Gata: Название: "Яблоко раздора" Персонажи: герои БН, частично с нарушением родственных связей Жанр: средневековый роман, драма Время: 1480-е годы Сюжет: завязка по мотивам ролевой игры и пьесы "Меч и роза", дальше - гато-отсебятина Авторские права: с кукловодами главного треугольника согласовано Состояние: пишется [more][/more] Примечание: приверженцам канонического, а также излишне романтического взгляда на трактовку персонажей читать с осторожностью
Алекса: Gata пишет: Ей на самом деле тяжелее всех - она совершенно одна в чужой ей обстановке, и отстаивать право быть собой дорого ей стоит. Но со временем она, будем надеяться, оценит, что супруг-людоед не лишает ее этого права Ольгитту вырвали из привычной жизни, обстановки, от дорогих людей и бросили как котенка в холодную воду. Сегодня один жених, а завтра уже другой, которого она боится до конвульсий. Мне даже не по себе от ситуации. Очень надеюсь, что граф это тоже понимает, а не только тонет в страсти и желаниях.
Светлячок: Началось Сашуль, я бы тоже посочувствовала Ольгитте если бы ее выдали замуж за какого-нибудь старого, вонючего, жестокого невежду. Граф старше ее, но это называется мужчина в расцвете сил, ума и жизненного опыта. У него есть своеобразности в плане принятия и реализации решений, но начни он за Ольгиттой упорно ухаживать до свадьбы, можно подумать, она в него соизволила бы влюбиться. Ага, щаз, из гордости бы нос воротила. Пришлось Бене действовать кардинальными мерами
Gata: Граф на самом деле эгоист, как большинство мужчин Мяурсикимус за отзывы, и немножко проды.
Gata: Ночной пожар наделал в замке переполоху, которого Серж-Этьенн, мертвецки пьяный, не слышал, а то, что услышал, очнувшись день спустя, заставило его пожалеть, что он протрезвел. Слуги упоенно судачили о первой брачной ночи хозяев замка, столь жаркой, что башня, где находилась опочивальня, выгорела дотла, граф-де едва успел вынести из огня полуодетую молодую жену, а утром подарил полнехонький кубок золота виолисту-трубадуру, чтобы тот допел графине балладу, не допетую на пиру, и сложил в ее честь новую. С горя наш рыцарь велел подать ему вина и пил беспробудно еще целую неделю, пока не закончились свадебные торжества. Знатные гости отбыли восвояси, беднота, осаждавшая замок в чаянии свадебных подачек, растеклась по своим деревенькам, благословляя нового сеньора за щедрость. Избегая попадаться дяде на глаза, Серж-Этьенн привел в порядок лицо и одежду и отправился приводить в порядок мышцы, упражнять которые ежедневно во избежание дряблости приучил его всё тот же дядя. Во дворе замка водрузили на столб крутящееся деревянное чучело, в одной руке которого был небольшой щит, а в другой – увесистая цепь с мешком песка. Наш рыцарь велел слугам притащить ржавый нагрудник от старого дядиного доспеха и напялить на чучело, после взлез на коня и с копьём наперевес стал целить в щит, стараясь успеть увернуться от удара мешком, что дважды ему удалось, а на третий коварный мешок вышиб его из седла. Серж-Этьенн, чертыхаясь и потирая ушибленное плечо, вскочил на ноги, погрозив мешку кулаком. С деревянной галереи, опоясывавшей двор, раздался серебристый смех. – Ольгитта! – выдохнул он, еще не видя ее, но уже упоенный счастьем встречи, повернул голову и замер в безмолвном восхищении. Графиня фон Бенкендорф, в струящемся сапфировом бархате нового платья, с причудливой прической, убранной под золотую с жемчугом сетку, изящно и величаво спустилась по выщербленным ступеням во двор. – Вам следует отныне называть меня тетушкой, – произнесла она притворно строго, но в глазах ее, как звезды хрустальным вечером, мерцали смешинки. – Я вырвал бы мой язык, если бы он посмел оскорбить вас столь приземленным словом! – с благоговением воскликнул молодой рыцарь. – В сердце Сержа-Этьенна де Пишара вы возведены на самый высокий престол, какой не снился ни одной из земных королев! Гордая красавица, привыкшая к восторженному поклонению, без трепета в крови внимала этим словам, однако нельзя сказать, что осталась к ним совсем равнодушной. Жизнь, до недавних пор дарившая ей только розы, внезапно обернулась горькой изнанкой, вытканной обидами и одиночеством, а Серж-Этьенн, как мы уже говорили, был недурен собой, отважен и с пылким сердцем, теперь еще и разбитым, что делало его похожим на героев рыцарских баллад и почти достойным сочувствия, которого он не снискал в роли навязанного жениха. – У моего отца в замке было такое же чучело для упражнений с копьем, – посмотрела Ольгитта на предмет забав Сержа-Этьенна. – Оно называется, кажется, «сарацин»? – Здесь оно называется граф фон Бенкендорф, – выпалил наш молодец, невольно напомнив бывшей невесте, что оба они несчастны если и не по одной и той же причине, то по вине одного и того же человека. – На высокий же вы возвели меня престол, – усмехнулась Ольгитта, рассмотрев на иссеченном ржавом доспехе графский герб, – la comtesse de Billot*, очень мило! Полная напускного гнева, она повернулась, чтобы уйти, но Серж-Этьенн живо ее догнал и преградил дорогу. – Если вы меня сейчас же не простите, клянусь всеми святыми, я сам сяду на этот столб вместо чучела, и пусть дядя продырявит меня копьем в тридцати трех местах! – Я насмотрелась на жонглеров во время празднеств, – холодно обронила она. Молодой графине необыкновенно к лицу были и сапфирово-синий бархат, и отсверки того же цвета из-под густых полуопущенных ресниц, и даже капризно изогнутые губы, – не зря в груди у Сержа-Этьенна всё пело и кипело. – Тогда потребуйте что угодно другое, я небо и землю переверну ради вашего прощения! – молил он, точно в бреду, пытаясь облобызать краешек благоуханного рукава. Красавица чуть помедлила, размышляя, какая из ее просьб доставит бахвалу меньше всего удовольствия. – Помиритесь с вашим дядей. – Лучше пусть он меня убьет! – вырвалось из самых пучин истерзанного сердца мессира де Пишара, где пылкая страсть к его королеве боролась с безмерной обидой на тирана-графа. – Он скорей вас прогонит, и правильно сделает. Ольгитта снова сделала попытку уйти, и снова Серж-Этьенн ее не пустил. – Вы не хотите, чтобы он меня прогнал? Вам грустно было бы со мною расстаться? Скажите, не мучьте меня! – Без вас, пожалуй, в этом замке стало бы скучно, – вздохнула она, смеясь. – О, если вы так думаете, даже гнилая вода во рву покажется самолучшим вином! – возопил счастливый Серж-Этьенн и жарким поцелуем приник к нежной белой ручке, которую госпожа фон Бенкендорф не успела отнять. Граф угрюмо взирал на эту сцену со стены разрушенной пожаром башни, куда поднялся вместе с кастеляном и архитектором, чтобы обсудить предстоящие восстановительные работы. Внезапно из-под его ноги с шумом сорвался вниз обгоревший камень. На этот звук Ольгитта подняла голову и тут же, побледнев, отвернулась, а Серж-Этьенн помчался к злополучной башне, но, так как все деревянные перекрытия внутри нее сгорели, ему пришлось добираться кружным путем по крепостной стене, и в объятья дяди он попал изрядно запыхавшимся. – Ты напрасно бежал сломя голову, пожар был неделю назад, – хмуро приветствовал граф сияющего племянника. – На пожар я бы так не торопился,– радостно ответил тот. – Несравненная госпожа Ольгитта велела мне с вами помириться, и вот я здесь. Она – ангел! Ни вы, ни я не стóим ниточки из ее платья, но, коли она желает, чтобы мы жили в ладу, давайте обнимемся и простим друг друга на веки вечные. – Ты здесь – отлично, – сказал граф, сделав вид, будто не слышал остальной части тирады, хоть шрам у него на виске налился кровью сильнее обычного, – я как раз собирался за тобой послать. Завтра я уезжаю в Фалль. – Поезжайте спокойно, дядя, я позабочусь об этих развалинах и о госпоже Ольгитте, – заверил его Серж-Этьенн. – Госпожа Ольгитта поедет со мной, ее место – подле супруга. Ты же останешься в Бюре, который я тебе дарю – перестрой его и укрепи по собственному усмотрению, – так как ошеломленный племянник не спешил возражать, граф продолжил наставления: – Крестьян на первых порах не прижимай, земли в округе разорены, но со временем начнут приносить доход. К тому же ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь, только напиши, что в ней нуждаешься. – Вероятно, я должен быть вам благодарен, дядя, что вы не прогнали меня на все четыре стороны, что подарили замок, право на который я отстоял мечом в честной битве, что даже обещаете присылать денег, если я окажусь никудышным хозяином, – произнес наш рыцарь, криво усмехаясь, – но вот беда – я не испытываю ни капли благодарности! Граф пожал плечами. – Дело твое. Он посмотрел вниз, на двор, где несколько минут назад его жена любезничала с его племянником. Шлейф синего платья мелькнул в дверях конюшни. Не стоило сомневаться, что Ольгитта снова, как вчера и во все предыдущие дни, отправилась навестить свою любимицу – рыжую лошадку, для которой у нее всегда было припасено какое-нибудь лакомство, морковка или яблоко, и нежное слово, в то время как для супруга – только кислое выражение лица и несколько дюжин платков, чтобы вытирать после его поцелуев руку. Серж-Этьенн перехватил взгляд дяди. – Вы сделали ее несчастной и сами никогда не познаете счастья. – Продолжай пророчествовать в том же духе, – буркнул граф, – и тебя сожгут, как ведьму, на костре. – А ведь вы боитесь, дядя! Боитесь, что я отниму ее у вас, потому и хотите спрятать за высокие стены Фалля. Но это вам не поможет, Ольгитта будет моей, рано или поздно! Любовь и красота – это услада для молодых, а беззубая старость пусть греет кости подле комелька. Граф замахнулся было, чтобы отвесить племяннику затрещину, но в последний миг удержал руку. – Ты еще не протрезвел, дурень. Ступай, проспись, – пробормотал он сердито и удалился, не желая сбросить племянника с высоты крепостной стены, затянись их разговор хотя бы на минуту. Сообразительный кастелян исчез еще раньше и увел архитектора. – Она будет моей, ты слышишь, солнце? – крикнул Серж-Этьенн во всю мощь легких единственному оставшемуся у него собеседнику. ----------------------------------------- * Графиня де Чурбан (фр.)
Алекса: Gata пишет: граф-де едва успел вынести из огня полуодетую молодую жену, а утром подарил полнехонький кубок золота виолисту-трубадуру, чтобы тот допел графине балладу, не допетую на пиру, и сложил в ее честь новую. Светик, вот тебе подтверждение слов автора об эгоизме. Граф щедрым жестом добивается двух результатов: создает для сплетников нужную картину бурной ночи, чтобы прикрыть фиаско, и в тоже время ублажает слух графини. Gata пишет: – Она будет моей, ты слышишь, солнце? – крикнул Серж-Этьенн во всю мощь легких единственному оставшемуся у него собеседнику Упорный парень.
lidia: Gata пишет: Граф на самом деле эгоист, как большинство мужчин Да уж! А нам дамам частенько приходится к ним приспосабливаться. Светлячок пишет: но начни он за Ольгиттой упорно ухаживать до свадьбы, можно подумать, она в него соизволила бы влюбиться. Не скажи, Светуль. Если бы граф начал за Ольгиттой красиво ухаживать, она бы могла им заинтересоваться. Пусть бы не влюбилась сразу, но могла бы возникнуть симпатия. А симпатия в браке для того времени - это уже немало. Гаточка, спасибо! А сочувствую я и Сержу, и Ольгитте.
Gata: Алекса пишет: создает для сплетников нужную картину бурной ночи, чтобы прикрыть фиаско Граф слишком мощная фигура, чтобы придавать значение сплетням слуг и вассалов. Раз уж не постеснялся принародно дверь в спальню к жене ломать... lidia пишет: Если бы граф начал за Ольгиттой красиво ухаживать, она бы могла им заинтересоваться Красиво – это не про него, но подход, наверно, смог бы найти. Когда нет главного препятствия, обиды девушки, что ее не спросили :)
Светлячок: Всё-таки Сережка обаятельный до невозможности Даже наша красотуля это отметила. Но всё равно - лучшее детям Бене! Пусть граф будет триста раз эгоистом. Мне он любым нравится lidia пишет: Если бы граф начал за Ольгиттой красиво ухаживать, она бы могла им заинтересоваться Заинтересоваться она могла бы Саней или Вовой, а для Бени только любовь. Я настаиваю
lidia: Светлячок пишет: Заинтересоваться она могла бы Саней или Вовой, а для Бени только любовь. Я настаиваю Из интереса тоже возникает любовь. И еще какая! Gata пишет: но подход, наверно, смог бы найти. Я не в этом нисколечко не сомневаюсь! И поскольку это роман, а не пьеса, пусть он эту самую любовь завоевывает. И меняется, не нужны нам мужчины эгоисты.
Gata: Спасибо за отзывы! Рада, что мои герои вам нравятся, и Сержик в том числе , что вы за них переживаете. Значит, можно мучить их дальше :)
Светлячок: Gata пишет: Значит, можно мучить их дальше Так я и поверила, чтобы сердобольная Катя измочалила сладкую парочку
Gata: Светлячок пишет: Так я и поверила, чтобы сердобольная Катя измочалила сладкую парочку Катя ухмыльнулась и сказала - ждите проду :)
Светлячок: И хде прода?! Я, понимаешь, со сцены вторую неделю не слезаю, а мне даже яблочного кусочка никто не принесет. Плакаю
Gata: Прошу пардону, совсем замоталась с предневогодней суетой и отчетностью на работе :) * * * Глубокой ночью Ольгитта проснулась от стука в окно. Справившись с первым испугом, она рассудила, что разбойники стучать не станут, и вместо того чтобы позвать на помощь, позволила любопытству увлечь ее к оконной нише. – Как вы сюда забрались? – ахнула она, увидев в стрельчатом проеме Сержа-Этьенна. – Спустился с крыши, – ответил он, показывая на обвязанную вокруг его пояса веревку, другой конец которой терялся в темноте наверху. – Иначе нельзя было обойти ворох юбок, которые дядя приставил сторожить вашу дверь. Ольгитта мысленно возблагодарила Пресвятую Деву, что не догадалась разбудить камеристок. Мужчина ночью, в ее комнате, хотя она не звала его и не хотела видеть! – Вы сошли с ума, немедленно уходите! – сердито прошептала графиня, кутаясь от нескромных взглядов позднего гостя в складки шелковой с собольей оторочкой накидки. – То есть возвращайтесь назад на крышу, и поторопитесь, пока вас не заметили. Но Серж-Этьенн пылко простер к ней руки. – Я пришел за вами, Ольгитта. У крепостного рва нас ждут лошади, мы умчимся прочь от этого проклятого замка и от тирании моего дяди, который уже разлучил нас однажды и хочет разлучить снова. Соглашайтесь же, моя королева, завтра будет поздно! – Вы не понимаете, что говорите, – отшатнулась от него Ольгитта. – Но я обещаю не сердиться на вас, если вы немедленно отсюда уйдете. – Гордая, прекрасная, божественная, – принялся ее уговаривать наш рыцарь, нимало не смущенный суровостью встречи, – вы страдаете, я знаю, вы ненавидите и презираете вашего мужа, а там, – он махнул рукой в ночь, – вас ждут свобода и счастье! – И позор, – напомнила она. – Что значат светские условности перед восторгом любви? – Не знаю, почему вы вообразили, что имеете право вести со мною подобные речи, – прервала его Ольгитта, вспыхнув от возмущения. – Уходите, мессир де Пишар, иначе я позову моих дам, а уж они, будьте уверены, поднимут на ноги весь замок, и самым первым – вашего дядю. Дверь внезапно распахнулась, и граф собственной персоной явился перед ними. Не будучи ни сентиментальным, ни склонным к поэзии, в эту ночь он испытал странное непреодолимое желание прогуляться под луной, на крепостной стене, откуда лучше были видны окна супруги. Надеялся ли он, что их свет рассеет мрак в его душе, или в мечтах возделывал сад, в который сам себе заказал дорогу наяву, – нам неведомо, но созерцательное его настроение было нарушено темной фигурой, возникшей на желтом фоне окна. – Вижу, ты не угомонился, – смерил он племянника взглядом, от которого и отчаянного храбреца пробрали бы под броней отваги холодные мурашки. – Проклятье! У вас сто глаз, дядя? – пробормотал Серж-Этьенн. – И сто рук, чтобы тебя задушить! Не успел молодой рыцарь выхватить свой меч, как сильные ладони с яростью стиснули его за горло и швырнули об стену. – Где ваше оружие, дядя? – еле смог выдавить Серж-Этьенн, ощутив себя мешком на цепи у «сарацина». – Сразимся… как подобает благородным рыцарям… – Сражаться с тобой, мальчишка, когда я сам же и научил тебя держать меч?! В пылу борьбы: один – бешено пытаясь вырваться, другой – усиливая натиск, – они задели хрупкий станок для вышивания, раздался треск, но Ольгитте, которая с ужасом и отвращением наблюдала за схваткой, померещилось, что то хрустят позвонки Сержа-Этьенна. Пускай не так давно она поклялась сделать невыносимой жизнь графа и его племянника, однако становиться причиной гибели кого-то из них – Бог свидетель! – госпожа фон Бенкендорф вовсе не желала. – Во имя Пресвятой Девы, остановитесь! – крикнула она мужу. – Он вам почти сын, даже звери не убивают своих детенышей! – Я не собираюсь его убивать, – прорычал граф, продолжая мять племянника, так что у того голова болталась из стороны в сторону, – только покалечу, чтобы он забыл, как за вами волочиться! – Чудовище, людоед! – негодовала Ольгитта. – Она меня пожалела… – исторг наш рыцарь слабым шепотом и в блаженстве обмяк под кулаками дяди. – Можете меня убить, я умру счастливым. Граф встряхнул его еще раз и разжал затекшие от ярости пальцы. Серж-Этьенн, багровый, взъерошенный, шатаясь и хватая ртом воздух, в присутствии боготворимой дамы позволил себе только опереться спиной о стену, хотя мечтал растянуться во весь рост на каменном полу, или проплыть пол-льё в холодной реке. – Спасибо за новый урок, дядя, – сказал он, потирая шею. – Когда-нибудь вы получите возможность убедиться, насколько хорошо я его усвоил. – Убирайся той же дорогой, какой сюда проник, и не вздумай свалиться в ров, – сердито буркнул ему граф. – Не хватало, чтобы слуги подобрали твой труп прямо под окнами моей жены. – Я подчиняюсь, – отдышавшись, Серж-Этьенн полез на подоконник, – но только ради спокойствия восхитительной и милосердной госпожи Ольгитты! Графиня с тревогой следила за подергиваниями веревки, пока ночной гость не втянул ту за собой, благополучно добравшись до крыши. Надо ли говорить, что беспокойство, написанное на лице жены, мало обрадовало графа, в чьей душе ревность уже безоглядно правила злой пир. Он захлопнул окно и угрюмо осведомился: – Так-то вы бережете вашу честь, мадам? – Если бы я не берегла мою честь, – обдала она его холодом патрицианского презрения, – от вашей осталась бы одна пыль. – В пыль я обращу всякого, кто посмеет поднять на вас глаза! – Извольте, мессир, если у вас нет иных развлечений. – Не играйте со мною, Ольгитта, иначе… – граф шагнул к ней и схватил за плечи. – Иначе вы меня убьете, как чуть не убили племянника? – она запрокинула голову, с бесстрашием встретив его взгляд, в котором разверзлась бездна темного пламени. – Иначе… – его руки, как два изголодавшихся хищника, сорвались с ее плеч, сминая всё, что попало в их захват – шелк, плоть, аромат итальянских благовоний, а грубый и властный рот обрушился на нежные губы, будто карая их за насмешливость и гордыню. Ошеломленная, Ольгитта в первые мгновения позволила ему пить взахлеб из чаши ее безволия, но и когда пришла в себя, обнаружила, что не осталось ни единой клеточки тела, которой бы она владела вполне – даже сердце ее, казалось, билось в груди самодовольного людоеда. Не в силах ни пошевелиться, ни крикнуть, так глубок и беспощаден был супружеский поцелуй, госпожа фон Бенкендорф в отчаянии укусила мужа за губу. Это его отрезвило, и он, наконец, отпустил ее. Ольгитта отбежала к кровати, стоявшей на небольшом возвышении в глубине комнаты. В глазах у нее полыхал гнев всех тридцати тысяч эриний, рожденных из крови Урана. – Вам не запугать меня, мессир! Вы можете взять меня силой, – бросила она с дрожью в голосе, которая выдавала, какой ей на самом деле довелось пережить страх в объятьях мужа, – но никогда не сделаете вашей покорной рабой! – Что ж, если дело только в этом, я сам готов быть вашим рабом, – заявил он, плотоядным взглядом повергая Ольгитту в новый румянец. – У меня достаточно слуг, – сердито фыркнула она. – Однако среди них нет хранителя вашего сна, – людоед по-хозяйски расположился на большом окованном бронзой сундуке – одном из многих, в которых накануне привезли запоздавшее приданое молодой графини, и по праву самого нарядного и дорогого удостоенном чести украсить ее спальню. – Нет, вы не посмеете здесь остаться! – Ольгитта в сердцах топнула ножкой. – Вы дали слово! Или вы боитесь, что мессир де Пишар явится по мою честь через каминный дымоход? – Когда я смотрю на вас, боюсь только одного, – ответил ей супруг, не унимая пиратского блеска глаз,– проснуться. Хоть день и ночь моя мечта Одною вами занята, Но сон всего дороже мне: Над вами властен я во сне. Ветеран битв при Муртене и при Нанси, в два счета умевший доказать превосходство швейцарской конницы над отборными английскими лучниками, наверное, сам изрядно удивился, что в памяти его нашлось место для предмета, который не занимал его даже в юности, или занимал ровно настолько, сколько требовалось от человека того времени, чтобы слыть образованным. Что до Ольгитты, то в ней этот внезапный романтический всплеск отозвался не менее бурным всплеском негодования: – Вы хуже монстра из Нанси! Тот хотя бы не издевался над своими жертвами, прежде чем их проглотить! – Вы познали мою кровь прежде, чем я вашу, – усмехнулся граф, тыльной стороной ладони вытирая алые капли на прокушенной губе. Он даже и не думал щадить стыдливость молодой жены. О, как же страстно Ольгитта ненавидела в нем всё: его властность, его грубые попытки быть галантным, а в особенности – кривой шрам, который будто вторил отвратительной ухмылке. Она отвернулась и преклонила колени на скамеечку перед распятием, сделав вид, что погружена в молитву. Сундук издал утробный стон под тяжестью тела улегшегося на нем людоеда. Спустя недолгое время скрип обиженных досок сменился громкими с мерными сочными переливами звуками. «Пресвятая Дева, он еще и храпит!» – ужаснулась Ольгитта, не подозревая, что супруг нарочно напрягает легкие, даря ей свободу не бояться его присутствия. Сей свободой она далеко не сразу и с великой опаской воспользовалась, жалея, что под пологом кровати нельзя укрыться, как под шапкой-невидимкой, и так до самого рассвета и не сомкнула глаз. To be continued after New Year
Светлячок: Праздник к нам приходит! Всё, прям все происходящее в спальне Ольгитты моей душеньке Gata пишет: Не в силах ни пошевелиться, ни крикнуть, так глубок и беспощаден был супружеский поцелуй Мурашки по коже. Почему нельзя это увидеть, а? Мур-мур. Голубки ))) Gata пишет: «Пресвятая Дева, он еще и храпит!» – ужаснулась Ольгитта, не подозревая, что супруг нарочно напрягает легкие, даря ей свободу не бояться его присутствия. Строптивая девчонка. Так бы и дала ей пендаля Катя, я согласна подождать, но не до 13-го января. До 1-го, так и быть
lidia: Катюша, как это стильно и шикарно! Светлячок пишет: Мурашки по коже. Почему нельзя это увидеть, а? Увы! Светлячок пишет: Строптивая девчонка. И это правильно! Была бы простой и доступной, граф не потерял так голову. Уже и стишки вспоминает. Катя!
Корнет: Появилась возможность догнать остальных читателей. Катерина, роман получается не просто любовный, но по-настоящему исторический. Тысяча чертей, как же хорошо написано.
NataliaV: Страсти кипят. Поцелуй напугал красавицу, тем более, что она боится мужа, но какая же у графа горячая кровь! Я понимала, что только внезапно накрывшая волна чувств, может сподобить рассудительного и сдержанного Бенкендорфа на резкий поворот своей судьбы и судьбы Ольгитты, но такого порыва от него не ожидала. Чем дальше, тем серьезнее дело. Бедняга Серж, бежать ему надо, пока цел. Gata пишет: – Спасибо за новый урок, дядя, – сказал он, потирая шею. – Когда-нибудь вы получите возможность убедиться, насколько хорошо я его усвоил. Погладим, останутся ли угрозы только угрозами. Кровь все-таки гуще воды, а Серж отчасти великодушный и отходчивый. Gata пишет: – Когда я смотрю на вас, боюсь только одного, – ответил ей супруг, не унимая пиратского блеска глаз,– проснуться. Хоть день и ночь моя мечта Одною вами занята, Но сон всего дороже мне: Над вами властен я во сне. В настоящей любви заложена созидающая, а не разрушительная сила. И графа вывернула наизнанку. Неужели сердце Ольгитты слегка не дрогнуло?
Светлячок: Катя, где? Наркоману нужна доза прода! (подлизывается) У меня тоже заначка стынет
Gata: Спасибо дорогим неравнодушным читателям за отзывы! NataliaV пишет: В настоящей любви заложена созидающая, а не разрушительная сила. И графа вывернула наизнанку Любовь заставляет человека сильнее проявиться, в лучших и худших его качествах. Проще говоря, каков человек, такова и его любовь. Светлячок пишет: Катя, где? Наркоману нужна доза прода! (подлизывается) У меня тоже заначка стынет А что, ужо понедельник? Совсем потерялась во времени с этими новогодними пьянками )))) Ладно, отгружу кусочек проды почти безвозмездно, как Россия уголь Украине, но следующую - только по предоплате из заначки