Анна, - тихо сказала Джемма, – теперь выбор за Вами. - Какой выбор, Джемма, Вы же понимаете – это невозможно, – Анна глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. – Я не партия для такого мужчины, как граф, не говоря уже о… моем прошлом. Неужели Вы думаете, что я буду обманывать его? Сеньор граф не заслуживает такого отношения к себе, тем более, будучи крепостной, я достаточно настрадалась из-за неправды, в которой жила. - Как бы то ни было, зная о Вашем положении никому неизвестной бесприданницы, граф решил жениться на Вас, что же до всего остального, то я думаю – Вы должны поговорить с Его Светлостью откровенно и все ему рассказать. Для истинно любящего человека произошедшее с Вами не станет причиной для отказа от счастья, а мне кажется, граф любит Вас, очень любит, поэтому Вы можете сделать его счастливым, несмотря ни на что. - Рассказать ему… обо всем?! – Анна была поражена больше, чем в момент, когда Джемма сообщила ей о разговоре с графом. – Но как?! - Просто наберитесь мужества и объясните графу все, как когда-то мне. Уверена – он поймет Вас, ведь в произошедшем нет ни капли Вашей вины. И даже если понимания с его стороны не будет – Ваша совесть будет чиста, ведь Вы сами говорили, как Вам претит обман. - Но, но… ведь это так стыдно! Я не смогу! Не смогу ему об этом рассказать! - Решать Вам, - Джемма поднялась, – однако примите дружеский совет – поговорите с Его Светлостью начистоту. Поверьте – так будет лучше для вас обоих. После этих слов Табальони вышла, оставив Анну в одиночестве. Посидев еще немного в гостиной, девушка ушла к себе, ей предстояло принять нелегкое решение. Никогда еще ей не приходилось испытывать такого разброда в мыслях и чувствах. Даже после ночи с Владимиром. Тогда ее снедала ненависть, а после – полное безразличие. Теперь же на чаше весов были уважение или презрение человека, который не сделал ей ничего дурного, наоборот, помог почувствовать радость жизни. Анна понимала, насколько тяжело ей будет перенести презрение графа, узнай он о ее прошлом, но с другой стороны, разве не добавится к этому презрению еще и отвращение за обман, если она об этом умолчит? Ей до сих пор невыносимо вспоминать, в каких выражениях барон открыл правду Михаилу об ее истинном положении. Тогда Анна не решилась взглянуть в глаза любимому, а теперь у нее нет права обманывать достойного человека. Хватит с нее тайн и недомолвок! Джемма права, ни к чему хорошему они не приведут. Завтра же она поговорит с Паоло д’Эльяно, к чему откладывать неизбежное. Конечно, он больше не захочет ее видеть, это будет еще одна потеря в ее жизни, зато после можно будет жить спокойно, не опасаясь ни разоблачения, ни укоров совести. Принятое решение странным образом успокоило девушку, и она быстро уснула, а утром сказала своей покровительнице, что готова к разговору с Его Светлостью. - Я прошу у Вас заранее прощения, Джемма, - добавила она, – вряд ли после этого разговора граф изъявит желание навещать Вас. - Кто знает, Анна, - актриса загадочно улыбнулась, – кто знает... - Тогда сообщите, пожалуйста, графу – я хочу сегодня поговорить с ним. Чем скорей произойдет наше объяснение, тем лучше. Джемма пообещала выполнить ее просьбу, и девушка все утро собиралась с силами, готовясь к встрече с Паоло д'Эльяно. Она то металась по гостиной, подбирая слова для разговора, то застывала на месте, охваченная внезапным испугом, готовая бежать куда глаза глядят, и как водится, пропустила момент, когда граф появился в особняке. Услышав от Кончиты «сеньор граф д’Эльяно просит принять его», она побледнела, словно приговоренная к казни, и внезапно охрипшим голосом сказала: - Проси. Граф вошел в комнату, неизменно вежливо-галантный, хотя Анна заметила некоторую нервозность в его взгляде и жестах. Склонившись к ее руке, сеньор Паоло произнес: - Добрый день, Анна. Вы хотели видеть меня? - Добрый день, Ваша Светлость, - девушка сделала реверанс, – прошу Вас, присаживайтесь, мне действительно необходимо поговорить с Вами. - Джемма рассказала Вам о моем намерении? Каким будет Ваш ответ? – граф напряженно смотрел на нее. - Ваша Светлость, Ваше предложение является для меня огромной честью, но… - Но Вы не испытываете ко мне никаких чувств, не так ли? – продолжил за девушку Паоло д’Эльяно. - Дело не в этом, – тихо ответила Анна. - А в чем же?! – казалось, граф был в недоумении. – Что еще может помешать Вам ответить согласием? - Только то, что я недостойна чувств Вашей Светлости, – Анна хотела отвернуться, но собравшись с силами, посмотрела в глаза собеседнику. - Вы недостойны?! – Граф покачал головой. – Простите мне резкость, сеньорита - это я выбираю себе супругу, поэтому мне решать, кто достоин этого, а кто нет. - Когда Вы услышите мою историю, уверена – Ваше мнение обо мне изменится. Поверьте, мне очень тяжело об этом говорить, впрочем, другого выхода у меня нет, - Анна встала и отошла к окну. – Прошу Вас, выслушайте меня и, если после этого Вы станете относиться ко мне хотя бы без отвращения, я буду счастлива. - Не могу представить, в чем Вы могли провиниться, но внимательно слушаю Вас, - даже не поворачиваясь, Анна чувствовала – граф улыбается. Вздохнув поглубже и все так же не поворачиваясь, Анна ровным, невыразительным голосом начала свой рассказ. - Вы уже знаете – я родилась и выросла в России. Помню - Вы не стали меня подробно расспрашивать об этом, а я тогда ничего не сказала. Да, я русская, только к представителям благородного сословия не имею ни малейшего отношения, поскольку родилась в крестьянской семье, к тому же еще не свободной. Не удивляйтесь, Ваша Светлость, в России до сих пор аристократы владеют крестьянами, чья жизнь ценится дешевле, чем жизнь породистого щенка. В два года я осталась круглой сиротой после смерти родителей, и хозяин поместья, богатый знатный человек взял меня в свою семью в качестве воспитанницы. Официально я считалась крепостной, но об этом было запрещено говорить и мне, и слугам. Не знаю почему, только мой воспитатель относился ко мне как к родной дочери. Меня растили и воспитывали наравне с его собственным сыном, который был весьма этим недоволен. Он считал, что я имею то, чего мне не положено по праву рождения, и ненавидел меня за это, никогда не скрывая своего отношения к отцовской воспитаннице. Тем не менее, подчиняясь требованию отца, он тоже молчал о моем происхождении. Все вокруг считали меня бедной родственницей, бесприданницей, взятой в дом из милости, и даже близкие соседи не знали, что я несвободна. По манерам и воспитанию я ничем не отличалась от дворянок, поэтому никому в голову не приходило считать меня крепостной. Это были самые счастливые годы моей жизни, тем более – я влюбилась. Влюбилась в лучшего друга сына моего хозяина, представителя одной из самых знатных фамилий России, и мои чувства были взаимны. Мой так называемый «брат» был страшно недоволен этим, но рассказать другу всю правду обо мне не мог, связанный словом, данным отцу. Он требовал от меня не подавать никаких надежд его другу, впрочем я, наивно веря в любовь между неравными, не хотела подчиняться. Потом мой благодетель неожиданно скончался, и я осталась в полной власти его сына. Он вновь приказал мне отказаться от своей любви, я опять ответила отказом. Мне хотелось доказать ему, что крепостные тоже люди, способные на чувства, а не вещи, каковыми их видят хозяева. Моя строптивость разозлила его, сначала он грозил отправить меня убирать в свинарнике, а потом… Голос Анны пресекся, она не могла произнести позорящие ее слова, как ни старалась. - Он воспользовался своим правом хозяина и властью над Вами, - раздался за ее спиной голос графа. - Да, - девушка опустила голову, – человек, которого я любила уехал, а слуги, будучи такими же подневольными, не могли вступиться за меня. К слову сказать, некоторые из них откровенно радовались моему бесчестью. Тогда мне казалось – большего позора не существует, да видимо, ненавидящему меня человеку этого оказалось мало, и когда его друг вернулся, он рассказал ему обо всем, назвав меня своей «крепостной любовницей». Мне довелось присутствовать при этом, до сих пор не могу понять, как я не умерла со стыда в тот момент. - И человек, любивший Вас, как утверждал, не вступился за Вашу честь? – в голосе графа, всегда мягком, на сей раз лязгнула сталь. Анна покачала головой: - Я не знаю, не знаю, потому как сразу ушла из дома. Не сбежала – именно ушла, просто не могла больше там оставаться. Мне хотелось только одного – умереть свободной. Я всю жизнь прожила с клеймом крепостной, ту жизнь, которая теперь для меня не имела смысла. Моим единственным желанием было обрести покой и свободу, дарованную не волей хозяина, а смертью. Не помню, куда я шла, шла до тех пор, пока не потеряла сознание. Бесчувственной меня и увидела Джемма, проезжающая по дороге, возле которой я лежала. Она проявила ко мне сочувствие, помогла уехать из России, предложила место компаньонки – так я оказалась в Италии. Остальное Вам известно. Немного помолчав, Анна произнесла: - Понимаю – я не могу рассчитывать на уважительное отношение к себе, и теперь Вы знаете, почему для меня невозможно принять Ваше предложение, поэтому повторю – буду рада, если Ваша Светлость станет относиться ко мне без отвращения, которого я, наверное, заслуживаю. Сначала в гостиной было тихо, а потом тишину нарушил спокойный голос графа. - Ваш рассказ не удивил меня, сеньорита. Услышав эти слова, Анна стремительно обернулась. - Не удивил?! Как?! Неужели Джемма… - О нет. Джемма здесь абсолютно ни при чем. Поверьте – она умеет хранить чужие тайны. Я почти догадался о правде, глядя на Ваше поведение. Вы вели себя как человек, мучимый постоянным чувством вины. Избегали общества, развлечений, за все то время, которое мы знакомы, Вы ни разу не улыбнулись. Нетрудно было догадаться – Вам пришлось пережить тяжелое потрясение. Прибавьте к этому Вашу красоту и беззащитность, и получите вполне предсказуемый ответ. Правда, я подозревал несчастную любовь с предательством, а все оказалось куда более трагично. - Что ж, – девушка осмелилась поднять на собеседника глаза и к своему удивлению не заметила в его взгляде ни капли презрения, – теперь Вы все знаете. Поверьте, я благодарна Вашей Светлости за понимание и сочувствие. Теперь, с Вашего позволения, я хотела бы удалиться. Мне необходимо побыть одной. - Подождите, Анна, Вы ведь еще ничего не ответили на мое предложение. - Вы хотите сказать… - Анну совсем сбила с толку последняя фраза графа. - Да, я сделал Вам предложение и не подумаю забирать его обратно. - Но ведь я… - Что Вы?! Что такого ужасного Вы совершили? Анна, знайте – Вашей вины в случившемся совершенно нет. Разве Вы виноваты в своем происхождении или в бессилии перед мерзавцем, во власти которого оказались? Вас не за что презирать, и Вам не за что себя винить! Перестаньте вести себя так, словно на Вашей совести - минимум убийство. Избавьтесь от прошлого, оно только мешает Вам жить. Я не собираюсь отказываться от Вас и повторю: что Вы мне ответите? - Я не знаю, - Анна выглядела настолько растерянной, что граф рассмеялся. – Я не думала об этом, была уверена – после разговора Вы не станете даже смотреть в мою сторону. - И совершенно напрасно, сеньорита. Однако, видя Ваше нынешнее состояние, понимаю – Вам необходимо успокоиться. Через два дня я должен возвращаться в Венецию, но у Вас будет время все осмыслить, скажем… полгода. Не хочу торопить события, но по прошествии шести месяцев Вы дадите мне окончательный ответ. А теперь простите, мне пора идти – дела. Поцеловав руку девушки, Его Светлость вышел, оставив Анну в полной растерянности, в которой она пребывала несколько часов, вплоть до возвращения Джеммы. Ее приход и вопросы в какой-то мере заставили Анну собраться с мыслями, хотя бы для того, чтобы связно отвечать. Услышав от своей подопечной новости, актриса, улыбнувшись, сказала: - В отличие от Вас, я нисколько не сомневалась в твердости решения графа. Надеюсь, и Вы теперь в этом убедились. - Я ничего не понимаю, Джемма, - Анна нервно сцепила пальцы рук, – зачем я нужна Его Светлости? Ведь я ничего не смогу ему дать, ни денег, ни связей, ни выгодного родства. Какой резон графу жениться на мне? - Дорогуша, Вы можете дать ему гораздо больше, в Ваших силах подарить ему: любовь, радость, детей, а этого не купишь не за какие деньги. - Но с таким же успехом это может сделать другая, добавив к всему прочему солидное приданое. - Вы забываете об одном, эта другая не будет им любима. У графа уже был подобный брак, он прекрасно знает, что это такое. Паоло д’Эльяно хочет счастья, Анна, а счастье ему может дать только любимая женщина. Он любит Вас, неужели Вы не понимаете очевидного?Недавно Вы от всей души желали ему обрести семью, теперь вполне можете осуществить свое пожелание. - Но из-за этого мезальянса его нигде не будут принимать, - Анна назвала самый серьезный, по ее мнению, аргумент. - Не будут принимать! – Джемма расхохоталась. – Запомните, милочка, Паоло д’Эльяно станут принимать всегда и везде, женись он даже на дьяволе с рогами и копытами, во всех палаццо будут терпеть запах серы. Он не только состоятельный землевладелец, но и один из крупнейших банкиров страны. Граф унаследовал деловую хватку от своей безродной флорентийской матери, отцу которой миллионы неплохо заменили дворянский герб. С тех пор, как он получил наследство, граф приумножил его в несколько раз благодаря банковскому делу. Да у него половина Италии в должниках ходит, неужели Вы думаете – кто-то посмеет ссориться со своим кредитором. Его Светлость один из тех немногих, которые могут женится по велению сердца, не обращая внимания на мнение света. Поморщатся, конечно, посплетничают за спиной, но только больше от зависти. Никто не решится на открытое осуждение, поэтому, пусть бомонд Вас не беспокоит, Вы будете приняты в свете, как и полагается жене графа д’Эльяно. - У меня совсем нет мыслей, я запуталась, - Анна жалобно посмотрела на певицу. – Я не знаю, что ему ответить. - Разве граф требует ответа прямо сейчас? Мне кажется, Вы говорили о шести месяцах. - Да, Его Светлость дал мне на раздумье полгода. - Вот и славно. Полгода это немалый срок, и я уверена - Ваше решение будет правильным.
Lana: Вы упоминали, что фанфик выкладывался в сети, я его там и дочитала. Заинтересовало, какой путь пройдет Анна. Встреча с графом подарок автора женщине, осмелившийся идти дальше, отпустив прошлую боль и обиды, но не забыв. Особенно приятно и трогательно, что в этом ей помогает женщина, видевшая судьбу другой, которая не пережила жестокости мужских игр. Тем более, он им принадлежит, если есть власть, титул, деньги. И положение Платоновой, такое двусмысленное в России, удачно совпало с уделом её покровительницы, которая тоже вынуждена балансировать между покровителями, желаниями, интригами и искусством. В этих женщинах есть умение держать голову высоко по праву чувства собственного достоинства.
Хюррем-султан: Lana, спасибо Вам большое за Ваше внимание. Я очень рада, что фанфик привлек Вас и Вы его прочли. Относительно Джеммы и Анны согласна полностью, им пришлось стать жертвами мужских игр. Но Джемма нашла в себе силы жить дальше и помогла в этом Анне. А забыть такое очень сложно, иногда всей жизнь не хватит, чтобы затянулась душевная рана.
Хюррем-султан: - Я считала самым лучшим для себя тихую спокойную жизнь, никак не связанную с аристократическим кругом, и теперь, право, не знаю, что будет лучше - согласие или отказ. - Верным будет тот выбор, которым будете довольны прежде всего Вы сами. Я понимаю – это нелегко, Вам придется принять решение, от которого будет зависеть вся дальнейшая жизнь, но времени для этого у Вас достаточно. В эту ночь Анна почти не спала, обдумывая сказанное графом и Джеммой. Она знала, что должна принять решение, только какое из них будет правильным? Девушка с горечью понимала – она совершенно не умеет делать выбор, взвешивать все «за» и «против», брать на себя ответственность за свою дальнейшую судьбу. Не умеет просто потому, что за нее всегда и все решали другие, а теперь нужно это делать самой. Оказывается – она была очень наивной, полагая, что крепко стоит на собственных ногах и сама вершит свою судьбу. Первое же испытание показало – это не так. Вся ее прошлая жизнь была зависима от мнения других людей, которым она вынуждена была подчиняться, встреча с Джеммой не в счет, это просто перст судьбы, изменивший прошлое, и не более того. А теперь ей необходимо научиться мыслить, выбирать, думать для того, чтобы не ошибиться. Пусть это будет, возможно, первое и единственное решение в ее жизни, но оно будет принято ею самой. Утром Джемма, наверняка, заметила и бледное лицо своей компаньонки, и круги под глазами – признаки бессонной ночи, однако ничего не сказала, да и после она тоже не возвращалась к этому разговору. Жизнь Анны вновь текла с размеренной плавностью: заботы, дом, занятия с Джеммой занимали все ее время. И только ночами, оставаясь в одиночестве, девушка вновь и вновь возвращалась к мыслям о своем будущем. Как сложится ее судьба, если она ответит согласием на предложение графа? Что будет с ней, если по воле случая ей придется покинуть Джемму? Все эти вопросы мучили ее, не давая покоя, заставляя расхаживать по комнате в мучительной бессоннице почти до утра. Джемма иногда смотрела на свою компаньонку с жалостью, но от советов воздерживалась, предоставляя Анне самой сделать выбор. Так промелькнули весна, за ней жаркое лето, и наступила пора роскошной осени. Время ответа графу стремительно приближалось, а Анна до сих пор не знала, что ему сказать. Сможет ли она стать хорошей женой Паоло д’Эльяно? Обретет ли с ней граф столь желаемое счастье? Ответов на эти вопросы у нее пока не было. Наконец, не выдержав, Анна сама обратилась к покровительнице, в глубине души надеясь – разговор с ней поможет во всем разобраться. Выбрав подходящий момент, девушка сказала Табальони: - Джемма, я понимаю – Вы не хотите вмешиваться, только сейчас Ваш совет мне необходим. Скоро Его Светлость приедет в Милан, но я до сих пор не знаю, принять мне его предложение или нет. Нисколько не удивившись, Джемма указала своей подопечной на диван: - Присядем, Анна. Судя по всему, разговор нам предстоит долгий. Удобно расположившись, актриса внимательно взглянула на Анну и спросила: - Скажите, дорогая, почему предложение графа Вас так пугает? Чего Вы боитесь? Граф неприятен Вам? - Конечно нет, - Анна говорила без всякого сомнения. - Он весьма импозантен, а его галантность только добавляет ему привлекательности. Джемма улыбнулась: - Да, хотя графу уже сорок лет, тем не менее он все еще хорош собой. Его Светлость может быть даже неотразимым, если пожелает. Я понимаю – некоторые девицы считают, что любовь – это обязательно безумная страсть, но поверьте, иногда ровное спокойное чувство привязанности гораздо надежней безумств, от которых Вы достаточно настрадались. Итак: граф хорош собой, богат, знатен. Скажите, что Вам мешает ответить ему согласием? - Но ведь замужество это… Вы же сами говорили – Его Светлости нужны наследники. - Вас пугают супружеские отношения, – голос Джеммы звучал утвердительно, словно она нисколько не сомневалась в правоте своей догадки. - После произошедшего со мною, – девушка смущенно замолчала. - Анна, – собеседница коснулась ее руки, – я понимаю – Вам пришлось пережить тяжелые моменты, только сейчас ответьте мне правдиво: Вам было противно в ту ночь? Анна удивленно посмотрела на певицу. Она никогда об этом не думала. Испытывая обиду, девушка даже не вспоминала о своих ощущениях от произошедшего между ней и Владимиром. Если быть откровенной – близость с бароном не вызывала у нее отвращения. Анну больше мучило чувство обиды за унижение и разбитые мечты о счастье с Михаилом. - Говоря правдиво – отвращения я не испытала, но что это меняет? Неужели Вам не понятно – со мной поступили как с вещью, не считаясь с моими чувствами, не слушая мои мольбы. Сколько бы я ни плакала и ни умоляла хозяина отпустить меня, он поступил по-своему. Его интересовали лишь собственные ненависть и похоть, ему было безразлично, что со мной будет дальше, для него я была лишь бездушным предметом, не способным испытывать ничего человеческого. Я не в силах оправдать или забыть подобную жестокость, поэтому мне нечего вспоминать, кроме боли – она постоянно со мной. Табальони на минуту задумалась, а потом сказала: - Помните, когда судьба свела нас в России, Вы спросили меня, почему я Вам помогаю. Думаю – пришло время ответить на Ваш вопрос. Анна, Вы ошибаетесь, считая, что я не состоянии понять Ваши чувства. Знайте – мне они понятны больше, чем кому-либо, поскольку на мою долю выпало кое-что похуже. Вы называете произошедшее с Вами позором и унижением. Не спорю. Только, к счастью, Вам не пришлось пережить настоящей жестокости по отношению к себе, Вас не тащили за волосы к кровати и не били за попытки защититься. - Джемма! – девушка не могла скрыть своего ужаса. - Это так, Анна. К несчастью, актрис считают доступными женщинами, а если они пытаются защитить свою честь – кокетками, достойными наказания. Я тогда оказалась в таком же положении, как и Вы, никто не стал связываться с вельможным мерзавцем, защищая начинающую певицу. Все же мне удалось забыть, похоронить эти воспоминания и даже полюбить. Поймите, для человека нет ничего невозможного. Вы пережили позор и унижение в прошлом, но граф предлагает Вам стать женой, матерью его детей, и будьте уверены, он никому не позволит нанести оскорбление своей супруге. У Вас будет семья, защита, достойная жизнь. Я никогда не брошу Вас на произвол судьбы, только кто знает об уготованном нам в дальнейшем? Сможете ли Вы прожить в одиночестве и без поддержки? Сумеете защитить себя от невзгод? Подумайте над этим, когда будете принимать окончательное решение, от этого зависит не только Ваша судьба, но и судьба графа во многом тоже. Что же касаемо супружеских отношений – пусть они не пугают Вас. Если я правильно поняла – Вы не испытывали ненависти к хозяину до тех роковых событий? - Нет, – Анна покачала головой, – он был сыном человека, воспитавшего меня, мы выросли вместе, я скорее опасалась его, ненависти не было, пока… - Получается, он вызывает неприязнь как человек, обидевший Вас, а не как мужчина? Если это так, то почему Вы думаете, что не сможете быть счастливой с Паоло, ведь он ничем не обидел Вас. Разве у Вас есть причины ненавидеть его? Несколько минут Анна молчала, обдумывая сказанное. В самом деле, Джемма права. Ее отношение к Владимиру было основано на обиде, которую она до сих пор не могла забыть и простить, а не случись непоправимого, вряд ли бы она стала ненавидеть барона. Видя задумчивость компаньонки, Табальони продолжила: - Вы на редкость цельная натура, Анна, из тех людей, у которых душа и чувство собственного достоинства стоят на первом месте, в отличие от некоторых особ, готовых на все ради удовольствия и легкой жизни. Я нисколько не сомневаюсь – Вы сможете сделать графа счастливым и стать счастливой сама, если захотите. После этих слов она вышла, и Анна вновь осталась наедине со своими раздумьями. Девушка понимала – Джемма права, возможно, замужество станет для нее наилучшим выходом, только сможет ли она стать такой женой, о какой мечтает граф, испытывая к нему лишь теплое чувство дружелюбия? Довольно ли будет этого для влюбленного мужчины, чтобы стать счастливым? Сомнения не отступали ни на шаг, до тех пор, пока через два дня не принесли букет для Анны с запиской от графа, в которой он сообщал о своем приезде в Милан. Пришло время ответа. Накануне визита Его Светлости Анна всю ночь просидела, сжав голову руками. Она понимала – принятое решение переиграть будет невозможно. Брак свяжет ее с графом навсегда – если ответить согласием; а если отказать, то будет ли у нее еще один шанс создать семью, завести детей, то есть осуществить свою тайную мечту, которую она тщательно скрывала от дядюшки, желавшего видеть свою воспитанницу театральной примой. Все эти метания и ставшая уже привычной бессонница добавили бледности лицу и сделали более заметными круги под глазами, однако к завтраку девушка вышла спокойной, как человек, готовый смириться с предназначенным свыше. Джемма поняла – компаньонка приняла решение. Не любопытствуя о том, каким оно будет, актриса лишь напомнила Анне о визите Паоло д’Эльяно, попросив приготовиться к нему. Девушка сдержано кивнула и Табальони ободряюще улыбнулась ей. Вечером граф появился в особняке, безупречно элегантный во фрачной паре темно-синего, почти черного цвета, сшитой лучшим портным Венеции. Несмотря на огромное богатство, Его Светлость не носил никаких украшений, кроме тяжелого кольца, судя по гербу – фамильного; часы, запонки и прочие атрибуты мужского туалета были настолько незаметными, что казалось – их нет совсем. Войдя в гостиную, он склонился к руке красавицы и, вглядевшись в ее лицо, сказал: - Добрый день, Анна. Как Вы себя чувствуете? - Добрый день, сеньор граф, – девушка привычно присела в реверансе, – я в порядке, благодарю Вас. Прошу, присаживайтесь, Джемма сейчас спустится. - Сегодня я пришел к Вам, сеньорита. Вы помните наш последний разговор? - Да, Ваша Светлость, – Анна не решалась посмотреть на графа - Я думаю – у Вас было достаточно времени для принятия решения. Каким оно будет? - Ваша Светлость, – Анна осмелилась посмотреть на мужчину и увидела его напряженный взгляд, – прежде чем я отвечу, позвольте задать Вам один вопрос. - Хорошо, Анна, я слушаю. - Скажите, сеньор граф, Вы уверены в правильности своего выбора, в том, что будете счастливы, связав свою жизнь со мной? Для меня очень важен ответ на этот вопрос. - Мой выбор правилен, Анна. Я говорю это совершенно искренне. Я люблю Вас! Наверное, такое объяснение покажется Вам слишком скучным, только это не от недостатка чувств. Просто я уже не в том возрасте, когда совершаются безумства. - Мне не нужны безумства, – голос девушки дрогнул, – ничего хорошего они не приносят. - Что ж, теперь, когда Вы получили ответ на свой вопрос, ответьте мне. - Я согласна, Ваша Светлость, – произнеся эти слова, Анна почувствовала, будто с ее плеч упал тяжелый груз. Сомнения, мучившие ее полгода, разрешились всего одной фразой. - Вы… согласны, – в голосе Паоло д’Эльяно слышалась недоверчивая радость. - Да, – девушка смотрела в лицо мужчины ясным взглядом без намека на сомнение. – Я стану Вашей женой. Взяв ее руку, граф припал к ней горячим поцелуем и прошептал: - Если бы Вы знали, каким счастливым сделало меня Ваше согласие. Через несколько минут вошедшую на звон колокольчика Кончиту попросили передать Джемме, что ее ожидают в гостиной. Едва Табальони переступила порог комнаты, граф объявил ей о согласии Анны, вызвав ахи и искреннюю радость актрисы. Джемма приказала подать шампанского и со слезами пожелала счастья жениху с невестой. После поздравлений перешли к делам насущным. Официальная помолвка была назначена на следующую неделю, а венчаться граф хотел через месяц, но Джемма воспротивилась этому, заявив, что в столь короткий срок сшить подходящее платье будет просто невозможно. В конце концов граф уступил, и свадьба должна была состояться через два месяца. Жених просил Джемму не стесняться в средствах при шитье подвенечного наряда, обещая оплатить все расходы, чем вызвал у нее обиду. Она заявила – платье будет ее свадебным подарком Анне, и она сама вполне может оплатить его стоимость. На том и порешили. Неделю спустя в особняке Джеммы состоялся прием в честь обручения графа и Анны. В присутствии представителей самых влиятельных семей Паоло д’Эльяно надел девушке на палец роскошное кольцо с бриллиантом редкой чистоты, а после Анна подписала официальное обязательство воспитывать своих будущих детей в догматах римско-католической церкви. Это было единственное требование графа к невесте. Поле того, как гости разъехались, Анна, обратившись к покровительнице, сказала: - Знаете, Джемма, я бы никогда не подумала, что Его Светлость так щепетилен в вопросах веры. - Дело здесь не щепетильности, – Джемма улыбнулась, – д’Эльяно, конечно, знатный католический род, но граф больше руководствуется расчетом, чем высокими материями. Он защищает свои интересы и интересы своих будущих наследников. Поймите – останься граф бездетным, все его состояние отошло бы городу, теперь же лакомый кусок уплывает из-под носа Совета дожей. Представляю разочарование этих жирных котов, когда они узнают о помолвке. Графу об этом хорошо известно, вот он и пытается обезопасить себя. В случае, не дай Бог, его смерти иное вероисповедание детей может быть основанием для лишения их наследства. Анна задумалась. Будущий муж представал перед ней в совершенно ином свете. Она начинала понимать: за кажущейся мягкостью графа скрывается сильный характер человека, способного быть жестким, расчетливым, суровым – если того требовали обстоятельства. Сразу после помолвки граф вернулся в Венецию, а оставшееся до свадьбы время полетело с бешеной скоростью. Анне, помимо своих обязанностей, приходилось по настоянию Джеммы перебирать вороха тканей, лент, кружева, приносимых из магазинов свадебного платья. Табальони сердилась, видя почти полное безразличие девушки к столь важному вопросу, и наконец заявила, что сама выберет материю и фасон, раз невеста проявляет такую беспечность. Теперь Анне нужно было только примерять наряд, который портниха, подгоняемая Джеммой, старалась закончить в срок. Видимо, немалая сумма, выложенная за работу, сделала свое дело, и за несколько дней до отъезда в особняк внесли большую коробку, перевязанную атласной лентой. Глядя на это белоснежно-кружевное чудо, девушка только теперь ощутила приближение перемен в своей жизни. Чуть позже были принесены коробки с туфельками, перчатками, и наконец фата роскошного валансьенского кружева, расшитая мелкими кристалликами хрусталя. Все это было тщательно упаковано и уложено в сундук, специально приготовленный для этих вещей. В последний день перед отъездом Анна печально прошлась по особняку. Она успела привязаться к этому дому, и расставание с ним отзывалось в сердце щемящей тоской. Заменит ли ей роскошное палаццо, хозяйкой которого она станет в скором времени, этот скромный особняк, где она сумела вновь возродиться к жизни, словно Феникс из пепла? В Венеции они с Джеммой и Кончитой остановились в той же гостинице, в тех же комнатах, что и в свой первый приезд в город. Последний день перед венчанием прошел в хлопотах, суете, обсуждении нерешенных мелочей. Утром в день свадьбы из Ка Дандоло принесли тяжелый сверток, в котором оказался довольно большой лакированный ларец, украшенный искусной резьбой. Недоумевая, что бы это могло быть, Анна откинула тяжелую крышку и замерла пораженная. На бархате покоились украшения из тех же бриллиантов, какой был вставлен в помолвочное кольцо. Невероятной роскоши парюра, состояла из диадемы, колье, серег, браслетов и заколок для волос. Даже не разбиравшейся в цене подобных украшений девушке было ясно – за стоимость этих камней можно было купить несколько поместий. Присутствующая при этом Джемма пояснила: эти фамильные драгоценности являются свадебным подарком всем невестам в роду д’Эльяно и надеваются всего один раз в жизни – на венчание. - А куда еще можно надеть такое, – улыбнулась она. – Право же, трудно себе представить прием или бал, где будет уместна подобная роскошь. Анна хотела сказать, что полностью согласна с ее словами, но не успела. В комнату вошла Кончита вместе с гостиничной служанкой. Пришло время собираться в церковь. Через два часа невеста была полностью готова: надето платье, уложены искусным куафюром волосы, приколота фата, застегнуты украшения. Глядя на отражавшееся в зеркале ангелоподобное создание в кружевной пене и сиянии драгоценностей, Анна не узнавала саму себя. Смотревшая на нее из зазеркалья невеста была кем угодно, только не Анной Платоновой, бывшей крепостной, волею случая оказавшейся в Италии.
Хюррем-султан: Посмотрев последний раз в зеркало, Анна вышла из комнаты и направилась в гостиную, где находилась Джемма, которая должна была сопровождать ее на венчание в качестве посаженной матери. Экипаж, присланный графом, уже стоял возле гостиницы, оставалось только попрощаться с Кончитой и отправляться навстречу новой жизни. Добрая девушка с плачем обняла Анну, бормоча сквозь всхлипы пожелания счастья, но Табальони, строго взглянув на служанку, потянула свою подопечную к выходу: - Нам пора, Анна. Всю дорогу до церкви невеста молчала, пытаясь успокоиться и удержать в себе рвущиеся наружу чувства страха и беспокойства. Она сидела, стиснув руки, мысленно прося Бога дать ей сил и крепости духа, чтобы принять свою судьбу. Для свадебной церемонии граф выбрал базилику Санта-Мария-делла-Салюте, один из красивейших храмов города, основанный в 1630 году в благодарность за избавление Венеции от чумы. Церковь славилась не только своей красотой и работами Тициана, украшавшими ее, но и иконой Богородицы-целительницы, привезенной в Италию с Крита. Санта-Мария-делла-Салюте располагалась недалеко от гостиницы, напротив дворца Дожей, поэтому поездка была короткой. Когда карета подъехала к церкви и кучер распахнул дверцу, Анна увидела незнакомого мужчину, который молча помог выйти из экипажа ей и Джемме, а после, взяв девушку под руку, повел к базилике. Анна догадалась – это посаженный отец, являвшийся, скорей всего, одним из друзей Его Светлости. Внутри церковь удивляла огромными размерами, мозаичным полом, выложенным кругами, а также необычным алтарем, возле которого уже стоял граф. Приглядевшись, Анна с облегчением вздохнула. Паоло д’Эльяно все же уступил ее просьбам провести скромную свадьбу. Гостей было не более трех десятков. Едва невеста с посаженными родителями приблизилась к скамьям, где сидели приглашенные – между ними прокатился шепот. Анна была уверена – присутствующие обсуждают будущую графиню д’Эльяно, только ей было все равно. Каждый шаг, гулко отдающийся в тишине храма, приближал ее к замужеству. И вот уже она перед алтарем, а посаженный отец, передав ее руку графу, отошел в сторону, сев вместе с Джеммой в первых рядах. Короткое благословение, и Анна вслед за женихом опустилась на колени на атласную подушку с вышитым на ней гербом рода д’Эльяно. Венчание началось. Чуждые слова и молитвы католического обряда звучали, не задевая ее сознания. Анна будто со стороны видела себя, отвечающую «si» на вопрос священника и надевающую кольцо на палец графу. Все ее помыслы и мольбы были сосредоточены на иконе Богородицы старинного византийского письма, столь необычной в католическом храме. Обращаясь к ней, девушка просила дать ей сил и разума, наставить на путь истинный, молила защитить ее будущую семью. Просила, как могла, как умела, но искренне – от души. А венчание, тем временем, подходило к концу. Последнее «Амэн», прозвучавшее под сводами храма, и как точка в прошлой жизни – ее подпись в церковной книге: «Анна д’Эльяно». Вот и все. Идя от алтаря следом за мужем по обычаю католической знати, она только теперь поняла – отныне с этим мужчиной, с этой страной, и с этими людьми связана ее жизнь. Связана навсегда, до конца дней. Анны Платоновой больше нет – есть графиня д’Эльяно, которой еще предстоит стать женой, матерью и поддержкой для мужа. Выйдя из базилики, граф взял жену под руку, и они направились к ожидавшему их свадебному кортежу. В карете он поднес пальцы девушки к губам и, улыбнувшись, сказал: - Не переживайте, графиня. Все будет хорошо. - Я не сомневаюсь в этом, Ваша Светлость, – Анна осмелилась взглянуть в лицо мужа. - Паоло, cara, Паоло – привыкайте звать мужа по имени. Девушка согласно кивнула головой, подбирая слова для ответа, и в этот момент карета остановилась возле Ка Дандоло. Войдя в огромный холл палаццо, Анна увидела прислугу, собравшуюся, чтобы поприветствовать новую хозяйку. Мужчины склоняли головы, женщины приседали, когда граф вместе с женой проходили к лестнице, ведущей на второй этаж. В просторном зале уже были накрыты роскошные столы, сверкавшие хрусталем и серебром изящных приборов. Согласившись на скромную свадьбу, граф решил ограничиться только торжественным обедом, отказавшись от бала. Супруги встречали приглашенных у входа в зал, принимая поздравления и благодаря за подарки. Никто из присутствующих не был знаком Анне, поэтому графиня чувствовала себя неловко среди этих людей, но старалась не подавать виду, улыбаясь гостям и благодаря их. Рассевшись за столы, гости отдавали должное тонким винам и изысканным блюдам, не забывая, однако, общаться между собой. Анна не сомневалась – главной темой разговоров была она, сидевшая во главе застолья вместе с мужем. От ее внимания не укрылось, какими глазами смотрели на нее мужчины, как поджимали губы женщины, рассматривая новоявленную графиню с головы до ног. И вряд ли эти взгляды можно было назвать дружелюбными. Видимо, почувствовав смятение жены, граф сжал ее ладонь и, наклонившись, прошептал: - Не обращайте внимания, Анна. Дамы всего лишь завидуют Вам, а мужчины… Почти каждый из них хотел бы оказаться на моем месте. Ваша красота просто создана для того, чтобы разбивать сердца. - Я вовсе не стремлюсь к этому, поверьте, – Анна несмело коснулась руки мужа, – мне важны только Ваши чувства. - Они полностью принадлежат Вам, сеньора, – улыбнулся Паоло д’Эльяно. Этот шутливый разговор, тем не менее, придал Анне сил, и все время до конца обеда она чувствовала себя более уверенно. Через два часа гости, собравшиеся на торжество, стали покидать Ка Дандоло. Последней уезжала Джемма, прощаясь с ней, Анна расплакалась, уткнувшись в плечо актрисы. Девушке было очень больно расставаться с этой женщиной, спасшей ей жизнь и практически ставшей для нее матерью. Табальони в последний раз прижала Анну к себе и, обернувшись к графу, сказала: - Берегите ее, Ваша Светлость. Вам достался настоящий ангел. - Я знаю, Джемма, – ответил граф без капли сомнения в голосе, и Джемма, кивнув на прощание бывшей компаньонке, скрылась за дверью. Едва она вышла, как Анна услышала за спиной голос одной из служанок: - Сеньора, я помогу Вам переодеться, – и без возражений пошла за девушкой по коридорам пока еще незнакомого палаццо. Поднявшись этажом выше, горничная открыла одну из дверей и посторонилась, пропуская Анну. - Ваши комнаты, сеньора, – проговорила она, – а комнаты сеньора графа рядом, – добавила девушка, закрывая дверь. Анна огляделась. Безусловно – жилая часть дворца отличалась от парадной, подавляющей своими размерами и роскошью. Комната, в которой она сейчас находилась, скорее всего была будуаром, примыкавшим к спальне. Небольшая, отделанная в сине-бежевых тонах, она была обставлена простой удобной мебелью и выглядела весьма уютно. Единственной роскошной вещью здесь было висевшее на стене большое овальное зеркало в серебряной раме, в котором можно было увидеть себя во весь рост. Дверь вновь отворилась, впуская еще одну девушку, несущую какие-то вещи. Когда она разложила их, то Анна увидела белье и платье, но к своему удивлению поняла, что подобной одежды у нее никогда не было. Судя по всему, она была куплена для нее мужем, только вот когда граф успел это сделать? Расспрашивать служанок Анна не хотела, тем более – вряд ли бы она получила ответ на свои вопросы. Прислуга в Ка Дандоло была отлично вышколена и не позволяла себе лишних разговоров. Ни слова не говоря, служанки разобрали прическу и полностью раздели Анну, а потом помогли одеться в новые вещи. Одна из них унесла свадебный наряд и драгоценности, другая же принялась укладывать волосы графини. Закончив, она отошла в сторону, дав Анне возможность посмотреться в зеркало. Взглянув на свое отражение, девушка осталась довольна: платье сидело идеально, словно шилось специально для нее. Единственное, чего не могла понять Анна, так это выбора платья. Закрытое, серого бархата с черными атласными вставками, оно было скорее дорожным, чем домашним, и обули ее почему-то в ботинки, а не туфельки. Пока Анна раздумывала о этом, в будуар после короткого стука вошел граф, одетый, как и она, по-дорожному. Оглядев супругу, он сказал: - Вижу – Вы полностью готовы, cara. - Мы куда-то уезжаем? – Анна вопросительно посмотрела на мужа. - Да. В свадебное путешествие. Сразу после обеда. - Обеда? – графиня была в недоумении. - Cara, во время банкета Вы не проглотили ни кусочка, утром наверняка тоже, а путь нам предстоит неблизкий. Поэтому пойдемте обедать. Стол уже накрыт. Не говоря ни слова, девушка прошла следом за графом в небольшую столовую, где был сервирован стол на две персоны. Сидя напротив мужа, она почти не прикасалась к блюдам, чувствуя, что кусок не лезет в горло. Видимо, графу это надоело, и он произнес: - Ради Бога, Анна, перестаньте поститься. Поверьте, далеко не во всякой гостинице нам придется вкусно поесть – пользуйтесь случаем сейчас. Эта тирада мужа, как ни странно, успокоила Анну, и она принялась за еду с аппетитом, которого не ожидала от себя. Обед и в самом деле был отлично приготовлен, но больше всего графиню поразил десерт – мороженое, выложенное в виде женской прически с воткнутым в нее гребнем из леденцового сахара. Заметив, с каким интересом супруга смотрит на это великолепие, граф весело сказал: - Мой кондитер настоящий волшебник, cara, а это одно из его коронных творений – «Волосы Венеры». Право же, этот десерт стоит того, чтобы его попробовать. Видя спокойствие мужа, Анна полностью расслабилась, и конец обеда прошел совсем непринужденно, как у супругов, женатых много лет. После обеда горничная принесла девушке теплый плащ, шляпку и перчатки. Пора было отправляться в дорогу. Поправляя перед зеркалом шляпку, Анна вспомнила о том, что все ее вещи остались в гостинице, и надо бы за ними заехать. Но едва она заикнулась об этом, муж ответил: - Оставьте их там, Анна. Ваш новый гардероб уже в карете. - Новый гардероб?! – Анна не уставала поражаться мужу. – Но… откуда?! - Очень просто. Я попросил у Джеммы одно из Ваших платьев, чтобы не ошибиться с размером, остальное сделали модистки, подобрав за два месяца все необходимое. И теперь нам нет надобности заезжать в гостиницу. Их разговор был прерван камердинером графа, сообщившим, что карета подана, и через несколько минут супруги сидели в дорожном экипаже, выезжавшем из города. Свадебное путешествие растянулось более чем на два месяца. Граф хотел показать жене Европу совсем не такой, каковой ее стремятся видеть большинство путешественников. Вместо больших шумных городов – маленькие старинные, вместо переполненных гостиниц – снятые на время уютные домики, вместо игорных домов Ниццы – величественные Альпы. Анна понимала – муж сделал это для того, чтобы у них была возможность привыкнуть к друг другу и, избегая назойливого постороннего внимания, выбирал места, где никому не было дела до путешествующих супругов-иностранцев. По отношению к жене граф был заботливым и внимательным, к тому же чутким умелым любовником, и если поначалу Анна, стыдясь, вела себя скованно, то постепенно привыкла засыпать в его объятиях и стала, пусть и робко, отвечать на ласки мужчины. Она поняла – ей хорошо с Паоло, тихо и спокойно, как еще никогда не было за всю ее жизнь. Ей нравилось гулять с ним, слушая историю того или иного городка, о которых он рассказывал так интересно, нравилось сидеть рядом с графом у камина, потрескивающего дровами, нравилось слышать его «доброе утро, cara», открывая глаза после совместной ночи. Анна искренне привязалась к мужу, не раз вспоминая слова Джеммы о том, что ровные, теплые отношения гораздо надежней бурной страсти. Так они проехали по Швейцарии, Франции и, наконец, добрались до Германии. Посетив несколько городов, граф решил остановиться на время в Подстдаме, чтобы немного отдохнуть от длительных переездов. В один из дней, прогуливаясь с мужем, Анна вдруг услышала знакомый колокольный звон и, не отдавая себе отчета, пошла к небольшому православному храму, на звоннице которого заливались медной песней колокола. Перекрестившись на купол, она с печалью подумала, что в ее жизни все не как у людей. Ведь по католическим законам граф женат, его жизнь с Анной освящена браком, а с точки зрения своей веры она живет с Паоло в грехе, поскольку православного венчания не было. И если граф имеет право назвать ее женой, то она считать его мужем не может. Все эти мысли облачком набежали на лицо Анны, погасив оживленность черт и блеск глаз. - Что-то случилось, саrа? – спросил граф, заметив, как изменилось настроение жены. - Нет, просто я немного замерзла. Сегодня довольно холодно, Вы не находите? – Анна заставила себя улыбнуться. – Давайте вернемся обратно. Больше к этому разговору граф не возвращался, только несколько раз бросал на жену задумчивые взгляды, словно старался понять причину ее беспокойства. На другой день утром он куда-то отлучился, а через два дня за завтраком попросил ее одеться понарядней для предстоящей прогулки. На вопрос Анны: - Зачем? Он только улыбнулся и ответил: - Пусть это будет для Вас сюрпризом, саrа. Какой сюрприз приготовил ей муж, графиня поняла, когда они вошли в храм, увиденный несколько дней назад, и священник повел ее к исповеди. Еще до конца не веря, Анна сквозь слезы смотрела на пламя венчальных свечей, внимая словам, которые уже не надеялась услышать: «Венчается раб Божий Павел рабе Божией Анне». Поцелуй мужа, благословение и свидетельство о венчании между Павлом д’Эльяно – католиком, и Анной Платоновой – православной, совершенном в Свято-Александровском храме, стали целительным бальзамом для души Анны. Теперь все правильно, так, как и должно быть. Выйдя из храма, муж осторожно взял Анну за подбородок и, подняв ее голову, спросил: - Почему слезы, саra? Разве Вы не рады? И она, растеряв свою сдержанность, уткнулась ему в грудь, шепча: - Спасибо! Вы даже не представляете, что для меня сделали! - Отчего же не представляю? Представляю, и очень хорошо. – Хотя граф говорил шутливо, в его голосе проскальзывало облегчение, словно он избавился от непомерной тяжести. – Я привязал Вас к себе теперь уже навсегда. Ни одна церковь не даст нам развода. В ответ Анна, подняв голову, твердо сказала: - Пока жива – я не покину Вас! Обещаю! Возможно, ей лишь показалось разочарование, мелькнувшее в глазах Паоло, потому что уже в следующее мгновение он, улыбнувшись, произнес: - Вы счастье всей моей жизни, Анна! А теперь пойдемте, на улице и впрямь холодно. В ночь после венчания Анна почувствовала – что-то изменилось. Словно в сердце зазвучала некая струна, и ее звук, слабый, еле различимый, помогал ощущать все гораздо ярче, еще больше притягивая женщину к мужу. А утром, едва встав, графиня вновь опустилась на кровать от непривычной слабости и подступавшей к горлу тошноты. Встревоженный граф тут же послал за врачом, и после осмотра был осчастливлен новостью о будущем прибавлении в семье. Не скрывая радости, он решил возвратиться в Италию, дабы не подвергать риску здоровье супруги.
полная версия страницы