Форум » Поэтический альбом » Лирика 20 века » Ответить
Лирика 20 века
Klepa: Предлагаю в этой теме говорить о поэтах серебряного века
Gata: Светлячок пишет: Вроде по-русски написано, а ничего не понятно Честно говоря, я сама уже запуталась: одни словари трактуют эту форму, как вирилэ, другие - как лэ (и то, и другое - формы средневековой поэзии) Вечер полон ласки Льёт густые краски Закат. Пробегают маски, Из-под масок глазки Глядят. Ах, когда же пляски Всех нас точно в сказке Помчат?
Роза: В августе 2011 года исполняется 75 лет со дня смерти Федерико Гарсия Лорки. Расстрел поэта в Гранаде в 1936 году режиму Франко не удалось замять. Время всё расставляет на свои места. Погибший из-за любви Перевод А. Гелескула - Что там горит на террасе, так высоко и багрово? - Сынок, одиннадцать било, пора задвинуть засовы. - Четыре огня все ярче - и глаз отвести нет мочи. - Наверно, медную утварь там чистят до поздней ночи. Луна, чесночная долька, тускнея от смертной боли, роняла желтые кудри на желтые колокольни. По улицам кралась полночь, стучась у закрытых ставней, а следом за ней собаки гнались стоголосой стаей, и винный янтарный запах на темных террасах таял. Сырая осока ветра и старческий шепот тени под ветхою аркой ночи будили гул запустенья. Уснули волы и розы. И только в оконной створке четыре луча взывали, как гневный святой Георгий. Грустили невесты-травы, а кровь застывала коркой, как сорванный мак, сухою, как юные бедра, горькой. Рыдали седые реки, в туманные горы глядя, и в замерший миг вплетали обрывки имен и прядей. А ночь квадратной и белой была от стен и балконов. Цыгане и серафимы коснулись аккордеонов. - Если умру я, мама, будут ли знать про это? Синие телеграммы ты разошли по свету!.. Семь воплей, семь ран багряных, семь диких маков махровых разбили тусклые луны в залитых мраком альковах. И зыбью рук отсеченных, венков и спутанных прядей бог знает где отозвалось глухое море проклятий. И в двери ворвалось небо лесным рокотаньем дали. А в ночь с галерей высоких четыре луча взывали.
Корнет: Роза, очень признателен. Я слышал о Лорке, но никогда не сталкивался с его поэзией. Прочитал в этой теме стихотворение, заинтересовался и полез искать еще. Открылся мир замечательного поэта. Еще раз спасибо.
Gata: Я пыталась читать Лорку в подлиннике - поскольку знаний языка не хватало, сначала искала в словаре недостающие для полного понимания слова, заучивала, и только тогда читала всё целиком. Один из моих любимых поэтов 20-го века, Константин Симонов, не был в Испании, не сражался в рядах республиканцев против франкистов, как многие советские добровольцы - тогда нужны были летчики и танкисты, а не начинающие поэты, - но "испанская" тема в его лирике занимает не последнее место. У ОГНЯ Кружится испанская пластинка. Изогнувшись в тонкую дугу, Женщина под черною косынкой Пляшет на вертящемся кругу. Одержима яростною верой В то, что он когда-нибудь придет, Вечные слова "Yo te quiero" * Пляшущая женщина поет. В дымной, промерзающей землянке, Под накатом бревен и земли, Человек в тулупе и ушанке Говорит, чтоб снова завели. У огня, где жарятся консервы, Греет свои раны он сейчас, Под Мадридом продырявлен в первый И под Сталинградом - в пятый раз. Он глаза устало закрывает, Он да песня - больше никого... Он тоскует? Может быть. Кто знает? Кто спросить посмеет у него? Проволоку молча прогрызая, По снегу ползут его полки. Южная пластинка, замерзая, Делает последние круги. Светит догорающая лампа, Выстрелы да снега синева... На одной из улочек Дель-Кампо Если ты сейчас еще жива, Если бы неведомою силой Вдруг тебя в землянку залучить, Где он, тот голубоглазый, милый, Тот, кого любила ты, спросить? Ты, подняв опущенные веки, Не узнала б прежнего, того, В грузном поседевшем человеке, В новом, грозном имени его. Что ж, пора. Поправив автоматы, Встанут все. Но, подойдя к дверям, Вдруг он вспомнит и мигнет солдату: "Ну-ка, заведи вдогонку нам". Тонкий луч за ним блеснет из двери, И метель их сразу обовьет. Но, как прежде, радуясь и веря, Женщина вослед им запоет. Потеряв в снегах его из виду, Пусть она поет еще и ждет: Генерал упрям, он до Мадрида Все равно когда-нибудь дойдет. * "Я тебя люблю" (исп.).- Ред. 1943
Алекса: Мне понравились оба стихотворения: испанского поэта и русского. Ф.Г.Лорку почитаю. Боковым зрением вижу его томик в книжном шкафу.
Роза: Осип Мандельштам Сусальным золотом горят В лесах рождественские елки; В кустах игрушечные волки Глазами страшными глядят. О, вещая моя печаль, О, тихая моя свобода И неживого небосвода Всегда смеющийся хрусталь! 1908
Gata: Семен Гудзенко Мое поколение Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели. Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты. На живых порыжели от крови и глины шинели, на могилах у мертвых расцвели голубые цветы. Расцвели и опали... Проходит четвертая осень. Наши матери плачут, и ровесницы молча грустят. Мы не знали любви, не изведали счастья ремесел, нам досталась на долю нелегкая участь солдат. У погодков моих ни стихов, ни любви, ни покоя - только сила и зависть. А когда мы вернемся с войны, все долюбим сполна и напишем, ровесник, такое, что отцами-солдатами будут гордится сыны. Ну, а кто не вернется? Кому долюбить не придется? Ну, а кто в сорок первом первою пулей сражен? Зарыдает ровесница, мать на пороге забьется,- у погодков моих ни стихов, ни покоя, ни жен. Кто вернется - долюбит? Нет! Сердца на это не хватит, и не надо погибшим, чтоб живые любили за них. Нет мужчины в семье - нет детей, нет хозяина в хате. Разве горю такому помогут рыданья живых? Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели. Кто в атаку ходил, кто делился последним куском, Тот поймет эту правду,- она к нам в окопы и щели приходила поспорить ворчливым, охрипшим баском. Пусть живые запомнят, и пусть поколения знают эту взятую с боем суровую правду солдат. И твои костыли, и смертельная рана сквозная, и могилы над Волгой, где тысячи юных лежат,- это наша судьба, это с ней мы ругались и пели, подымались в атаку и рвали над Бугом мосты. ...Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели, Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты. А когда мы вернемся,- а мы возвратимся с победой, все, как черти, упрямы, как люди, живучи и злы,- пусть нам пива наварят и мяса нажарят к обеду, чтоб на ножках дубовых повсюду ломились столы. Мы поклонимся в ноги родным исстрадавшимся людям, матерей расцелуем и подруг, что дождались, любя. Вот когда мы вернемся и победу штыками добудем - все долюбим, ровесник, и работу найдем для себя. 1945
Царапка: Спасибо!
Роза: Борис Пастернак ОСЕНЬ Я дал разъехаться домашним, Все близкие давно в разброде, И одиночеством всегдашним Полно все в сердце и природе. И вот я здесь с тобой в сторожке. В лесу безлюдно и пустынно. Как в песне, стежки и дорожки Позаросли наполовину. Теперь на нас одних с печалью Глядят бревенчатые стены. Мы брать преград не обещали, Мы будем гибнуть откровенно. Мы сядем в час и встанем в третьем, Я с книгою, ты с вышиваньем, И на рассвете не заметим, Как целоваться перестанем. Еще пышней и бесшабашней Шумите, осыпайтесь,- листья, И чашу горечи вчерашней Сегодняшней тоской превысьте. Привязанность, влеченье, прелесть! Рассеемся в сентябрьском шуме! Заройся вся в осенний шелест! Замри или ополоумей! Ты так же сбрасываешь платье, Как роща сбрасывает листья, Когда ты падаешь в объятье В халате с шелковою кистью. Ты — благо гибельного шага, Когда житье тошней недуга, А корень красоты — отвага, И это тянет нас друг к другу.
Gata: 3 октября - день рождения Есенина Не бродить, не мять в кустах багряных Лебеды и не искать следа. Со снопом волос твоих овсяных Отоснилась ты мне навсегда. С алым соком ягоды на коже, Нежная, красивая, была На закат ты розовый похожа И, как снег, лучиста и светла. Зерна глаз твоих осыпались, завяли, Имя тонкое растаяло, как звук, Но остался в складках смятой шали Запах меда от невинных рук. В тихий час, когда заря на крыше, Как котенок, моет лапкой рот, Говор кроткий о тебе я слышу Водяных поющих с ветром сот. Пусть порой мне шепчет синий вечер, Что была ты песня и мечта, Всё ж, кто выдумал твой гибкий стан и плечи - К светлой тайне приложил уста. Не бродить, не мять в кустах багряных Лебеды и не искать следа. Со снопом волос твоих овсяных Отоснилась ты мне навсегда.
Ninel: Моё любимое стихотворение у Сергея Есенина. Отговорила роща золотая Березовым, веселым языком, И журавли, печально пролетая, Уж не жалеют больше ни о ком. Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник Пройдет, зайдет и вновь оставит дом. О всех ушедших грезит конопляник С широким месяцем над голубым прудом. Стою один среди равнины голой, А журавлей относит ветер в даль, Я полон дум о юности веселой, Но ничего в прошедшем мне не жаль. Не жаль мне лет, растраченных напрасно, Не жаль души сиреневую цветь. В саду горит костер рябины красной, Но никого не может он согреть. Не обгорят рябиновые кисти, От желтизны не пропадет трава. Как дерево роняет тихо листья, Так я роняю грустные слева. И если время, ветром разметая, Сгребет их все в один ненужный ком. Скажите так... что роща золотая Отговорила милым языком. 1924 год
Gata: Марина ЦВЕТАЕВА Быть нежной, бешеной и шумной, - Так жаждать жить! - Очаровательной и умной, - Прелестной быть! Нежнее всех, кто есть и были, Не знать вины... - О возмущенье, что в могиле Мы все равны! Стать тем, что никому не мило, - О, стать как лед! - Не зная ни того, что было, Ни что придет, Забыть, как сердце раскололось И вновь срослось, Забыть свои слова и голос, И блеск волос. Браслет из бирюзы старинной - На стебельке, На этой узкой, этой длинной Моей руке... Как зарисовывая тучку Издалека, За перламутровую ручку Бралась рука, Как перепрыгивали ноги Через плетень, Забыть, как рядом по дороге Бежала тень. Забыть, как пламенно в лазури, Как дни тихи... - Все шалости свои, все бури И все стихи! Мое свершившееся чудо Разгонит смех. Я, вечно-розовая, буду Бледнее всех. И не раскроются - так надо - - О, пожалей! - Ни для заката, ни для взгляда, Ни для полей - Мои опущенные веки. - Ни для цветка! - Моя земля, прости навеки, На все века. И так же будут таять луны И таять снег, Когда промчится этот юный, Прелестный век.
Роза: Марине Цветаевой сегодня исполнилось 120 лет.
Роза: Влюбленный праздник промелькнул, но о любви как-то странно говорить один день в году. Попалось мне на глаза давно забытое стихотворение? поэма? роман в стихах? Перо Зубаца. Убираю под кат, т.к..., ну, вы поймёте. МОСТАРСКИЕ ДОЖДИ Той осенью в Мостаре я любил Светлану. Если б мне знать, кто с ней рядом сегодня, Если бы знать кто сегодня ее целует, Если бы знать кто сегодня срывает мои неспелые абрикосы. Я говорил ей, ты сопливая девчонка, много всего говорил, а она плакала в ответ на мои слова, на мои руки. Я говорил ей, ты ангел и чертенок, ты уже большая не строй из себя святую. И всю ночь шли синие дожди над Мостаром. Не было ни птиц, ни солнца - ничего. Она спрашивала есть ли у меня брат, где я учусь, xорват я или нет, нравится ли мне Рильке - спрашивала обо всем. Спрашивала, мог бы я так с другой, не дай бог, люблю ли ее тиxо спрашивала. И всю ночь над Мостаром шли синие дожди. В сумраке комнаты она казалась удивительно белой, но не xотела этого делать, не xотела или не смела, черт ее знает. Осень, та мертвая осень на окнаx, ее глаза птицы, ее бедра серны и родинка, не смею сказать, маленькая лиловая родинка или мне так казалось. Она спрашивала, xорват я или нет, есть ли у меня девушка, нравится ли мне Рильке - спрашивала обо всем, а на окнаx, как рождественские колокольчики моего детства звонили капли. И по нижним кварталам тиxо струилась ночная песня. Гей, вырастила мать сулеймана. Она рассыпала свои годы по паркету, Ее губы были полными, как спелые персики, а груди теплыми, как маленькие щенята. Я говорил ей, глупая, ну что ты важничаешь? Светлана, Светлана, разве не знаешь, что атомный век, Гагарин, де Голль и все в этом дуxе. Многое ей говорил. Она только плакала, плакала. Я водил ее по Куюнджилику, по xарчевням - водил повсюду. Мы прятались в пещеры и забирались на чердаки. Под мостами играли в жмурки. Неретва, как жеребенок под старым мостом. Я читал ей Црнянского. Как xорошо, шептала она, как xорошо. Я рисовал ее ноги на влажном песке, а она смеялась так ясно и так невинно, как первые лилии. Я водил ее в мечети. Под тяжелым надгробьем давно мертв караджоз-бег. На могилу Шантича она положила цветы И плакала, как все женщины. Я водил ее повсюду. Лето, и я, совсем другой, Пишу стиxи для однои газеты, полколонки, подпись: Перо Зубац. И ничего больше. А всю ночь над Мостаром шли синие дожди. В сумраке комнаты она казалась удивительно белой, но не xотела этого делать, не xотела или не смела, черт ее знает. Ни это небо, ни облака, ни эти крыши, ни выцветшее солнце над Мостаром, солнце истомившегося мальчишки, я не сумею забыть, ни ее волосы, ни маленький язык сладкий, как клубника, ни ее смеx, звучащий обещанием, ни эту молитву в часовне на белом xолме. Бог велик, она говорила, переживет нас с тобой. Ни эти тяжелые синие дожди бесплоднои осени, ее осени. Она говорила о фильмаx, о Джеимсе Дине, говорила обо всем. Немного печально о Карениной. Говорила, что Клайд Гриффитс и муxи не мог бы обидеть. я смеялся - глупая, он убийца, ты ребенок. Ни эти улицы, ни этиx продавцов свежего номера "освобождения", ни этот полувысоxшй виноград в витринаx. Не могу забыть эту бесплодную горькую осень над Мостаром, эти дожди. Она целовала меня всю ночь, ласкала и ничего больше, боже мой, и ничего больше. После снова были осени, после снова лили дожди, и только одно письмо, кажется из Любляны. Ни эти листья на тротуараx, ни эти дни я не смогу, не сумею стереть. В письме она спрашивала что я делаю, как живу, есть ли у меня девушка, думаю ли xоть иногда о ней, об этои осени, об этиx дождяx. Писала, что осталась прежней ей-богу, совсем такой же, божилась, чтоб я ей поверил. А я давным-давно проклял бога. Клянись, не клянись, Что толку лгать. Я говорил ей о Лермонтове, о Шагале - говорил обо всем. Она носила с собой потрепанную книгу Цвейга и читала ее по вечерам. В ее волосаx запуталось лето, желтое солнце и море. В первую ночь ее кожа была чуть-чуть соленой и в ладоняx уснули рыбы. Мы смеялись над мальчишками, прыгавшими с моста за сигареты. Смеялись, потому что кончилось лето, а они все прыгают. Она говорила, они же могут разбиться или сxватить воспаление легкиx, Потом умолкала и долго-долго молчала. Я свободно мог думать обо всем на свете, превзойдя Спинозу, Часами мог разглядывать другиx или бросать гальку вниз на камни, Мог просто уйти куда-нибудь далеко, мог умереть от одиночества у нее на коленяx, один в целом мире. Мог превратиться в птицу, в воду, в камень, мог все, что угодно. У нее были длинные, xрупкие нежные, но быстрые пальцы. Мы ловили божьиx коровок и гадали и играли в прятки. Светлана, выxоди, вон ты за камнем я же не слепой и в своем уме, давай давай, поторапливайся не то у меня получишь. Когда она водила я мог спрятаться xоть в реку, все равно наxодила сразу, говорила, что по запаxу, что слишком xорошо меня знает. Я никогда не верил, наверное, просто подглядывала. Она любила каштаны, мы приносили иx в комнаты и развешивали на ниткаx. Она любила осенние розы. Когда мои розы засыxали она клала иx в коробку. Я спрашивал ее, что она думает об этом мире, верит ли в коммунизм xотела бы стать Наташей Ростовой - спрашивал обо всем. Подчас глупо, еще как знаю, что глупо. Спрашивал, xотела бы она иметь маленького сына скажем, белокурого. Она прыгала: xочу, xочу, потом вдруг становилась грустной, как увядший цветок. Нет и нет, ни за что на свете, посмотри на него, ему бы только это. Словно она свалилась с Юпитера. Да и кто такои Перо Зубац, и почему именно он, а не другой, этого еще не xватало. Я говорил ей, глупая, ты же умница, ты ангел и чертенок, многое говорил. Она ничему не верила. Все вы мужчины такие - вруны и обманщики. И еще много всего говорила, а над Мостаром шли синие дожди. Я действительно любил Светлану той осенью. Если б мне знать кто с ней рядом сегодня, если бы знать кто сегодня ее целует, если бы знать кто сегодня срывает мои неспелые абрикосы.
Алекса: Мне тоже сложно подобрать правильное определение этому поэтической элегии. Очень эмоционально написано. Никогда бы не подумала, что мужчины могут так чувствовать и так выражать свои чувства. Поразительно.
Gata: Алекса пишет: Никогда бы не подумала, что мужчины могут так чувствовать и так выражать свои чувства Для мужчины слишком многословно, хотя есть что-то завораживающее в этом бесконечном дожде :) Ну и с неизвестным мне ранее поэтом любопытно было познакомиться
Gata: Юлия Друнина ЗИНКА Памяти однополчанки — Героя Советского Союза Зины Самсоновой 1 Мы легли у разбитой ели. Ждем, когда же начнет светлеть. Под шинелью вдвоем теплее На продрогшей, гнилой земле. - Знаешь, Юлька, я - против грусти, Но сегодня она не в счет. Дома, в яблочном захолустье, Мама, мамка моя живет. У тебя есть друзья, любимый, У меня - лишь она одна. Пахнет в хате квашней и дымом, За порогом бурлит весна. Старой кажется: каждый кустик Беспокойную дочку ждет... Знаешь, Юлька, я - против грусти, Но сегодня она не в счет. Отогрелись мы еле-еле. Вдруг приказ: "Выступать вперед!" Снова рядом, в сырой шинели Светлокосый солдат идет. 2 С каждым днем становилось горше. Шли без митингов и знамен. В окруженье попал под Оршей Наш потрепанный батальон. Зинка нас повела в атаку. Мы пробились по черной ржи, По воронкам и буеракам Через смертные рубежи. Мы не ждали посмертной славы.- Мы хотели со славой жить. ...Почему же в бинтах кровавых Светлокосый солдат лежит? Ее тело своей шинелью Укрывала я, зубы сжав... Белорусские ветры пели О рязанских глухих садах. 3 - Знаешь, Зинка, я против грусти, Но сегодня она не в счет. Где-то, в яблочном захолустье, Мама, мамка твоя живет. У меня есть друзья, любимый, У нее ты была одна. Пахнет в хате квашней и дымом, За порогом стоит весна. И старушка в цветастом платье У иконы свечу зажгла. ...Я не знаю, как написать ей, Чтоб тебя она не ждала?! 1944
Царапка: Пробирают стихи.
Роза: Николаю Заболоцкому сегодня 110. * * * Когда вдали угаснет свет дневной И в черной мгле, склоняющейся к хатам, Все небо заиграет надо мной, Как колоссальный движущийся атом,- В который раз томит меня мечта, Что где-то там, в другом углу вселенной, Такой же сад, и та же темнота, И те же звезды в красоте нетленной. И может быть, какой-нибудь поэт Стоит в саду и думает с тоскою, Зачем его я на исходе лет Своей мечтой туманной беспокою. 1948
Gata: Недавно открыла для себя замечательную польскую поэтессу Виславу Шимборскую. Особенно запало в душу вот это. Я СЛИШКОМ БЛИЗКО... Я слишком близко, чтоб ему присниться. Над ним я не порхаю, от него не прячусь в корнях деревьев. Чересчур близка. Не голосом моим вещает рыбка золотая, колечко катится не с моего перста. Я - слишком близко. Дом большой сгорает, но не со мной, молящей... Слишком близко, чтоб колокол звенел на волосе моем. Я слишком близко, чтоб могла войти, как гость, перед которым разойдутся стены. И никогда не умереть мне так легко, так неосознанно и так вне тела, как некогда во сне его. Да, близко, да чересчур... Я слышу шип и вижу блеск холодный его слова, окаменевшая в объятьях... Он же спит и более доступен в этот миг увиденной раз в жизни кассирше шапито с одним облезлым львом, чем мне, лежащей рядом... Теперь вот ей откроет он долину пурпурную, со снежною горой на горизонте, под небом голубым. А я – я слишком близко, чтобы свалиться с неба. Только плачем могла бы разбудить его. Бедняжка, так ограничена я собственной особой! А ведь была березкой, ящеркой была, а ведь являлась из времён и из атласов, меняя кожи цвет... Имела счастье вдруг исчезать пред изумленным взором – богатство из богатств... Ах, слишком близко, чтобы являться ему в снах. Высвобождаю руку из-под спящей головы, всю онемевшую и полную булавок. На острие у каждой, можно убедиться, поверженные ангелы сидят.
полная версия страницы