Gata: Название: "Яблоко раздора" Персонажи: герои БН, частично с нарушением родственных связей Жанр: средневековый роман, драма Время: 1480-е годы Сюжет: завязка по мотивам ролевой игры и пьесы "Меч и роза", дальше - гато-отсебятина Авторские права: с кукловодами главного треугольника согласовано Состояние: пишется [more][/more] Примечание: приверженцам канонического, а также излишне романтического взгляда на трактовку персонажей читать с осторожностью
Светлячок: Беня как раз в своем ключе - цельный в бедовом упорстве. Ольгуня, красавишна, тоже гнется, но не ломается. А от Сержа я не ожидала столь ярких поступков. Надеюсь, Сашок ему хотя бы руку сломает.
Lana: Gata пишет: Сержусь. что ты так долго пропадала, но рада ужасно, что снова тебя вижу Я тоже рада, что где-то стоят мои усадебные тапочки. Gata пишет: Про графа - да, где-то так оно и есть. С одной стороны, он типичный мужчина своей эпохи, с другой - хочет быть искренне любим своей женщиной, как самый наш обыкновенный современник. Да и в современниках есть толика эмоционального терроризма, когда в голове щелкнуло "моя женщина" вкупе с желанием вложить эту мысль в голову предмета страсти . Шероховатости в поведении по отношению к любимой прилагают к описанному в романе мышечному еще и характерный рельеф. В твоем творчестве отдых от обычного.
Алекса: Ау?
Gata: У нас со Светиком, как в сообщающихся сосудах - или вровень полно, или вровень засуха :) А теперь еще наследника надо будет в родную эпоху на танкере доставить. Так что прошу набраться терпения до середины сентября, дорогие читатели. А пока можно посмаковать таврические приключения почти тех же самых героев
Светлячок: Gata пишет: У нас со Светиком, как в сообщающихся сосудах - или вровень полно, или вровень засуха :) Очень верное замечание, Александр свет Христофорович. У нас такая холодрыга - мысли застывают в голове.
Gata: А у нас от жары мозги плавятся. О золотая середина, где ты? :)
Алекса: Я все равно буду ждать
Gata: На мельнице, где в пору жатвы работа не прекращалась даже ночью, нашлись три мула, которых мельник с радостью вручил сеньору и поклялся, что скорей даст смолоть себя в жерновах, чем кому-то об этом проговорится, такую же клятву дали и его работники. Ольгитта не без удивления заметила, что всеми этими простолюдинами с лицами и одеждой, перепачканными мукой, двигали самые искренние чувства, далекие от рабской угодливости, и недоумевала, чем смог снискать суровый сеньор Фалля подобную любовь. Мельник настаивал еще послать к своей жене за каким-то чудодейственным маслом, освященным на мощах чуть ли не самого Арнульфа Мецского (католический святой), но граф отказался терять время, и тогда мельник снарядил ему и дамам в провожатые одного из работников, молодого крепкого парня. Мулы были спокойные послушные животные, тропа – в меру извилистая, к тому же луна, этот ночной фонарь в руке Всевышнего, обещала оставаться на страже еще несколько часов, так что путешествие могло бы быть даже приятным, если бы графу не становилось всё хуже. Сначала он крепился, стараясь держаться прямо на своем муле, но через несколько миль почти лег тому на холку. Ольгитта с тревогой поглядывала в сторону мужа, а Натаниелла ерзала и сердилась, что ей не дали дамского седла. Помощник мельника, шагая рядом, поддержал отяжелевшее тело сеньора. – Его сиятельству совсем худо. Надо было послать к мельничихе за ее маслом. Когда прошлой зимой у меня заболел глаз, она мне дала на это масло только посмотреть, и я сразу же исцелился! – Мы едем в монастырь, – проронила Ольгитта, успокаивая больше саму себя, – святые сестры должны уметь врачевать раны. – Сестры умеют только молиться, – раздался каркающий голос. На тропинке прямо перед ними выросла, будто из-под земли, странная фигура в длинном плаще с капюшоном, похожая на тень, при виде которой обе графини испуганно вскрикнули, а парень с мельницы перекрестился, стуча в страхе зубами, хотя вооружен был увесистой дубинкой: – Спасите меня, святые мученики! Это же Ойле, колдунья! – Нечистая сила должна бояться креста, – прошептала Ольгитта, тоже дрожа и осеняя себя крестным знамением. – Да, я та, кого трусы и глупцы называют колдуньей, – ответила тень, приближаясь и откидывая с головы капюшон, – потому что я говорю им правду, которой они не хотят верить. Тень оказалась женщиной, уже давно не молодой, но с молодо поблескивавшими огромными, чуть навыкате, черными глазами, из-за которых, вероятно, и получила свое странное прозвище. Волосы ее были коротко острижены, на диво холившим свои роскошные косы дамам, и отливали в свете луны медью с серебром. – Много лет назад, когда господин граф фон Бенкендорф собрался жениться, чтобы обзавестись законным наследником, – продолжала Ойле, – разве не говорила я ему, что сын у него родится только от женщины, которую он будет любить, и которая будет любить его, но разве захотел он меня тогда слушать? – Не мели чушь, старая ведьма! – прохрипел граф, пытаясь приподняться. – Тысячи знатных сеньоров женятся, не спрашивая твоего совета, и по Божьей воле производят на свет сыновей. – А разве все они твердо знают, что это именно их сыновья? – рассмеялась Ойле скрипучим смехом, выпростала из-под плаща тощую длинную руку в перчатке без пальцев и потрогала запястье графа. – Плохи ваши дела, самоуверенный сеньор фон Бенкендорф, и молитвы сестер из обители святой Марфы вас не спасут. Идите за мной, – велела она, направляясь по узкой тропинке вглубь леса. Мулы послушно двинулись за нею, как ни пытались дамы понуканиями и поводьями вернуть их на прежнюю дорогу. Сомкнувшиеся над головами кроны деревьев почти заслонили свет луны. Где-то во тьме ухал филин, подстерегая ночную добычу. – Куда ты тащишь нас, старая ведьма? – спросил мельников помощник, плетясь за хвостом последнего мула. – Тебя я не звала, – ответила Ойле, не оглядываясь. – Значит, мне можно уйти? – обрадовался парень и, забыв о сеньоре, задал прочь из лесу такого стрекача, что только ветки трещали. Граф впал в полузабытье, Ольгитта беззвучно молилась, и даже Натаниелла, вопреки своему обыкновению досаждать всем вокруг жалобами, присмирела и лишь тихонько поскуливала от страха. Так они ехали довольно долго, пока не остановились возле входа в какую-то пещеру. Ойле откинула полог из звериных шкур, заменявший дверь. – Здесь нет слуг, благородные дамы, помогите вашему мужу и отцу. От каркающих звуков ее голоса граф очнулся и смог собрать остатки сил, чтобы не опираться всею тяжестью на плечо жены, пока дочь нарочито долго слезала с мула, делая вид, что запуталась в поводьях рукавом. Колдунья поддержала графа с другой стороны, с ее и Ольгитты помощью он кое-как доплелся до широкой скамьи с тюфяком из сена, заменявшим постель, и рухнул туда ничком. Ойле деловито стащила с него одежду, осмотрела страшные следы ожогов на спине и, что-то ворча себе под нос, пошла перебирать деревянные плошки, в великом множестве теснившиеся на полке, выдолбленной прямо в стене пещеры. Несмотря на усталость и страх, Ольгитта с любопытством огляделась. Пещера была довольно просторной, неровной продолговатой формы. Потолок низко нависал причудливыми сводами. Налево от входа находился огромный очаг, рядом – грубо сколоченный дубовый стол и такой же ларь, накрытый истертой шкурой. Не видно было ни сушеных жаб, ни сосудов из черепов, которыми пугливое людское воображение наделяет жилища ведьм, только на стенах и под потолком висели пучки разных трав и кореньев, столь пахучих, что у Ольгитты закружилась голова, а Натаниелла стала громко чихать. Хозяйка пещеры тем временем объявила, что снадобья, необходимого для лечения графа, осталось у нее очень мало, а, чтобы сварить новое, нужно собрать траву, которая наливается соком как раз на новолунье. – Идемте, благородные дамы! – велела она, сняв с крюка светильник из бычьего пузыря, а графиням сунув в руки по корзинке. – Трава сама сюда не явится. – Почему я должна утруждать мои ручки и спину? – закапризничала Натаниелла. – Mein Vater при смерти по вине госпожи Ольгитты, пусть госпожа Ольгитта и утруждается! – Ваш батюшка будет через два дня здоровее здоровехонького, - проворчала колдунья, – а вся хворь его перейдет на ту, кто меньше для этого будет стараться. Немудрено, что после такого напутствия Натаниелла побежала чуть не впереди самой Ойле. Целебная трава росла, к счастью, не так далеко от пещеры, однако и не в двух шагах, да и рвать ее при скудном свете огарка свечи в фонаре пришлось почти наощупь. Обе графини изрядно намучились от непривычных трудов, хоть одна и облегчила их себе, украдкой вытаскивая пучки травы из корзинки второй. Наконец, привередливая колдунья сказала, что травы достаточно, и можно вернуться, но на этом мытарства молодых дам не закончились. Ойле развела в очаге огонь и повесила над ним закопченный котел, а знатным помощницам велела измельчить собранное в ступке. – Я больше не могу, – расплакалась Натаниелла, – здоровье meines Vaters слишком дорого мне обходится! – Ради моего отца я вышла замуж за человека, которого нена… совсем не знала, – промолвила Ольгитта, бросив взгляд на графа, который тяжело дышал в забытьи, – а вам ради вашего жаль немного утомить руки. – От белых ручек мало проку, – буркнула колдунья сердито, – во всем, кроме любви, которой их судьба награждает вопреки заслугам. – Она бросила в котел щепотку бурого порошка из мешочка, висевшего у нее на поясе, за ним – траву, с грехом пополам измельченную графинями, размешала и варила несколько минут, пока над котлом не поднялся зеленоватый пар, а потом велела Ольгитте принести одну из плошек с полки в глубине пещеры: – Нет, не эту, в ней приворотное средство, оно вашему мужу без надобности. Возьмите ту, что с краю, да не рассыпьте ненароком. Надменная дочь маркиза и супруга графа, привыкшая отдавать приказы одним движением бровей, исполнила, царственно подвернув шелковые рукава, все указания знахарки, но очередное повергло ее в оторопь. – Вы стесняетесь вашего мужа? – насмешливо проскрипела Ойле. – Н-нет, – с запинкою ответила Ольгитта, в панике при мысли о том, что ей придется коснуться его тела. – Я бы намазала сама, – колдунья сунула ей плошку со студенистым варевом, – но ваши нежные пальчики будут ему приятнее, чем шершавые ладони старухи. – Он же… без сознания? – Его сознание здесь, хоть и не с ним. Словно в ответ на эти слова, больной хрипло пробормотал на языке, который графиня теперь хорошо понимала: – Olhitte… meine Liebe… Ольгитта вздрогнула и покраснела, почувствовав вдруг, что у нее подкашиваются ноги. Таким жаром ее не опаляло, даже когда супруг в полном сознании, со всем людоедским напором требовал разделить его страсть. – А меня Vater никогда не любил, – с обидой всхлипнула Натаниелла, – ни меня, ни мою бедную матушку! – и хотела привычно выбежать вон, но, вовремя вспомнив, что бежать ей некуда, кроме ночного леса, выместила злобу на ступке с остатками целебной травы, зашвырнув ее в очаг. Не найдя, на что присесть, госпожа фон Бенкендорф опустилась на колени прямо на земляной пол возле скамьи, где лежал ее супруг, и начала осторожно намазывать ему спину еще теплой мазью, которая, попадая на воспаленные кровоточащие раны, становилась прохладной, вытягивая из них жар, а из ее ладоней – робость. В тяжелых мускулах графа, даже расслабленных, таилась грозная сила, беспощадная к врагам на поле битвы, но необъяснимо пощадившая строптивицу, отказавшуюся ей подчиниться. Ольгитта провела пальцами по рваному рубцу на виске у мужа, которому так и не стала женой, по его влажным от лихорадки волосам. Ненавидеть его она больше не могла, но и как к нему теперь относиться, не знала.
Светлячок: Восторг, полный восторг Атмосфера, стиль, персы - хочется зажмуриться и смотреть кино. Gata пишет: – А разве все они твердо знают, что это именно их сыновья? Железный аргумент, Бене не переплюнуть Gata пишет: Ольгитта провела пальцами по рваному рубцу на виске у мужа, которому так и не стала женой, по его влажным от лихорадки волосам. Ненавидеть его она больше не могла, но и как к нему теперь относиться, не знала. Наконец-то лёд тронулся
Lana: Катя, этот отрывок стал на данный момент моим любимым. Что за пряное вино ты приготовила из аромата трав, ночи, неизвестности в глазах графини фон Бенкендорф, подогрев все горячим шепотом графа. Gata пишет: Словно в ответ на эти слова, больной хрипло пробормотал на языке, который графиня теперь хорошо понимала: – Olhitte… meine Liebe… Так погрузилась в красоту момента первого если не сближения, то соприкосновения Ольги с графом, что чуть было не забыла упомнить как оттенил переливами веселья образ Натали бархат ночи, как заложила на ткани повествования складки тайны Ойле. Хорошо, очень хорошо, но так мало.
Gata: Светик и Лануся, мне очень приятно, что вам понравилось Глава в каком-то смысле знаковая, я долго над ней корпела. Как бы теперь на том же уровне выдержать и дальше. Ибо планирую еще немало графу с графиней нервы помотать, а они мне в отместку ставят палки в колеса :)
Алекса: Как психологически тонко описан момент, когда происходит чудо рождения любви. Или как говорят "от ненависти до ..."
Mona: Читаю как сказку, рассказанная на ночь, истосковавшейся любительнице исторической литературы по волнующей кровь романтике. Спасибо, и хочется продолжения.
lidia: Катюша, чудесная продка! Очередной маленький шажок графа и Ольгитты друг к другу. И сколько их ещё будет, этих маленьких шажков? И все же жаль Натали. Спасибо!
Gata: Девушки, мяурсикимус за отзывы lidia пишет: И сколько их ещё будет, этих маленьких шажков? По Ленину, шаг вперед, два шага - назад :)
Gata: Великодушный читатель простит, что мы не станем подробно рассказывать о двух днях, проведенных нашими героями в пещере у лесной целительницы, хотя хроникер, заострив перо то ли сочувствием к молодым графиням, или, напротив – потаенным злорадством, извел немало чернил и страниц, составив весьма пространный об этом отчет. Изнеженным благородным красавицам, витийствовал он готической вязью, перемежаемой яркими виньетками миниатюр, приходилось коротать ночи на грубом сундуке, пахнувшем сырыми шкурами и прелой травой, умываться – о пресвятые мученики! – у ручья, а вместо деликатнейших яств довольствоваться сухими лепешками и мутной чечевичной похлебкой, которую дамы, понукаемые колдуньей и голодом, пытались сварить сами, но одна просыпала чечевицу мимо котелка, другая опалила подол платья, после чего Ойле с ворчаньем прогнала обеих от очага. Что до графа, то он, с той минуты, как очнулся и обнаружил рядом госпожу Ольгитту, чью надменную красоту смягчили тревога и усталость, купался в абсолютном блаженстве и даже, боимся, злоупотреблял непривычным вниманием жены, притворяясь, что чувствует себя гораздо хуже, чем было на самом деле. Лекарка, по неизвестным нам причинам, не спешила разоблачить этот обман, лишь бурчала над своими порошками и отварами, однако по прошествии двух дней объявила, к тайному разочарованию пациента, что тот более не нуждается ни в сиделке, ни в притираниях. В самом деле, страшные раны от ожогов покрылись струпьями, словно не пожирал их совсем еще недавно огонь лихорадки – чудо, едва ли постижимое скептическому уму, и в воле читателя поверить либо усомниться, как сначала усомнились мы, заподозрив, что летописец, вероятно, имел в виду не два дня, а две недели. Но, сопоставив хронологически все события, так или иначе связанные с нападением ландскнехтов на замок Фалль, в том числе и те, о которых нам еще предстоит поведать, мы должны были признать, что иногда чудеса случаются даже въяве, особенно если в дело исцеления вмешивается любовь. Поскольку самым горячим желанием графа, после необходимости денно и нощно видеть госпожу Ольгитту подле себя, было желание вернуть ей право называться хозяйкой Фалля, то он объявил, что немедленно отправляется собирать армию для отвоевания родового гнезда у племянника. Дамам фон Бенкендорф в этом предприятии роли не отводилось, и они были препоручены заботам колдуньи, которая снизошла до согласия опекать молодых графинь, но отказалась наотрез от посулённой награды, сердито прокаркав, что золотом очаг не растопить. – Забудьте всё, что было раньше, – сказал граф жене на прощание. – Когда мы вернемся в замок, мы начнем нашу новую историю, и я обещаю, что в ней вам не придется сетовать на меня. – «Прекрасная дама обрывала с розы ожиданья лепесток за лепестком, а рыцарь всё не возвращался», – с грустной улыбкой проронила Ольгитта строчку из популярной в то время баллады. Граф бросил поводья мула, на которого собирался сесть, и взял ее руки в свои. На нежной белой коже и перламутровых ноготках остались зеленоватые пятна от лечебных трав, не поддавшиеся купанью в холодной воде ручья. – Вы будете меня ждать? – Что же еще остается жене рыцаря, – пожала она плечами, за всполохом ресниц пряча от его испытующего взгляда свое недавнее смятение. – Подать ему меч и пожелать победы. – Первым вы уже успели опоясаться, а во втором уверены без моих пожеланий. Супруг было хмуро шевельнул бровью, но неожиданно улыбнулся. – Спасибо, что не лишаете меня надежды заполучить то и другое в следующий раз, когда я буду менее расторопен. Этот разговор и прощальное пожатие, от которого до сих пор горели ее пальцы, госпожа Ольгитта вспоминала по дороге в монастырь св. Марфы, терзая себя вопросами, не слишком ли сухо напутствовала она мужа в опасную дорогу и не слишком ли на многое разрешила ему надеяться податливостью руки. «Что со мной? – сердилась своенравная красавица. – Он ни шага не сделал на пути исправления, всё так же груб и самоуверен. Неужели я готова его простить за то одно, что он мог умереть с моим именем на устах?» Но, сколько бы ни сердилась, понимала, что уже простила, и именно за это. Графини ехали на мулах, а колдунья, шурша деревянными башмаками в густой траве, шла впереди, показывая тропу, хоженую до них, наверно, только диким зверьем. – Нет ли здесь волков? – забеспокоилась Натаниелла. – Есть, – ответила Ойле, не повернув головы, – но они сыты. Съели двух простаков, которые шли ко мне за ядом для их богатого брата. – Откуда вы знаете, зачем они шли, если они до вас так и не добрались? – спросила Ольгитта, помимо воли ощутив холодок суеверного страха. – Я не знаю, – буркнула колдунья, – волки знают. Старшая графиня осенила себя крестным знамением, а младшая, чей страх питали не только сказки кормилицы, но и нечистая совесть, захныкала, каблуком молотя по боку бедного мула: – Когда же мы, наконец, приедем? – Вы уже приехали, благородные дамы, – с плохо скрытой насмешкой ответила Ойле, взмахнув широким рукавом, словно отдернула таинственную занавесь, и дамы не смогли сдержать возглас изумления. Только что их окружал темный лес, деревья - угрюмые великаны – тянули к ним со всех сторон сучковатые лапы, а сейчас направо и налево расстилались зеленые луга, в напоенном солнечным светом воздухе порхали разноцветные бабочки, и над белыми стенами монастыря, до которого было рукой подать, лилось грустное и прекрасное «Te lucis ante terminum»*. – Это колдовство, – испугалась Натаниелла, что они во власти морока. – Вы всего лишь недолго вздремнули, благородные дамы – для вашего же блага, чтобы дорога показалась короче. – Куда ты нас завела, зловредная ведьма? – не желала униматься Натаниелла. – К твоим друзьям-гномам?! – Друзей за этими благочинными стенами у меня нет, – снова усмехнулась Ойле. – Госпожа аббатиса мало будет рада меня видеть, я ее – еще меньше. Потому до ворот провожать вас не стану, многосиятельные дамы. Если вы заблудитесь на прямой дорожке, это будет вина ваша, а не ваших мулов. – Подождите, – окликнула ее Ольгитта, видя, что колдунья собирается уйти. – Если во времени для вас нет загадок… Впрочем, не нужно, – заставила она себя говорить шутливым тоном, – лучше будущее не беспокоить. Вдруг я вам поверю и стану ждать того, чему не суждено быть. Знахарка, не обманутая нарочитой веселостью молодой графини, покачала головой. – Красота спесива и боится себя уронить. Но ваш кубок уже наполнен, гордая госпожа фон Бенкендорф, и вы сами его поднесете тому, из чьих рук отвергали. Сказав это, Ойле пропала, прежде чем смущенная и рассерженная графиня успела возразить, – растворилась, будто ее и не было, лишь ветерок всколыхнул траву на лугу по направлению к лесу, темневшему вдали. – Святой Евстафий, пусть это будет только сном! – пролепетала чуть живая от всех испугов Натаниелла, молитвенно сложив ладони в бутончик. – Судя по тому, что наша колдунья сбежала прочь от обители, там и вправду живут святые сестры, а не гномы и не сильфы, – справясь с волнением, молвила Ольгитта. – Едемте, быть может, мы еще успеем на службу. Первым, кого наши дамы встретили на монастырском дворе, оказался брат Забиус, которого легко было принять и за сильфа, и за гнома, если бы не его ряса и лысина-тонзура. Монах выглядел вполне довольным жизнью, а при виде молодых графинь залоснился новой радостью. – Я, не переставая, молился Господу об избавлении ваших милостей, – сообщил он, светясь умилением и гордостью, – равно как и о прощении бедному сеньору фон Бенкендорфу, который не иначе как в помрачении души попустительствовал проникновению в его дом богомерзких печатных книг… – А вы-то как здесь очутились, преподобный брат? – перебила его излияния Ольгитта, зная, что иначе придется их слушать очень долго. – Ваш монастырь, кажется, в другой стороне. – Non cuivis homini contingit adire Corinthum**, – пробормотал монах, воздев очи горе. – Добрые сестры приютили меня, сирого и гонимого, к тому же, недавно отошел в мир иной здешний капеллан… – И вы наследовали теплое местечко? – Должен ведь кто-то исповедовать бедных сестер, пока его преосвященство господин епископ не пришлет нового candidātus, – застенчиво улыбнулся брат Забиус. Натаниелла во время этого короткого разговора поглаживала у себя на поясе расшитый золотом мешочек, куда она тайком отсыпала из колдуньиной аптеки полгорсти приворотного порошка, и между прочим по толике выведала, как им пользоваться – смешать с вином и дать выпить томимому безответным чувством и предмету его томления. Если отцу мало было для уличения госпожи Ольгитты в измене перехваченной любовной переписки и рыцаря с васильками под стенами замка, он получит столь сокрушительные новые доказательства, что уже не сможет от них отмахнуться без урона для чести. Сначала Натаниелла подумывала угостить коварным напитком мачеху и Сержа-Этьенна, но неизвестно, останется ли кузен жив после возмездия дяди, да и зачем ждать, когда святой Евстафий посылает удобный случай. «А для вас объятья лысого старика, – ехидно улыбнулась она, взглянув на возмутительно прекрасную и величавую госпожу Ольгитту, – станут достодолжным наказанием за все несчастья, что я претерпела по вашей вине». --------------------------- * католический гимн ** Не всякий дойдет до Коринфа (лат.)
NataliaV: Это история большой любви. Первое, что могу сказать после прочтения нового фрагмента. Тугодуму надо обдумать неясные всполохи догадок.
Sheena: Спасибо большое за замечательное продолжение! Особенно повеселили милые ухищрения графа с целью заполучить больше внимания любимой. "терзая себя вопросами, не слишком ли сухо напутствовала она мужа в опасную дорогу и не слишком ли на многое разрешила ему надеяться податливостью руки" - как же графиню разрывают сомнения. В глубине души она ведь все для себя уже решила..
Роза: Gata пишет: Поскольку самым горячим желанием графа, после необходимости денно и нощно видеть госпожу Ольгитту подле себя, было желание вернуть ей право называться хозяйкой Фалля, Два в одном. Граф верен себе Sheena пишет: В глубине души она ведь все для себя уже решила.. Посмотрим
Sheena: Gata пишет: Этот разговор и прощальное пожатие, от которого до сих пор горели ее пальцы, госпожа Ольгитта вспоминала по дороге Gata пишет: Но, сколько бы ни сердилась, понимала, что уже простила, и именно за это. Gata пишет: Но ваш кубок уже наполнен, гордая госпожа фон Бенкендорф, и вы сами его поднесете тому, из чьих рук отвергали Она может об этом еще не догадываться, и не признаваться себе самой, но...